Художественное воплощение фантастики в творчестве н. В. Гоголя

2.2. Мистика и образы в повести «Вий»
В 1835 году Н. В. Гоголь выходит сборник прозаических произведений- «Миргород» в двух частях-томах, по две повести в каждом томе: «Старосветские помещики» и «Тарас Бульба» (Часть первая); «Вий» и «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» (Часть вторая). Сильнее всего тревога писателя по поводу исчезновения прежней гармонии человека и не воплотившегося добра звучит, вероятно, в "Вие": мирный философ Хома Брут обречён на гибель, потому что символами жизни всё чаще выступают страшные, демонические силы.
В примечании к "Вию" автор указывает, что "вся эта повесть есть народное придание" и что он его передал его именно так, как слышал, почти ничего не изменив. Однако до сих пор не обнаружено ни одно произведение фольклора, сюжет которого точно напоминал бы повесть. Лишь некоторые мотивы "Вия" сопоставимы с некоторыми народными сказками и преданиями. В период написания "Вия" Гоголь был не совсем здоров. Именно тогда у него были приступы летаргического сна, которых в дальнейшем писатель до конца своих лет боялся.
В «Вие» фантастическое развилось на почве мистической - отсюда его особенная интенсивность. Характерной чертой мистического у Гоголя вообще является мажорный тон его сверхъестественных созданий. В «Вие» ведьма и колдун - существа мстительные и злобные, а не ноющие. Автору надо было, прежде всего, заставить читателя почувствовать тот мистический страх, который послужил психической основой предания. Явление смерти, представление о жизни за гробом всегда особенно охотно расцвечивались фантазией.
Вий в мифологии это Вий - (от вэя, вейка - ресница) в малороссийских поверьях демонический персонаж. Выглядит он, по народному представлению, как могучий старик, раскорячистый и косолапый, покрытый шерстью; у него огромные брови и веки до самой земли, либо густые, очень длинные ресницы; он является весь в черной земле и имеет подземный голос. Руки и ноги у него, что корни дерева; ходит он тяжело, так как земля его не держит. Свои веки (ресницы или брови) Вий не может поднять сам; ему поднимают веки вилами его помощники - нечистая сила или летучие мыши. Согласно поверьям, если поднять Вию веки, то ничто не утаится от его гибельного взгляда: растения начнут вянуть, животные и птицы падут мертвыми, реки высохнут и даже земля обратится в пустыню. Человек, согласно поверьям, также не может выдержать взгляда Вия и умирает; своим взглядом Вий может сокрушить даже города, оставляя от них пепел.¹¹
В славянской мифологии есть аналогичный образ Смерти - страшной женщины с огромными веками, которая убивает человека своим взглядом. Есть в русских мифах и более близкие Вию образы - шелудивый Буняка (в поверьях Волыни), Солодивый Бунио (в поверьях Подолии), превращающий взглядом в пепел города и деревни - оба отличающиеся длинными веками или густыми бровями (ресницами), которые поднимают вилами их помощники. Или образ св. Касьяна с длинными до колен ресницами и губительным взглядом, и который живет в темной пещере или в засыпанной яме.
В художественной концепции повести появляются такие элементы, которые существенно отличали её и от фольклорной традиции. Эти новые элементы свидетельствовали о том, что в общественном самосознании Гоголя произошли важные перемены. В «Вие» уже нет единства мира, а есть, наоборот, мир, расколотый надвое, рассечённый непримиримым противоречием. Хома Брут живёт как бы в двух измерениях. В беспросветную прозу его нелегко бытия вторгается романтическая легенда. И он живёт попеременно - то в одном мире, реальном, то в другом фантастическом. Вся фантастическая история с Панночкой-ведьмой просвечена характерной гоголевской иронией и юмором. А фантастика, однако, причудливо сплеталась в повести с реально-бытовыми деталями и описаниями, к которым относились и сцены бурсацкого быта, и яркие «натуралистические» портреты бурсаков, философа Хомы Брута, ритора Тиберия Горобца, богослова Халявы, что давало повод даже усматривать в некоторых эпизодах «Вия» отголоски романа Нарежного «Бурсак» (1824). И опять, как всегда у Гоголя, при внешней простоте все получалось отнюдь не просто.
Вместе с тем известная близость этой повести народно -поэтической традиции ощущается в ее художественной атмосфере, в её общей концепции. Силы, противостоящие народу, выступают в обличье ведьм, колдунов, чертей. Они ненавидят всё человеческое и готовы уничтожить человека с такой же злобной решимостью, с какой Панночка-ведьма способна погубить Хому.
1820-х - начале 1830-х годов Гоголь внимательно изучал народные свадебные обряды, позволяют установить тесную связь между именем демонического Вия и изображением в повести мертвой панночки-ведьмы. Примечательно, что слово "віко", являющееся синонимом зарегистрированного Ящуржинским слова "вій", имеет наряду с указанными значениями "веко", "крышка сундука, квашни, бадьи", ещё и значение "крышка гроба". Весьма значимо и то, что мертвая панночка все время как бы смотрит на Хому Брута из своего "тесного жилища". На этот "взгляд" ведьмы рассказчик обращает внимание уже в описании первой ночи: "философу казалось, как будто бы она глядит на него закрытыми глазами". Этот взгляд с закрытыми глазами как бы подготавливает описание последней ночи Хомы Брута у гроба панночки, где месть философу-"стоику" мертвой красавицы изображается как внезапное, происходящее от внутреннего усилия, вскрытие железного "віка" гроба панночки: "с треском хлопнула железная крышка гроба…". Силящаяся обнаружить, увидеть Хому мертвая ведьма являет себя в этом эпизоде как некое воплощение "угнетенных" сил падшей природы, а внезапное отверзание ее гробового "віка"-"вія" прямо соответствует последующему поднятию "железных век самого Вия".¹²
Главного героя повести зовут Хома, фамилия - Брут. Фамилия героя скорее указывает на римского политического деятеля, бывшего сподвижника Юлия Цезаря, заговорщика и предателя, чем на школяра с украинской фамилией. Римлянин Брут, совершая предательство, поступил опрометчиво, за что лишился жизни. Фамилия Брут вызывает также некоторую ассоциацию по созвучию со словами брутально, брутальность, брутальный. В толковом словаре Ожегова мы не найдем никаких объяснений. Зато русско-украинский словарь кое-что проясняет: Грубый - (о неучтивом человеке, поступке, нравах- еще) брутальный. Словарь недвусмысленно говорит нам, что в украинском языке брутальный относится к неучтивому человеку, поступку, неучтивым нравам. Польско-русский словарь показывает, что в польском языке это слово имеет тоже значение. Итак, фамилия главного героя намекает нам на неучтивого человека, плохо воспитанного, склонного к неучтивым поступкам, поступающего опрометчиво, за что, вероятно, будет наказан смертью.
Философом Хома назван потому, что так называли возрастную категорию школяров, частично же потому, что Хома - немного по натуре философ. Хома весьма подвижен, разговорчив, склонный к лукавству, пообещает и не сделает. Кажется легкомысленным. Поведение Хомы, типично для школяра и ничем особенным не отличается от поведения его товарищей.
Месть панночки главному герою повести продолжалась в течении трех дней и трех ночей. Очевидно, что христианское учение имеет самое прямое отношение к сюжету гоголевской повести, поскольку отпевание покойной дочери сотника происходит в церкви по христианскому ритуалу, по крайней мере, по замыслу должно происходить по христианскому ритуалу.
Таким образом, трое суток и сорок суток в христианском учении – основные этапы посмертного переходного процесса, ведущего от этого мира в мир иной.
В повести эти моменты реализованы, как постепенное обезображивание облика панночки-ведьмы, неожиданное проявление и возрастание ее злобы и демонической силы, и как одновременное усиление страданий философа Хомы от страха и ужаса. Рост демонической силы ведьмы и переживаний Хомы Брута на протяжении трех мучительных ночей отпевания в церкви символично соответствуют появлению сверхспособностей умершего, как сопутствующему фактору перехода в иной мир, а также усилению его страданий, как это указано в христианских источниках. Совпадают даже некоторые подробности указанного символизма: в самом начале ведьма открывает мертвые очи и ищет Хому, пытается увидеть его – умерший приобретает духовное видение и видит духовный, тонкий мир; тело ведьмы (вместе с гробом) поднимается в воздух и начинает летать, причем ведьма пытается обнаружить философа – душа (дух) умершего отделяется от тела, поднимается вверх и начинает взирать на свое тело и на окружающих со стороны, пытается вступить с ними в контакт, но окружающие не видят, не воспринимают ее (его). Философ Хома фактически оказывается в одиночестве, в изоляции, никто не может (да и не хочет!) понять его переживаний, «не видит» того ужаса, в который он попал. Но, подобно провожатым ангелам или, скорее демонам, ведут его казаки в заброшенную церковь к ужасному гробу ведьмы, где он и проходит свои «мытарства», свой «частный суд». Причем, с каждым днем все сильнее становятся его переживания, его ужас. А поделиться своим состоянием, попросить помощи философ не может. Одиночество, замкнутость и отчужденность героя символично изображены в нежелании рассказывать об увиденном возле гроба панночки. Хома Брут сам усугублял свои страдания, пренебрегая возможностями освобождения, пытался слабосильными книжными заклинаниями и магическим кругом – всей этой внешней суетой – прекратить мучения и вырваться из круга. Рассуждая с христианских позиций, мы обнаруживаем противостояние псевдохристианской книжной «мудрости» философа – философа, потерявшего связь с Богом – и натуральной, естественной, демонической силы ведьмы. Вот почему философ не смог выдержать испытаний, и на очередном этапе мытарств был лишен спасения. Это момент соответствует встрече с Вием и смерти Хомы Брута. Не философ прозрел, но Вий, который и увидел его.
Что же помешало герою устоять перед силами зла? Именно эмоциональная ущербность является причиной отчужденности философа от мира. А эта отчужденность символизируется тем, что Хома – сирота, и как сирота, как отчужденный член общества, может быть принесен в жертву Вию. В его душе нет веры не только во что- то светлое и доброе, но и в себя. Его попытки защититься обычными заклинаниями и кругом только показывают его легкомысленное отношение ко всему, в том числе и к религии.
Во время третьей ночи, когда кульминации достигает философии, Панночка почти пассивна. Здесь солирует Хома, среди ночного кошмара призывающий на помощь Бога. Нота, взятая в финале, может, и несколько высоковата и отчасти выбивается из общей ироничной пародийности. Зато рассуждения о вере, страхе, любви и обращения к Богу сохраняют надежду, а вместе с ней и неизвестность. Границу, разделяющую тот и этот свет, герои переступают вместе. Но куда они отправляются, в ад или в рай, спасся Хома или погиб, остается за пределами. И это хорошо.
По словам Василия Зеньковского (в одной из его ранних статей", Гоголь "гораздо более, чем Достоевский, ощущал своеобразную полу реальность фантастики, близость чистой фантастики к скрытой сущности вещей". Исследователи указывали, в частности, и на отсутствие в "Вие" обычной для романтической литературы "дистанции между сверхъестественными событиями и авторским (или читательским) сознанием «поддерживает иллюзию настоящего».¹³