Дэн Браун Утраченный символ

Глава 38
— Это комната для масонских обрядов? — спросила Сато, уставившись на Лэнгдона в темноте.
Он спокойно кивнул:
— Да, называется «Камера размышлений». В такой холодной, неуютной комнате масон размышляет о бренности бытия, неизбежности смерти и приходит к полезным выводам о мимолетной природе всякой жизни.
Сато подозрительно огляделась по сторонам.
— Так это что-то вроде комнаты для медитаций?
— В общем, да. В подобных комнатах неизменно присутствуют одни и те же символы: череп, скрещенные кости, песочные часы, сера, соль, чистый лист бумаги, свеча, коса и так далее. Мысли о смерти побуждают масонов думать о том, как лучше устроить жизнь на земле.
— Больше смахивает на гробницу, — заметил Андерсон.
«Ну, отчасти в этом и смысл».
— Да, поначалу мои студенты тоже так реагируют. — Лэнгдон часто советовал второкурсникам найти книгу «Масонские символы» Бересняка, в которой были прекрасные фотографии Камеры размышлений.
— А вашим студентам не кажется дикостью, что масоны медитируют в окружении черепов и кос? — вопросила Сато.
— Так же дико молиться у ног распятого на кресте человека или перед изображением четырехрукого слона по имени Ганеша. Непонимание культурных символов — корень многих предрассудков.
Сато, явно не в духе для лекций, отвернулась и подошла к столу. Андерсон стал ей светить, но луч сделался заметно тусклее, сколько он ни стучал по ручке фонаря.
Все трое двинулись к столу; в нос Лэнгдону ударил резкий запах — подвал был сырой, влажный воздух реагировал с серой. Сато уставилась на предметы, разложенные на столе. Андерсон как мог освещал их гаснущим фонарем.
Сато осмотрела стол и, вздохнув, подбоченилась.
— Ну и зачем нужен этот хлам?
Лэнгдон знал: все предметы тщательно отобраны и расположены строго определенным образом.
— Это символы преображения и перемен, — ответил он. В таком замкнутом пространстве ему было тесно рядом с Сато и Андерсоном. — Череп, или «caput mortuum»,⁴ означает последнюю перемену в человеческой жизни — разложение физической оболочки — и напоминает о бренности нашего тела. Сера и соль — алхимические катализаторы перемен. Часы символизируют время, которое так же несет перемены. А это… — Лэнгдон указал на свечу, — первичный созидательный огонь и символ пробуждения человеческого разума ото сна. Преображение через озарение.
— А что здесь? — Сато ткнула в угол.
Андерсон посветил фонарем на огромную косу, прислоненную к стене.
— Вопреки распространенному мнению это не символ смерти, — ответил Лэнгдон. — Коса означает жатву, уборку даров природы, наделенных преображающей силой.
Сато и Андерсон погрузились в глубокое молчание, свыкаясь с непривычной обстановкой.
Лэнгдон хотел только одного: поскорее убраться отсюда.
— Понимаю, выглядит все это странно, — сказал он, — однако здесь не на что смотреть. Во многих масонских ложах есть точно такие же камеры.
— Но это не масонская ложа! — возразил Андерсон. — Это Капитолий США, и я хотел бы знать, откуда в моем здании взялась такая комната.
— Иногда масоны устраивают Камеру размышлений дома или на работе. Это обычная практика. — Лэнгдон слышал об одном бостонском хирурге, обставившем таким образом больничную кладовку, чтобы перед операциями размышлять о бренности бытия.
Сато встревожилась:
— Хотите сказать, Питер Соломон спускается сюда подумать о смерти?
— Не знаю, — искренне ответил Лэнгдон. — Может, он устроил святилище для работающих в здании братьев-масонов, чтобы им было где укрыться от суеты материального мира… Приют для влиятельных конгрессменов, где они могли бы подумать перед принятием важного решения о судьбах соотечественников.
— Какая прелесть, — съязвила Сато. — Вот только чувствую, Америка в беде, раз ее правители молятся в кладовках с косами и черепами.
«Напрасно, — подумал Лэнгдон. — Насколько иным был бы мир, если бы перед очередной войной власть имущие задумывались о необратимости смерти!»
Сато поджала губы и внимательно осмотрела все углы.
— Здесь должно быть что-то помимо костей и тарелок с химикатами, профессор. Кто-то выманил вас из Кембриджа, чтобы вы очутились именно в этой комнате.
Лэнгдон покрепче прижал к себе портфель, все еще не понимая, какое отношение имеет сверток к камере.
— Мэм, извините, но я не вижу тут ничего необычного. — Лэнгдон надеялся, что теперь они наконец займутся поисками Питера.
Луч фонарика опять задрожал, и Сато в гневе обернулась к Андерсону.
— Господи, неужели я много прошу?!
Она вытащила из кармана зажигалку, чиркнула кремнем и поднесла огонь к стоявшей на столе свече. Фитиль затрещал и вспыхнул, залив жутковатым светом тесную камеру. По стенам поползли длинные тени. Когда пламя разгорелось ярче, им открылось неожиданное зрелище.
— Смотрите! — воскликнул Андерсон, показывая пальцем.
На задней стене была выцветшая надпись — семь заглавных букв, образующих слово
VITRIOL
— При чем тут купорос? — не поняла Сато. На буквы легла зловещая тень в форме черепа.
— Вообще говоря, это акроним, — заметил Лэнгдон. — Он часто встречается в подобных камерах, это сокращение масонской медитативной мантры: «Visita interiorа terrae, rectificando invenies occultum lapiderm».
Сато взглянула на него едва ли не с уважением.
— Переведете?
— «Посети утробу земли, и, направив свой путь, ты найдешь тайный камень».
Сато насторожилась.
— Этот тайный камень как-нибудь связан с тайной пирамидой?
Лэнгдон пожал плечами — он бы не стал проводить такую параллель.
— Те, кому нравится придумывать всякие глупости про тайные вашингтонские пирамиды, сказали бы, что «occultum lapiderm» и есть пирамида. Другие считают, что имеется в виду Философский камень, якобы дарующий вечную жизнь и обращающий свинец в золото. Третьи думают, речь о Святая Святых, потайной каменной комнате в недрах Иерусалимского храма. Четвертые говорят о христианских отсылках к тайным учениям апостола Петра, чье имя в переводе с греческого означает «камень». Во всех эзотерических традициях есть свое понимание слов «occultum lapiderm», но в любом случае этот камень — источник силы и просветления.
Андерсон откашлялся.
— А не мог Соломон соврать этому гаду? Может, он нарочно сказал, будто здесь что-то есть… а на самом деле ничего нет.
Лэнгдону тоже приходила на ум такая мысль.
Вдруг пламя дрогнуло, как будто на сквозняке, а потом снова выпрямилось.
— Странно, — сказал Андерсон. — Надеюсь, никто не закрыл дверь… — Он вышел из камеры в темный коридор. — Эй!
Лэнгдон даже не смотрел на Андерсона: его внимание приковала задняя стена.
«Что это было?»
— Видели? — спросила Сато, обеспокоенно глядя на стену.
Лэнгдон кивнул; сердце забилось быстрее. «Видел, вот только что?»
Секунду назад стена дрогнула и замерцала, точно по ней прошла волна энергии.
В комнату вернулся Андерсон.
— Никого. — Он вошел, и по стене опять прошла рябь. — Черт! — закричал он, пятясь.
Все трое замерли на месте, не сводя глаз со стены. Лэнгдона пробрала дрожь — до него дошло, в чем дело. Он осторожно протянул руку и потрогал стену пальцами.
— Это не камень… — Сато и Андерсон с опаской подошли ближе, — а ткань.
— Она только что колыхнулась, — сказала Сато.
«Да, и очень странно колыхнулась».
Лэнгдон присмотрелся: блестящая поверхность ткани отразила свет столь удивительным образом, потому что поток воздуха увлек ее в другую сторону.
Лэнгдон осторожно надавил на стену и испуганно отдернул руку. «Там дыра!» Сердце бешено заколотилось у него в груди.
— Уберите ткань, — приказала Сато.
Профессор медленно взялся за край полотна, отвел его в сторону и потрясенно воззрился на то, что крылось по ту сторону.
«Господи…»
Сато и Андерсон в изумленном молчании смотрели в проем.
Наконец директор изрекла:
— А вот и наша пирамида.