Историческое измерение языка в философии л. Витгенштейна

---

Гуманитарные науки. Философия, социология и культурология 
218
ФИЛОСОФИЯ, СОЦИОЛОГИЯ И КУЛЬТУРОЛОГИЯ 
УДК 1(091) 
ИСТОРИЧЕСКОЕ ИЗМЕРЕНИЕ ЯЗЫКА
В ФИЛОСОФИИ Л. ВИТГЕНШТЕЙНА 
© Николай Владимирович Медведев 
Тамбовский государственный университет им. Г.Р. Державина, г. Тамбов, Россия, доктор
философских наук, профессор, зав. кафедрой философии, e-mail: [e-mail] 
В статье обосновывается тезис о наличии исторического измерения в модели «языковых игр»
Л. Витгенштейна. Автор ставит под сомнение распространенное представление об отсутствии в вит-
генштейновской философии языка герменевтических импликаций.
Ключевые слова: языковая игра; Витгенштейн; аналитическая философия; герменевтика; исто-
ричность; традиция; историческое понимание. 
Тезис о наличии исторического измере-
ния языка в лингвистической философии вы-
дающегося австрийского мыслителя Людви-
га Витгенштейна (1889–1951) неизбежно 
подводит нас к необходимости прояснить 
степень возможной «стыковки» идей Вит-
генштейна с герменевтической традицией. 
Важность его обоснования предстает для нас 
в полной мере при упоминании утверждения 
немецкого ученого К.-О. Апеля о том, что 
историзм является основополагающим прин-
ципом, который лежит в основе герменевти-
ческой теории и отделяет ее от аналитиче-
ской философии. Как заявляет Апель, про-
блемы временности и историчности понима-
ния совершенно упущены из виду в аналити-
ческой философии значения [1]. «Наиболее 
важное отличие герменевтики от аналитиче-
ских теорий заключается в том, – считает 
Апель, – что ее главной целью по-прежнему 
остается понимание текстов исторического 
содержания». Отсюда он делает вывод о том, 
что «даже поздневитгенштейновский праг-
матический подход к пониманию значения 
слов в контексте языковых игр как «форм 
жизни» не может быть без существенных 
оговорок отождествлен с собственно герме-
невтическим подходом к проблеме понима-
ния значения» [2]. Приведенная цитата сви-
детельствует, что Апель все же допускает, 
пусть с «существенными оговорками», воз-
можность сопоставления поздневитгенштей-
новского подхода к языку с собственно гер-
меневтическим. В данной статье я постара-
юсь обосновать исходное положение о нали-
чии исторического измерения в модели 
«языковых игр» Витгенштейна. Достижение 
указанного замысла открывает исследовате-
лям возможность рассматривать идеи авст-
рийского мыслителя в контексте герменевти-
ческой проблематики. Для реализации по-
ставленной задачи следует заострить внима-
ние именно на тех аспектах философии 
позднего Витгенштейна, которые, по мнению 
ряда представителей герменевтики, несо-
вместимы с их собственными теоретико-
методологическими характеристиками. Было 
бы неправильным полагать, будто данное 
исследование проводится лишь для того, 
чтобы подтвердить известное и доказанное; 
скорее, наоборот, его цель – поставить под 
сомнение распространенную в витгенштей-
новедении и современной герменевтике точ-
ку зрения. 
Если судить по критическим замечаниям 
герменевтиков К.-О. Апеля и Ю. Хабермаса, 
сделанным в адрес поздневитгенштейнов-
ской лингвофилософии, недостатки послед-
ней состоят в том, что: 
1) она не решает проблемы возможности 
перевода между разными языковыми играми; 
«она ограничивает практически-жизненную 
трактовку «консенсуса» (т. е. согласованно-
сти) только наличной игрой, не усматривая 

---

ISSN 1810-0201.
Вестник ТГУ, выпуск 4 (96), 2011 
219
его возможности между принципиально раз-
ными языковыми играми. Выход за пределы 
одной языковой игры в другую, способ их 
связи становятся для витгенштейновской мо-
дели камнем преткновения» [3]; 
2) проблема согласованной коммуника-
ции, условия достижения взаимопонимания в 
разговоре рассматриваются в ней неисто-
рично. 
По сути, эти замечания выражают два 
взаимосвязанных аспекта, необходимых для 
решения главной задачи герменевтики – за-
дачи посредничества. Я остановлюсь на ана-
лизе одного из них, а именно, касающегося 
проблемы историчности (или, как считают 
критики, ее «отсутствия») в поздневитген-
штейновском подходе к пониманию лин-
гвистических знаков. 
Для успешного рассмотрения поставлен-
ной проблемы необходимо дать самое общее 
представление о том, что в дальнейшем мы 
будем подразумевать под «историчностью». 
Многозначность данного слова объясняется 
рядом обстоятельств: стиранием граней меж-
ду формальной и содержательной сторонами 
данного понятия, акцентирование лишь на 
одном из аспектов его возможного употреб-
ления (гносеологический, онтологический), 
выбором исходных предпосылок, фундамен-
тальных оснований при построении фило-
софской системы. В результате возникают 
трудности при воспроизводстве адекватного 
смысла историчности. 
Напомню, что главным полем притяже-
ния, своего рода точкой отсчета философии 
является проблема отношений «человек и 
мир». Совокупность этих отношений, взаи-
мосвязей, рассматриваемых в потоке време-
ни, в процессе становления и развития охва-
тывается понятием История. Собственное 
слово «историчность», будучи производным 
от него, приобретает вполне определенную 
характеристику при интерпретации и рас-
крытии смысла истории как взаимодействия 
человека с реальным миром. Правда, сово-
купность «человек-мир» можно обозначить 
как «человеческий мир» или «жизненный 
мир», что является предметом исследования 
гуманитарных наук, стремящихся постичь 
смысл истории через витальный характер 
человеческого существования. В данном от-
ношении гуманитарные науки, герменевтика 
вступают в противоречие с естественными 
(позитивными) науками, которые полагают, 
что социальный и природный мир подчинен 
одним и тем же закономерностям. 
Следствием становления различных под-
ходов к истолкованию человеческой истории 
явилось порождение терминологического 
хаоса: «историзм», «историцизм», «историч-
ность». Эта внешняя сторона дела была вы-
звана необходимостью, в соответствии с ло-
гическим законом тождества, избежать дву-
смысленности и неопределенности в упот-
реблении слова «историзм». Это понятие за-
нимает промежуточное положение между 
терминами «историцизм» и «историчность», 
его нейтральность исчезает с приобщением к 
одному из названных стилей мышления: «ис-
торицистскому» или «историческому». Тер-
мин «историцизм» получил широкое распро-
странение с легкой руки К. Поппера, кото-
рый использовал его для обозначения опре-
деленного взгляда на историю. Историцизм 
утверждает существование универсальных 
законов развития истории и притязает на их 
открытие. Открытие этих законов дает воз-
можность пророчествовать о предопределен-
ной человеку и обществу судьбе. Поппер, 
выделяя различные формы историцизма 
(теистический, натуралистический, спири-
туалистический, экономический и т. д.), от-
мечает общий для них элемент – коллекти-
визм. «Все они, – указывает он, – настаивают 
на исключительном значении некоторой 
группы или коллектива, например, класса, 
без которых индивид – ничто» [4]. В истори-
цистских моделях индивид предстает как 
обезличенное существо, подчиненное власти 
коллектива. Поскольку законы истории име-
ют всеобщий, необходимый характер, то со-
циальный прогресс зависит в конечном итоге 
от того, насколько общество сумело выявить 
и согласовать свои действия с ними. Таким 
образом, в историцистских концепциях при-
оритет получают массы, корпорации, а не 
отдельный индивид. Этот стиль мышления 
основывается на позиции законодательного 
разума, или «основополагающей» филосо-
фии, определяемой интеллектуальной тради-
цией Декарта, Локка, Канта. Он ориентиро-
ван на возможность метода, гарантирующего 
общезначимость результата. Историцистские 
«научные» теории, использующие в качестве 
исходной предпосылки объяснения истори-
ческих событий универсальные законы исто-

---

Гуманитарные науки. Философия, социология и культурология 
220
рического развития, дают как «окончатель-
ные» объяснения прошлого, так и «оконча-
тельные» прогнозы будущего состояния об-
щества.
Противоположный подход к пониманию 
истории мы обнаруживаем у немецкого мыс-
лителя М. Хайдеггера. Используя средства 
фундаментальной онтологии, опираясь на 
феноменологию Гуссерля, который сделал 
первый шаг в этом направлении, доказав, что 
способ бытия субъективности является абсо-
лютной историчностью, Хайдеггер совер-
шенно по-новому подошел к решению про-
блемы историзма. Для Хайдеггера изначаль-
но историчным является Dasein («здесь – бы-
тие»), т. е. бытие единичного человека. Про-
блема историчности рассматривается им в 
рамках антропологической философии. Объ-
ективное онтическое воззрение, которое не 
выходит за пределы «здравого смысла», дис-
кредитируется им в качестве вульгарного 
понятия о «всемирной истории». По словам 
Э.Ю. Соловьева, «Хайдеггер отстаивает та-
кую историчность человеческого бытия, ко-
торая не определяется историей общества и 
не зависит от этой истории. Человек, утвер-
ждает Хайдеггер, историчен сам по себе, из-
начально и извечно, безотносительно к смене 
периодов и эпох общественного развития. 
Жизнь человека неотвратимо биографична; и 
как не уникальны людские биографии, они 
имеют некоторую всеобщую, воспроизводя-
щую смысло-временную структуру, которая 
и есть история, в ее первичном, исходном, 
досоциальном значении» [5]. Если по своему 
содержанию история Dasein неповторима, 
негенерализуема, уникальна, то по своей 
формальной структуре эта история одинако-
ва для всех индивидуальных судеб. Это 
своеобразная «точка очевидного для всех 
опыта, невербального, лично испытуемого» 
[6]. Фундаментальная онтология Хайдеггера 
помогает человеку «увидеть себя как такой 
род сущего, который, непрерывно пребывая 
во времени, не является тем не менее полно-
стью подвластным ему, потому что по сво-
ему бытию он сам есть время» [5, с. 359]. Для 
немецкого философа бытие конкретного ин-
дивида выступает как первоисторическая ре-
альность. Он определяет человеческое бытие 
как «свершение», «сбывание», «со-бытие», 
при этом отказываясь от рационалистическо-
го, объективистского воззрения на историю, 
пропитанного духом сциентистского опти-
мизма относительно грядущей эпохи. «"Бы-
тие и время", – как отмечает А.В. Гулыга, – 
содержит парадоксальную мысль, что буду-
щее, настоящее и прошлое тождественны. 
Эта мысль Хайдеггера абсурдна в отношении 
физического времени, но весьма содержа-
тельна в отношении времени культурно-
исторического» [7]. 
Объективистская модель, по Хайдеггеру, 
не способна привести нас к подлинному по-
ниманию исторического бытия без осознания 
судьбичности, уникальности существования 
конкретного индивида как воплощения са-
мой истории. «История как реальный про-
цесс, протекающий в объективном времени, 
имеет свой онтологический источник в ре-
альности, составляющей сущность человека 
как конечного существа» [8]. Хайдеггер он-
тологически фундировал историзм В. Диль-
тея, сделав понимание универсальным гори-
зонтом, способом бытия личности.
Подобного взгляда на природу историч-
ности придерживается ученик Хайдеггера
Г.-Г. Гадамер. Его герменевтика выводит он-
тологическую укорененность человека в тра-
диции из конечно-исторического способа 
бытия человека. «В действительности, – пи-
шет он, – не история принадлежит нам, а мы 
принадлежим истории» [9]. Следует отме-
тить, что если Хайдеггер направил свои уси-
лия на «историю Бытия», то Гадамер кладет 
в основу своей герменевтической теории 
«историю языка», «языковую историчность», 
охватывающую всю нашу культуру. «Бытие, 
которое может быть понято, есть язык». 
Язык для Гадамера это не просто «некая эм-
пирическая данность, поддающаяся эмпири-
ческому исследованию ...он не может быть 
объектом, поскольку охватывает собой все, 
что может сделаться таковым» [9, с. 471]. 
Язык предстает как всеобъемлющий откры-
тый горизонт, содержащий опыт всего чело-
вечества. Благодаря языковой структуре на-
шего опыта становится возможным понима-
ние мира как текста. Этому предшествует 
самосознание индивидом своей конечности. 
Язык, образующий внутренне подвижный 
горизонт Бытия, дает возможность прошлому 
заговорить с нами. Таким образом, осознание 
историчности в качестве неотъемлемой ха-
рактеристики человеческого существования 
принципиально отличает историзм герменев-

---

ISSN 1810-0201.
Вестник ТГУ, выпуск 4 (96), 2011 
221
тики Хайдеггера и Гадамера от историзма 
предшествующей герменевтики, где внима-
ние было полностью смещено на истолковы-
ваемый текст, и при этом предан забвению 
тот, кто его истолковывает [10]. 
Отношение к языку как к источнику, а не 
только средству или орудию социального 
опыта людей характерно и для Витгенштей-
на. По мнению американского исследователя 
М. Грина, философов М. Хайдеггера и позд-
него Л. Витгенштейна можно рассматривать 
в качестве основных представителей такого 
стиля мышления, который действует под 
эгидой «историчности» [11]. Общее в уста-
новках Хайдеггера и Витгенштейна Грин ус-
матривает в том, что оба философа, во-
первых, разграничивают сферы научного и 
гуманитарного знания (последнее Грин име-
нует также историческим знанием) и, во-
вторых, стремятся преодолеть традиционную 
метафизику, найдя выход из того кризисного 
состояния, в котором она оказалась к началу 
XX в. Хайдеггер и Витгенштейн прилагают 
усилия для разработки новых способов 
мышления, всячески избегая всеобщего уни-
версального, объективного подхода к пони-
манию мира человека. Поэтому данным 
мыслителям присущ определенный антропо-
центризм. У Витгенштейна это проявляется в 
том, что он демонстрирует специфическое, 
особенное, уникальное в личности как лин-
гвистическом существе, живущем и дейст-
вующем в повседневном мире. Витгенштейн 
демонстрирует, каким образом языковые 
агенты «делают то, что они делают в своей 
обычной жизни», если этому не мешают фи-
лософы, которые сознательно искажают или 
просто не понимают механизмы речевой дея-
тельности [11, р. 180-182]. 
Таким образом, под термином «историч-
ность» я буду подразумевать герменевтиче-
ский подход, в основе которого лежит пред-
ставление об онтологической однородности 
субъекта и объекта, их укоренности в исто-
рическую, языковую традицию, что позволя-
ет личности постичь смысл выражений чело-
веческих индивидуальностей. Принцип исто-
ричности отрицает универсальные законы 
исторического развития, а также возмож-
ность предопределять, пророчествовать о 
характере грядущих событий, осуществлять 
объективную интерпретацию «хроники со-
циальной жизни». В концепции исторично-
сти берутся во внимание предпосылочные 
структуры познающего субъекта, его «пред-
мнения», «предзнание». Принцип историч-
ности предполагает анализ способа бытия 
субъекта как пребывающего во времени, но 
не подчиненного ему, поскольку опыт созна-
ния, как и внешний эмпирический опыт, об-
ладает временной структурой. Интерсубъек-
тивный мир повседневности предстает перед 
индивидом в виде смыслового горизонта, 
который категорируется им, опредмечивает-
ся вместе с усвоением разговорного языка. 
При историческом подходе язык становится 
местом встречи настоящего с прошлым и 
предваряет, предвосхищает понимание, от-
крытие будущего. Благодаря языку социаль-
ный субъект как исторически бытийствую-
щий индивид познает самого себя, формиру-
ет свое уникальное «я». 
В поздних произведениях Витгенштейна 
мы находим высказывания, которые говорят 
в пользу рабочей гипотезы о наличии исто-
рического подхода к языку в его философии. 
Эту гипотезу поддерживает определенная 
группа исследователей, соответствующим 
образом интерпретируя природу и характер 
функционирования языковых игр у Витген-
штейна. Так, американский исследователь
А. Тиселтон считает, что языковые игры, бу-
дучи укорененными в человеческой жизни и 
тесно связанными с человеческой деятельно-
стью, способны подвергаться временному и 
историческому изменению вместе с измене-
ниями человеческой практики [12]. Доказа-
тельством тому служит высказывание позд-
него Витгенштейна о многообразии языко-
вых игр. Он указывает, что «это многообра-
зие не является чем-то фиксированным, дан-
ным раз и навсегда; напротив, возникают но-
вые типы языка, или, как мы могли бы ска-
зать, новые языковые игры, в то время как 
другие языковые игры устаревают и забыва-
ются» [13]. 
Кроме того, Витгенштейн сравнивал 
язык с систематически разрастающимся 
древним городом: «Наш язык напоминает 
старый город: множество закоулков, улочек, 
площадей, старых и новых домов, домов с 
пристройками разных времен; и все это ок-
ружено массой новых проспектов, прямых, 
правильных улиц и стандартных домов» [13, 
c. 86]. Из приведенной цитаты следует, что 
понятие «языковые игры» служит Витген-

---

Гуманитарные науки. Философия, социология и культурология 
222
штейну средством акцентирования мысли о 
множественности и неустойчивости языко-
вого поведения и форм человеческого суще-
ствования. Иными словами, «наш язык» – 
естественный язык, язык повседневного об-
щения – не имел и не имеет изначально за-
данных границ, которые заключали бы в себе 
все случаи возможного употребления слов в 
рамках человеческой активности, «форм 
жизни». Человеческая практика, постоянно 
развиваясь во времени, фиксирует, выраба-
тывает определенные образцы языковой 
коммуникации в пределах той или иной сфе-
ры деятельности, тем самым естественный 
язык обогащается и пополняется историче-
ским, социокультурным опытом предшест-
вующих поколений. Возможность осуществ-
ления многозначного социального действия в 
контексте определенной языковой игры обу-
словливает необходимость использования 
конвенциально установленных правил и 
норм употребления в качестве обязательного 
условия достижения взаимопонимания меж-
ду ее участниками. Отсюда единственный 
способ найти нужную дорогу в «старом го-
роде» – это следовать испытанному маршру-
ту или изучить надежный путеводитель. К 
этому следует также добавить, что поздний 
Витгенштейн включал функции языка в «ес-
тественную историю» [13, c. 91] человечест-
ва и отказывался рассматривать языковые 
игры как предметы, регулируемые математи-
чески четкими правилами исчисления. 
Следует сказать, что современные гер-
меневтики Апель и Хабермас отвергают те-
зис о наличии исторического измерения язы-
ка в концепции позднего Витгенштейна. 
Данные философы обратились к анализу вит-
генштейновой модели языковых игр, чтобы 
усилить и дополнить собственный методоло-
гический потенциал важными интуициями 
философии австрийского мыслителя. Апель 
и Хабермас сопоставили метод языковых игр 
с главным методологическим принципом 
герменевтической теории – понятием «гер-
меневтического круга» и выявили таким об-
разом как достоинства, так и недостатки ре-
шения Витгенштейном проблемы понимания 
значения. Согласно Апелю, главным свя-
зующим элементом витгенштейновской мо-
дели языковой игры, которая включает в себя 
«форму жизни», лингвистическое употреб-
ление и ситуативный контекст (мир), высту-
пает «следование правилу» в соответствую-
щей игре. Именно понятие «следование пра-
вилу» фундирует и, в конечном итоге, опре-
деляет возможность достижения взаимного 
согласия участниками диалога. Следование 
правилу изначально задает схему действия 
коммуникантов в парадигматически функ-
ционирующей языковой игре. Языковая игра 
как бы замыкает ее участников рамками их 
собственного социокультурного контекста 
или «формы жизни». Стремление понять чу-
жую «форму жизни», чужой язык Апель рас-
ценивает как бесперспективную попытку, 
поскольку это предполагает выход за преде-
лы наличной языковой игры, а следователь-
но, ее разрушение. Поэтому мы не способны 
понять исторические тексты, удаленные от 
нас значительной временной дистанцией, 
поскольку не можем стать непосредствен-
ными участниками той «формы жизни», ко-
торая окружала их авторов, которая форми-
ровала вполне определенные способы упот-
ребления лингвистических знаков. В резуль-
тате Апель приходит к выводу, что поздне-
витгенштейновская модель языковой игры не 
пригодна для решения проблемы герменев-
тического понимания значения. Предложен-
ная Витгенштейном модель языковой игры 
не способна, считает он, уловить ни содер-
жания исторического в понимании, ни опо-
средованности между возникающими, новы-
ми языковыми играми и устаревшими или 
забытыми языковыми играми, «ни опосредо-
ванности на протяжении длительных эпох, 
воскрешения и присвоения прошлого совре-
менной жизненной формой» [14]. Все это 
достигается в фигуре мышления «герменев-
тического круга». 
К подобным выводам приходит и Ю. Ха-
бермас. Для Витгенштейна, считает Хабер-
мас, понимание ограничивалось действи-
тельным повторением упражнений, в резуль-
тате чего усваиваются правила следования в 
той или иной коммуникативной ситуации. 
Он называет это «процессом воспитания в 
культурной форме жизни» [15]. Началом его 
служит обучение ребенка правилам употреб-
ления языка. Согласно данной модели, смысл 
постигается через обучение «языку в целом». 
Недостаток витгенштейновской модели Ха-
бермас усматривает в том, что правила язы-
ковой игры как бы жестко определяют, фик-
сируют, задают возможные варианты приме-

---

ISSN 1810-0201.
Вестник ТГУ, выпуск 4 (96), 2011 
223
нения лингвистических знаков. Витген-
штейн, обративший внимание на то, что пра-
вила лингвистической коммуникации пред-
полагают возможные условия их собственно-
го применения, все же упускает из виду тот 
факт, что те же самые правила также вклю-
чают условия их возможной интерпретации. 
«Лишь когда разрушена интерсубъектив-
ность значения языковых правил, в действие 
вступает интерпретация, которая восстанав-
ливает консенсус» [3, с. 128]. 
Хабермас считает, что герменевтическая 
само-рефлексия выходит за пределы социо-
лингвистической стадии языкового анализа, 
намеченной поздним Витгенштейном. Грам-
матика языка, на его взгляд, не может содер-
жать строгий рисунок своего применения. 
Кто бы ни обучался применять эти правила, 
следует не только учиться выражать их са-
мому, но также интерпретировать эти выра-
жения в своем языке. Вместе с их возмож-
ным применением грамматические правила 
подразумевают необходимость их интерпре-
тации [15, р. 247]. Сама интерпретация 
включает два уровня: внешний (или горизон-
тальный) и внутренний (или вертикальный). 
Внешний уровень предполагает осуществле-
ние перевода между лингвистическими со-
обществами, общающимися на разных язы-
ках. Внутренний, по существу, совпадает с 
традицией [15, р. 248]. Традиция лежит в ос-
новании каждого языка, она преодолевает 
дистанцию между поколениями. В процессе 
интерпретации эти два уровня присутствуют 
одновременно. По мнению Хабермаса, позд-
ний Витгенштейн постигает практику языко-
вых игр аисторично, поскольку им не рас-
сматривается собственно интерпретация 
грамматических правил. В результате Вит-
генштейн упускает из виду возможность по-
стижения единства языка, погруженного в 
плюралистический хаос языковых игр. Это 
единство, считает Хабермас, восстанавлива-
ется только в контексте традиции. Язык су-
ществует только как передающийся по на-
следству. Традиция отражает широкий мас-
штаб жизненной социализации личности в 
языке. Тот процесс социализации ребенка, 
который описывает Витгенштейн, выражает 
лишь самую незначительную часть феномена 
традиции. 
Хабермас подчеркивает, что с герменев-
тикой Гадамера язык приобретает новое из-
мерение, а именно историческое. У Гадамера 
интерпретатор и его объект постигаются как 
элементы одной и той же совокупности.
Эта совокупность предстает как традиция 
или исторический фактор. Процесс комму-
никации есть исторический процесс, т. к. не-
прерывность традиции реализуется только 
через трансляцию. «Традиция, – говорит Ха-
бермас, – не есть процедура, которой мы 
учимся овладевать, она есть передающийся 
по наследству язык, в котором мы живем» 
[15, р. 248]. 
Представленная критика в адрес поздне-
го Витгенштейна со стороны герменевтиков 
«в виду отсутствия» у последнего историче-
ского подхода к процессу понимания значе-
ния языковых выражений в неявной форме 
содержит обоснование преимуществ и дос-
тоинств «герменевтического круга» как ме-
тодологического принципа в сравнении с 
моделью языковых игр австрийского мысли-
теля. Если «герменевтический круг» описы-
вает язык в онтологических терминах, то 
«языковая игра» скорее демонстрирует гно-
сеологический подход и отсутствие онтоло-
гического обоснования. По сути, проблема 
исторического подхода к языку у позднего 
Витгенштейна перерастает в проблему исто-
ричности понимания значения и в таком виде 
рассматривается его критиками. 
Так, В.Г. Кузнецов видит «слабость» 
подхода позднего Витгенштейна к определе-
нию значения в том, что «он является вне-
системным и внеисторическим (не рассмат-
ривается фактор развития языка), а следова-
тельно, антидиалектическим, «не учитывает-
ся Витгенштейном и социальный фактор – 
роль общества в возникновении, развитии и 
функционировании языка, их взаимодейст-
вие» [16]. 
В том же духе интерпретирует концепцию 
языковых игр Витгенштейна и Н.А. Цыркун: 
«Каждая культура обладает свойственным 
только ей набором «правил», делающим не-
возможным ее понимание «извне», с точки 
зрения другой культуры – как с временной, 
так и с пространственной дистанции: в раз-
ные века проигрываются совершенно раз-
личные игры, утверждает он, делая на этом 
основании вывод об абсолютной изолиро-
ванности и несвязанности различных сегмен-
тов человеческого духовного опыта, полно-
стью игнорируя великую роль культурной 

---

Гуманитарные науки. Философия, социология и культурология 
224
традиции, транслирующей духовное наследие 
из поколения в поколение и обеспечивающей 
доступность многообразия культурного бо-
гатства в любой момент истории» [17]. 
Таким образом, отсутствие у позднего 
Витгенштейна исторического подхода кри-
тики связывают с «игнорированием» им 
«культурной традиции», фактора преемст-
венности, концептуальной взаимосвязи меж-
ду исторически развивающимися языковыми 
играми, отражающими различные аспекты 
окружающего мира. Основанием для подоб-
ного вывода служит устоявшееся представ-
ление о языковых играх как замкнутых, мо-
надических, непроницаемых, автономных 
системах, между которыми невозможно «на-
ведение мостов». Любопытна в этой связи 
интерпретация немецкого исследователя
К. Вухтерля, попытавшегося снять упрек в 
неисторичности поздневитгенштейновского 
подхода через использование теории истори-
ческого развития научного знания Т. Куна. 
Согласно концепции Куна, развитие науки 
осуществляется не путем постепенного, 
плавного, чисто количественного прираще-
ния знания, а путем «тотальных» научных 
революций, осуществляемых скачкообразно, 
некумулятивно. В своих рассуждениях Кун 
использует понятие «парадигма» (это поня-
тие употребляет и Витгенштейн) для обозна-
чения определенного типа научного знания и 
решения научных задач. Революционные пе-
реломы в истории науки связаны с заменой 
старых парадигм на новые. Кун подчеркива-
ет несоизмеримость и даже несопостави-
мость новых и старых парадигм, изображая 
переход к новым из них как полный разрыв с 
прежним знанием, он тем самым исключает 
момент преемственности. Новые теории не 
есть результат фальсификации старых. Их 
вытеснение происходит социально-психоло-
гически: под влиянием внешних факторов 
развития науки новое поколение приносит 
новые идеи как альтернативу старому [18]. 
Независимые парадигмы у Куна функциони-
руют так же, как и витгенштейновские «язы-
ковые игры»: ученые, участвующие в них, 
понимают друг друга. Вухтерль доказывает, 
что концепция «языковых игр» и куновская 
модель развития научного знания как «смена 
парадигм» не противоречат принципам диа-
лектики, при этом он трактует ее в непри-
вычном для нас свете. Диалектический про-
цесс у Вухтерля – это не обязательно направ-
ленное прогрессивнее развитие, поступа-
тельное движение от простого к сложному, 
осуществляемое по жестким правилам, зако-
номерностям. Данный процесс просто не-
предсказуем. Но наука от этого не становит-
ся иррациональной, т. к. в каждой новой язы-
ковой игре (парадигме) конституируемые 
правила устанавливаются заново [19]. Таким 
образом, Вухтерль обосновывает утвержде-
ние, что концепция языковых игр Витген-
штейна не противоречит ни принципу исто-
ризма, ни диалектическим установкам. На 
мой взгляд, данная интерпретация исключает 
то главное, что есть в герменевтической тео-
рии, а именно, элемент традиции, преемст-
венности как условия исторического позна-
ния, понимания «смысловых осадков» про-
шлой культуры, то, что А. Щюц называет 
«осадком деятельности», в которой история 
и раскрывается для нас. Но справедлива ли 
такая точка зрения в отношении витгенштей-
новской философии? 
Характерной особенностью философии 
Витгенштейна является тесная связь с миро-
воззрением мыслителя, наполняемость лич-
ностными экзистенциальными мотивами. По 
воспоминаниям друзей и коллег по работе в 
Кембриджском университете, Витгенштейн 
отрицательно относился к всякого рода рево-
люционным потрясениям, он был решитель-
ным сторонником традиционализма, он все-
гда проявлял лояльность в отношении всяко-
го легитимного, подлинного авторитета, ре-
лигиозного или социального. Поэтому дале-
ко не случайно поздний Витгенштейн обра-
щается в своей философии к ритуальным, 
устойчивым формам и нормам поведения 
людей в обществе, полагая, что суждения 
разума коренятся в конечном счете в тради-
циях. Согласно Витгенштейну, человек 
«должен признавать авторитеты, чтобы во-
обще уметь судить», авторитеты, как, напри-
мер, школа, или традиционное представле-
ние о мире, или первоосновы, в отношении 
которых всякие сомнения являются пусты-
ми» [20]. Витгенштейн постоянно подчерки-
вает в своих поздних работах нормативный 
характер социально санкционированных 
правил языкового поведения, которые не 
поддаются обоснованию, аргументации, а 
могут быть только описаны. Индивид дол-
жен принять эти правила, как условие его 

---

ISSN 1810-0201.
Вестник ТГУ, выпуск 4 (96), 2011 
225
бытия в конкретной форме социальности. 
Это означает, что Витгенштейн признавал 
значимость культурной традиции, сохра-
няющей знание, практический и духовный 
опыт предшествующих поколений, ее влия-
ние на процесс социализации человека, на 
умы и нравственность людей. Не освобож-
даться от традиции, а оберегать, следовать 
ей, познавать ее, именно это пытается под-
черкнуть поздний Витгенштейн в своей кон-
цепции языковых игр. Современные формы 
жизни общества, если под этим понимать 
социально-историческую действительность, 
культуру, обусловлены предшествующим 
состоянием общественного сознания и прак-
тики людей. 
Некоторые интерпретаторы комменти-
руют языковые игры Витгенштейна в онто-
логическом ключе. Так, у Ф. Керра мы нахо-
дим утверждение, что для Витгенштейна 
язык являлся «раскрытием мира», воплоще-
нием конкретно-исторической интерпрета-
ции бытия. «Разговорный язык, повседневная 
языковая игра есть нечто данное, исходный 
факт, являющийся нашей формой жизни, ко-
торую следует просто принять» [21]. Керр 
постарался сблизить витгенштейновский 
подход к языку с хайдеггеровской концепци-
ей языка как «дома бытия». По его мнению, у 
Витгенштейна обыденный язык раскрывает 
онтологию вещи; природа вещей становится 
понятной, доступной в практике повседнев-
ного языка. Согласие в «форме жизни» есть 
априори интерпретация мира, его открытие. 
Мир воспринимается, воплощается, постоян-
но видоизменяется в анонимной традиции 
обыденного языка определенного историче-
ского сообщества [21, р. 518]. Керр доказы-
вает, что разговорный язык у Витгенштейна 
содержит исторический фон, воплощает в 
себе опыт предшествующих поколений. Ду-
маю, что с этим трудно не согласиться. Ис-
торический подход к языку, который мы об-
наруживаем у Гадамера, вполне совместим с 
витгенштейновским представлением о соци-
альной природе языка. Например: «…без 
языка мы не могли бы влиять на поведение 
других людей тем или иным образом; не 
могли бы строить улицы и машины и т. д. А 
к тому же: без использования устной и пись-
менной речи люди не понимали бы друг дру-
га» [13, c. 222]. 
Определенные аргументы в пользу дан-
ной гипотезы можно привести, опираясь на 
ряд суждений Витгенштейна, высказанных 
им в поздней работе «О достоверности» 
(1951). Непосредственным поводом к ее на-
писанию послужила дискуссия вокруг вы-
ступления Д. Мура в «Защиту здравого 
смысла», внимание Витгенштейна к которой 
привлек его ученик Н. Малкольм [22]. Ана-
лизируя глубинную структуру грамматики 
выражения «Я знаю», Витгенштейн прихо-
дит к неожиданному выводу: грамматика 
данного выражения, его смысл часто совпа-
дает с грамматикой суждения «Я верю», ибо 
невозможно привести логического или эмпи-
рического обоснования в пользу истинности 
пропозиций, составляющих границу нашего 
возможного опыта. «Когда Мур говорит, – 
пишет Витгенштейн, – что знает то-то, он в 
действительности перечисляет чисто эмпи-
рические предложения, которые мы под-
тверждаем без специальной проверки, стало 
быть, предложения, играющие в системе на-
ших эмпирических предложений особую ло-
гическую роль» [23]. Другими словами, гра-
ницы нашего знания по своей форме соот-
ветствуют эмпирическим высказываниям, но 
по сути имеют квазиэмпирический условный 
характер и принимаются индивидом на веру. 
Они выступают как предпосылочное, неяв-
ное, личностное знание субъекта. «Я знаю не 
только то, что Земля существовала задолго 
до моего рождения, что я и остальные люди 
имеем предков, что обо всем этом написаны 
книги, что такие книги не лгут, и т. д., и т. д., 
и т. д. И все это я знаю? Я верю в это. Этот 
корпус знаний мне передан, и у меня нет ни-
каких оснований в нем сомневаться, напро-
тив, имеются разнообразные подтвержде-
ния» [23, с. 356]; «Но я обрел свою картину 
мира не путем подтверждений ее правильно-
сти, и придерживаюсь этой картины я тоже 
не потому, что убедился в ее корректности. 
Вовсе нет: это унаследованный опыт, оттал-
киваясь от которого я различаю истинное и 
ложное» [23, с. 335]; «Я верю в то, что люди 
определенным образом мне передают» [23,
с. 344].
Особая роль высказываний, принимае-
мых индивидом на веру в качестве истинных 
высказываний, заключается в том, что они 
образуют фундамент, на котором возводится 
вся система мировоззрения человека, они 

---

Гуманитарные науки. Философия, социология и культурология 
226
служат основанием его вербального опыта. 
Оперируя ими, индивид полагается не только 
на свой личный практический опыт, но и на 
те схематизмы языка, в которых унаследован 
опыт предшествующих поколений людей, их 
«опыт мира» и жизни. «Эти пропозиции, – 
указывает Витгенштейн, – подобны стерж-
ням, вокруг которых вращаются все наши 
вопросы и ответы» [23, c. 327]. Они выпол-
няют роль правил в языковых играх – про-
цессах коммуникации, – которые исполня-
ются всеми членами языкового сообщества. 
По словам Малкольма, «их особая роль за-
ключается в том, что они отчасти очерчива-
ют границы, в которых мы можем задавать 
вопросы, проводить исследования, высказы-
вать предложения, рассуждать, делать про-
верки. Не будь этих границ, мы не смогли бы 
ни мыслить, ни говорить» [22, с. 262]. 
Можно сделать следующий вывод: ква-
зиэмпирические предложения, принимаемые 
человеком на веру как достоверное, несо-
мненное знание, предложения, выполняю-
щие особую логическую роль в коммуника-
ции, служащие основанием любой языковой 
игры, совпадают с традицией в языке, кото-
рая, по словам Гадамера, составляет «исто-
рическую действительность» бытия конкрет-
ного индивида, каждого из нас. «Понятие 
«традиция» является синонимичным поня-
тию «культура» – это культурно-истори-
ческая определенность человеческого суще-
ствования. Традиция представляет собой ту 
реальность, внутри которой мы находимся» 
[24]. Для герменевтики традиция служит не-
обходимым условием исторического пони-
мания, поскольку она выражает непрерыв-
ность культурно-исторического наследова-
ния. Именно этим фактором было обуслов-
лено непосредственное обращение Гадамера 
к традиции, которая проясняет условия исто-
рического понимания как способа бытия че-
ловека. Этот способ является общим для по-
знающего (исследователя) и познаваемого 
(текста) как способ исторического существо-
вания. «Всеобщая структура понимания, – 
пишет Гадамер, – конкретизируется истори-
ческим пониманием, когда в действие всту-
пают конкретные обстоятельства, налагае-
мые правом и традицией» [9, с. 313]. Бытие, 
которое человек стремится понять, есть язык, 
предстающий как «универсальная среда» 
нашего жизненного опыта. Понимание, как 
слияние горизонтов познающего и познавае-
мого, возможно лишь потому, что в языке, 
как матрице, отложились, «отпечатались» 
определенные образцы социального опыта, 
модели поведения людей. Ребенок, обучив-
шийся родному языку, овладевает вместе с 
тем употреблением схематизмов языка, ко-
торые запечатлевают опыт предшествующих 
поколений. Гадамер раскрывает нам те скры-
тые предпосылки в языке, благодаря кото-
рым мы способны осуществлять диалог с 
прошлым. Они выступают в виде предрас-
судков индивида, служащих позитивным ус-
ловием его герменевтического опыта. 
Для Витгенштейна история как прошлое, 
сохранившееся в памяти человечества в язы-
ковой форме, включающее события, дистан-
цированные от индивида значительным вре-
менным отрезком, приобретает интерес в 
связи с необходимостью решения логико-
гносеологической проблемы достоверного, 
объективного знания. Всякое знание требует 
своего обоснования в языке. Но есть ли пре-
дел обоснования? По Витгенштейну, всякое 
обоснование, объяснение при помощи аргу-
ментов приходит к концу, т. е. доходит до 
той черты, за которой сомнение в истинности 
или правильности эмпирических высказыва-
ний означало бы движение по кругу. Поэто-
му от объяснений в какой-то момент необхо-
димо отказаться, перейдя к простому описа-
нию [2, 3]. «Обоснование, оправдание свиде-
тельства, – пишет он, – приходит к какому-то 
концу; но этот конец не в том, что опреде-
ленные предложения выявляются в качестве 
непосредственно истинных для нас; то есть 
не в некоторого рода усмотрения с нашей 
стороны, а в нашем действии, которое лежит 
в основе языковой игры» [23, с. 348]. 
Эмпирические пропозиции, описываю-
щие факты, события прошлого, имеют для 
нас статус несомненности, очевидности, дос-
товерности, потому что они занимают важ-
ное место в целостной системе нашего миро-
воззрения. Лишь признавая их бесспорность, 
человек способен рассуждать или что-то 
подвергать сомнению. «Имеется несметное 
число общих эмпирических предложений, 
которые мы считаем бесспорными» [23, с. 87]; 
«Если основанием этой несомненности слу-
жит опыт, то это, естественно, прошлый 
опыт. И я получаю знание не из одного лишь 
моего опыта, но из опыта других» [23, c. 354]. 

---

ISSN 1810-0201.
Вестник ТГУ, выпуск 4 (96), 2011 
227
Логические предложения, вернее замаскиро-
ванные под эмпирические предложения пра-
вила и принципы, языковых игр не остаются 
неизменными. С течением времени, говорит 
Витгенштейн, текучие эмпирические пред-
ложения затвердевают, а застывшие стано-
вятся текучими. В результате подобных из-
менений происходит смена и эволюция 
«языковых игр» [23]. Правда, Витгенштейн 
не прояснил механизмы этого изменения, что 
обусловливает в среде исследователей мно-
жество противоречивых толкований. Так, по 
мнению З.А. Сокулер, смена глобальных 
«концептуальных каркасов», по Витген-
штейну, осуществляется в результате глубо-
ких социальных изменений, т. е. с изменени-
ем социально-практических видов деятель-
ности («форм жизни») происходит эволюция 
языковых игр [25]. 
Выводы. Традиция как опредмеченный 
в языке исторический опыт по форме соот-
ветствует у Витгенштейна функциям эмпи-
рических высказываний, играющим роль 
правил и принципов в языковых играх. В 
языковых играх, укорененных в «формах 
жизни» (обычаи, установления, привычки), 
несомненные эмпирические высказывания 
предстают как элементы периферического, 
предпосылочного, имплицитного знания 
субъекта. В результате языковая структура 
жизненного опыта индивида как у Витген-
штейна, так и у Гадамера является главным 
условием понимания и успешной коммуни-
кации. Отсутствие у Витгенштейна прямых 
рассуждений о том, что «в употребляемом 
нами языке сохранены корни, уходящие в 
глубь общечеловеческой культурной почвы» 
[10, с. 336], еще не доказывает отсутствия у 
него исторического подхода к языку, свойст-
венного современной герменевтике. Это по-
ложение присутствует в философии позднего 
Витгенштейна, но в неявной форме. У Вит-
генштейна историчность языка предстает не 
только как логико-гносеологический прин-
цип, но и как всеобщая онтологическая 
предпосылка бытия конкретного индивида. 
Несмотря на то, что Витгенштейн не ставил 
перед собой задачу прояснения условий ис-
торического понимания, – в основном он го-
ворит о «прагматическом» понимании, – его 
модель языковых игр включает, с одной сто-
роны, историческое измерение языка как по-
стоянно изменяющегося во времени, разви-
вающегося, с другой – признание предпосы-
лочных структур языкового понимания, он-
тологически укорененных в конкретной 
«форме жизни» людей, совпадающей с тра-
дицией. Обоснованный тезис о наличии ис-
торического измерения языка в философии 
Витгенштейна открывает дорогу для обсуж-
дения и выявления когнитивных возможно-
стей модели «языковых игр» австрийского 
мыслителя в контексте герменевтической 
проблематики.
1. Apel K.-O. Intentions, Conventions, and Refer-
ence to Things: Dimensions of Understanding 
Meaning in Hermeneutics and Analytic Philoso-
phy of Language // Meaning and Understanding. 
B.; N. Y., 1981. P. 86. 
2. Грязнов А.Ф. Язык и деятельность (Критиче-
ский анализ витгенштейнианства). М., 1991. 
С. 111. 
3. Лой А.Н. Проблема интерсубъективности в 
современной философской герменевтике // 
Герменевтики: история и современность. М., 
1985. С. 128. 
4. Поппер К. Открытое общество и его враги. 
М., 1992. С. 39. 
5. Соловьев Э.В. Прошлое толкует нас. М., 1991. 
С. 361. 
6. Мамардашвили М. Как я понимаю филосо-
фию. М., 1992. С. 52. 
7. Гулыга А.В. К спорам о Хайдеггере // Эпоха. 
Философский вестник. 1991. № 10. С. 58. 
8. Гайденко П.П. От исторической герменевти-
ки к «герменевтике бытия»: Критический 
анализ эволюции М. Хайдеггера. М., 1987. 
С. 127. 
9. Гадамер Х.-Г. Истина и метод: Основы фило-
софской герменевтики. М., 1988. С. 333. 
10. Малахов В.С. Философская герменевтика 
Ганса Георга Гадамера // Гадамер Г.-Г. Акту-
альность прекрасного. М., 1991. 
11. Grene M. Paradoxes of Historicity // Hermeneu-
tics and Modern Philosophy. N. Y., 1986. 
12. Thiselton A.S. The Two Horizons: New Testa-
ment Hermeneutics and Philosophical Descrip-
tion with Special Reference to Heidegger, Bult-
mann, Gadamer and Wittgenstein. Grand Rapids, 
1960. P. 376. 
13. Витгенштейн Л. Философские исследования 
// Витгенштейн Л. Философские работы. М., 
1994. С. 90. Ч. 1.
14. Апель К.-О. Витгенштейн и проблема герме-
невтического понимания // Витгенштейн Л. 
Трансформация философии. М., 2001. С. 102. 

---

Гуманитарные науки. Философия, социология и культурология 
228
15. Habermas J. A Review of Gadamer’s Truth and 
Method // Hermeneutics and Modern Philoso-
phy. N. Y., 1986. P. 245. 
16. Кузнецов В.Г. Герменевтика и гуманитарное 
познание. М., 1991. С. 111. 
17. Цыркун Н.А. Эстетические аспекты филосо-
фии Л. Витгенштейна // Вопросы философии. 
1981. № 10. С. 90-91. 
18. Кун Т. Структура научных революций / пер. с 
англ. М., 2002. 
19. Wurchterl K. Hermeneutics and Operative Con-
struction of Philosophy Represented in Philoso-
phy of Wittgenstein // Zeitschrift fur Phloso-
phische Foschung. 1973. V. 30. № 3. S. 362. 
20. Нири К. Философская мысль в Австро-Венг-
рии. М., 1987. С. 161. 
21. Kerr F. Language as Hermeneutics in the Later 
Wittgenstein // Tijdschrift voor Filosofie. 1966. 
V. 28. № 1. 
22. Малкольм Н. Мур и Витгенштейн о значении 
выражения «Я знаю» // Философия, логика, 
язык. М., 1987. 
23. Витгенштейн Л. О достоверности // Витген-
штейн Л. Философские работы. М., 1994.
С. 340. Ч. 1.
24. Малахов В.С. Понятие традиции в философ-
ской герменевтике Г.-Г. Гадамера // Познава-
тельная традиция: философско-методологи-
ческий анализ. М., 1989. С. 128. 
25. Сокулер З.А. Проблема обоснования знания. 
Гносеологические концепции Л. Витген-
штейна и К. Поппера. М., 1988. С. 159. 
Поступила в редакцию 10.02.2011 г. 
UDC 1(091) 
HISTORY DIMENSION OF LANGUAGE IN PHILOSOPHY OF L. WITTGENSTEIN
Nikolay Vladimirovich Medvedev, Tambov State University named G.R. Derzhavin, Tambov, Russia, Doctor of Phi-
losophy, Professor, Head of Philosophy Department, e-mail: [e-mail] 
The article proves the thesis about the availability of historical dimension in model of “language games” of
L. Wittgenstein. The author doubts the widespread presentation about absence in Wittgenstein philosophy of hermeneutics 
implications languages.
Key words: language game; Wittgenstein; analytical philosophy; hermeneutics; historicity; tradition; historical under-
standing.