Код да Винчи

Глава 10
Сайлас сидел за рулем черной «ауди», специально приготовленной для
него машины, и всматривался в величественные очертания церкви Сен-
Сюльпис. Над продолговатым зданием вздымались к небу, точно часовые,
две башни-колокольни, освещенные снизу уличными фонарями. Верхнюю
и нижнюю части здания украшали изящные опоры, напоминавшие в
полумраке ребра хищного и прекрасного зверя.
Эти варвары использовали дом самого Господа Бога, чтобы спрятать
там краеугольный камень. В очередной раз братство подтвердило свою
отвратительную репутацию обманщиков и безбожников. Сайласу не
терпелось найти камень и отдать его Учителю, чтобы наконец узнать, что
эти язычники похитили у истинно верующих много лет назад.
И каким могущественным сделает «Опус Деи» эта находка.
Припарковав «ауди» на пустынной площади перед церковью, Сайлас
глубоко втянул ртом воздух, чтобы успокоиться и сосредоточиться перед
выполнением столь важного задания. Широкая спина все еще болела после
ритуала умерщвления плоти, который он совершил раньше тем же днем.
Но что такое боль в сравнении с благодатью, готовой снизойти на
спасенную душу?..
И тем не менее душу его терзали воспоминания.
Избавься от ненависти, сказал себе Сайлас. Прости тех, кто пошел
против тебя.
Глядя на каменные башни церкви Сен-Сюльпис, Сайлас пытался
побороть приступ ненависти, охватывавшей его всякий раз, когда он вдруг
возвращался мыслями в прошлое. И видел себя запертым в тюрьме,
которая заменила весь мир для него, совсем еще молодого человека.
Воспоминания об этом всегда обостряли чувства, казалось, сейчас, наяву,
он чувствует отвратительную вонь гнилой капусты, запах смерти,
человеческой мочи и фекалий. Казалось, он слышит беспомощные крики
отчаяния, что пробиваются сквозь завывание ветра над Пиренеями,
слышит тихие рыдания брошенных, никому не нужных людей.
Андорра, подумал он. И почувствовал, как напряглись все мышцы.
Это могло показаться невероятным, но именно там, в крошечной,
затерянной между Испанией и Францией стране, в этом каменном мешке,
где он дрожал от холода и хотел только одного – умереть, именно там и

---

пришло к Сайласу спасение. Тогда, конечно, он этого не понимал.
Грянул гром, и пришел свет.
И звали его тогда не Сайлас, нет, пусть даже теперь он и не мог
вспомнить имя, которое дали ему родители. Он ушел из дома, когда ему
было всего семь. Отец, закоренелый пьяница, пришел в ярость, увидев, что
у него родился сын-альбинос. И систематически избивал мать, обвиняя ее в
измене. Когда мальчик пытался защитить ее, ему тоже крепко доставалось.
Как-то раз вечером он избил мать так страшно, что она лежала на полу
и долго не поднималась. Мальчик стоял над безжизненным телом, и вдруг
им овладело чувство неизбывной вины.
Это все из-за меня!
Точно демоны вселились тогда в его маленькое тело. Он пошел на
кухню и схватил огромный нож. И, словно во сне, двинулся потом в
спальню, где на кровати храпел допившийся до бесчувствия отец. Не
произнося ни слова, мальчик вонзил нож ему в спину. Отец взвыл от боли
и попытался перекатиться на живот, но мальчик ударил еще и еще и бил до
тех пор, пока страшные крики не стихли.
А потом мальчик бросился вон из страшного дома. Но улицы Марселя
оказались негостеприимными. Странная внешность сделала его изгоем,
чужаком среди таких же, как он, юных бродяг. И ему пришлось ютиться в
полном одиночестве в подвале заброшенной фабрики, питаться крадеными
фруктами и сырой рыбой из доков. Единственными его товарищами стали
потрепанные журналы, добытые на помойке, он сам научился читать их.
Шло время, он рос и креп. Когда ему было двенадцать, еще одна бродяжка,
на сей раз девчонка, намного старше его, начала жестоко насмехаться над
ним на улице и попыталась украсть у него еду. И едва не погибла, так он ее
избил. Когда полицейские оторвали наконец от нее мальчишку, ему был
выдвинут ультиматум: или вон из Марселя, или отправишься в тюрьму для
несовершеннолетних.
И тогда мальчик перебрался в Тулон. Теперь во взглядах прохожих он
читал не жалость и брезгливость, а самый неподдельный страх. Люди
проходили мимо, и он слышал, как они перешептываются. Привидение,
говорили они, с ужасом глядя на его бледную кожу. Привидение, а глазищи