Ольга Агурбаш Febris эротика

Билет в счастливую жизнь
Олеся позвонила Галине в каком-то непонятном смятении. Непонятном, потому что повод был вполне радостный, а в смятении — потому, что даже радостный повод рождал массу сомнений.
— Галь, слушай… Тут такое дело… Не хочется по телефону. Можно я к тебе забегу?
— Конечно! А что случилось-то?
— Расскажу… Ничего страшного, скорее наоборот… Посоветоваться надо.
Суть вопроса состояла в следующем. Олесина мама, Валентина Петровна, волею судьбы оказалась в Италии. И надумала там выходить замуж. С первым мужем своим, Олесиным отцом, она развелась давным-давно, а теперь в пятьдесят с лишним лет решилась на второй брак с итальянцем.
Итальянца звали Луиджи, он был лет на пять постарше Валентины Петровны, имел скромный домик в ближайшем пригороде Рима и небольшой бизнес.
День свадьбы был назначен на конец июня, а сейчас — в самом начале месяца — собралась Олеся везти матери фамильные драгоценности.
— Ну чтобы на свадебной церемонии выглядеть достойно, — объясняла Олеся подруге.
— И что? Вези!
— Да боюсь я одна! Все-таки ценность такая… А я ни языка толком, ни страны не знаю. Вообще первый раз лечу за границу.
— И как быть?
— Вот я и думаю: как быть? Полетели со мной! А?
— Кто? Я? Леська, да ты с ума сошла! — отвергла Галина предложение подруги.
— Нет, правда, Галочка! Ты послушай, как я все складно придумала.
Галочка в изумлении уставилась на Олесю и, сцепив руки на груди, скептически смотрела на подругу.
— Смотри, что получается. Ты сейчас по-любому в отпуск идешь. У тебя же все лето свободное.
— Ну не все, допустим, — возразила Галя, — каникулы всего два месяца.
Олеся не дала ей договорить:
— Ой, да что держаться за твою школу? Два месяца, три месяца… Какая разница? Зарплату все равно не платят. Уроки закончились, и ты свободна.
— Ну? И что?
— А то! Мы с тобой едем в Италию, везем маме украшения и… — тут Олеся сделала многозначительную паузу, — и… устраиваемся на работу.
— На какую работу?
— Мама сказала, что в Риме летом устроиться можно запросто. И няней за детьми присматривать, и уборкой заниматься… У ее жениха соседей полно. Можно договориться на лето. Мама узнавала. Кому-то после ремонта требуется помощь по дому, кто-то на лето нанимает помощника по саду… Не знаю толком, но попытаться-то можно. Здесь-то все равно ловить нечего!
Стояла середина девяностых. У них на Украине экономическое положение было совсем плачевным. Ни работы, ни денег. И если работу какую-никакую еще можно было найти, то с зарплатой дело обстояло почти безнадежно. Люди уставали от безысходности, от никчемности своего труда, от серости будней… В деревнях еще кое-как, но справлялись. Выручали огород, скотина. А в городах хоть караул кричи. Вот, к примеру, в семье у Гали. Она — учитель истории. Муж Сашка — музыкант. Сын Димка — десятилетний школьник. Казалось бы, образованная, интеллигентная семья. Ну и какой смысл во всей их интеллигентности? Какой? Долги, безнадега, тупик!
В школе платят копейки. Репетиторство, которое во все времена ценилось высоко, сейчас не актуально. Рады бы люди нанимать репетиторов, чтобы своих старшеклассников в институт готовить, да расплачиваться нечем…
Сашка — великолепный пианист, плюс владеет гитарой, аккордеоном… И что? Хорошо, устроился в ресторан работать. Сколотили они с ребятами ансамбль и смогли обосноваться в одном из немногочисленных увеселительных заведений города. И вроде престижно, вроде бы редкая удача, а толку опять же немного. Зарплаты нет, только то, что клиент заплатит, если песни закажет… Ну и еда бесплатно.
В общем еле-еле концы с концами удается сводить. Слава богу, у свекрови дом в деревне. Так она выручала периодически то картошкой, то тушенкой домашней, то вареньями-соленьями. Но на шее у пожилой женщины тоже сидеть не будешь, тем более что у Сашки еще две сестры. А они тоже городские. Тоже из матери тянули будь здоров, да еще и внуков периодически подкидывали. Так что жили, конечно, как-то… Но скорее, выживали.
Свекровь Галина даже обижалась на сына, мол, приедешь только за продуктами, никогда ничем не поможешь ни в огороде, ни по дому, ни во дворе. Галя всегда вставала на защиту мужа в такие минуты:
— Мама, ну вы же прекрасно понимаете, что Саша — музыкант. Ему руки беречь надо!
— Музыкант, — тихо ворчала свекровь. — А что толку от его музыки-то?! Может, кормит она его, музыка эта?!
Сашка молчал, глядя то в потолок, то в пол, не в силах спорить с матерью, да и не видя особого смысла в подобных спорах.
А Галя вставала на его защиту:
— Мама… Ну вы же сами… учили его, в школу музыкальную направили. Вы ж сами мечтали, чтобы мальчик умел играть… Теперь, когда он артист, когда игра стала его профессией, что ж? Бросить все свое мастерство и гвозди заколачивать?
— Галя! Отойдем-ка в сторонку… — и свекровь вышла с террасы, где происходил разговор, во двор.
Галя спустилась за ней, оставив недоуменного мужа в одиночестве.
— Доча! Вот что я тебе скажу! Ты молодец, что мужика своего защищаешь. Это правильно.
Галя смотрела на свекровь, которую иначе как мамой все тринадцать лет своего замужества и не называла, и видела усталые глаза, морщинистое лицо, седые волосы, по-старушечьи забранные в платок. А ведь ей не так уж много лет. Шестидесяти еще нет. В принципе совсем не старая женщина. Вон в городе дамы за пятьдесят на каблуках, с красивыми стрижками, в ярких нарядах. А она вся в заботах о детях своих, о внуках. Состарилась раньше времени… Ни радости особой, ни отдушины. Сериалы любит, да только когда их смотреть? Зимой разве что?
— Посмотри! — свекровь протянула перед Галей свои руки. — Посмотри! — повторила она.
Руки были страшные. Натруженные, крестьянские, неухоженные, сухие, с вьевшейся чернотой, с грубой кожей, потрескавшиеся, в мелких ссадинах…
Галя прекрасно понимала, что хочет сказать ей свекровь. Что она устала, что нет уже никаких сил, что ей хочется хоть немного, хоть каким-то образом пожить для себя… Что ее давно зовут в гости родственники, а они, между прочим, на море живут, а она уже года четыре как у них не была… Что в город ей было бы тоже интересно съездить, говорят, открылся какой-то торгово-развлекательный центр. Что оно такое — этот центр? Хоть бы одним глазком посмотреть! Неужто как в сериалах показывают: сверкающие вывески, богатые витрины, огромный выбор всего, чего душа ни пожелает.
А она уже даже и не знает, чего желать. Калоши новые нужны. Это понятно. Но не в сверкающем же магазине она их купит. Чулки прохудились, устала штопать. Глаза уже плохо видят, пальцы неловкие стали, не слушаются… Сковорода совсем жарить перестала. Надо бы новую. Но это все у них в сельмаге есть. Ей бы другую жизнь посмотреть…
— Ты смотри, смотри! Глаза-то не отводи! Музыкант он, видите ли! Да, учили его с отцом, царство ему небесное! — Она широко перекрестилась. — Только, может, и хорошо, что не дожил отец…
— Ой, да что вы, мама, такое говорите?! — начала было Галя, но свекровь ее оборвала.
— А зачем? Что бы хорошего он увидел? Что сын его здоровый ни лопаты, ни молотка в руки взять не может?! На инструментах он, видите ли, играет. Много заработал, играючи?! Семью прокормить из трех человек и то не способен. Сама подумай: зачем профессия, которая не приносит денег?..
— Ну… а что же теперь? — Галя растерялась от такого напора. Свекровь всегда была скромной. Застенчивой даже, можно сказать. И вдруг — такая лавина эмоций!
— Действительно, что же?! — свекровь печально улыбнулась. — Только на шею матери сесть… Больше ничего не остается.
— Ой, ну что вы, мама? Разве мы так уж сильно вас напрягаем?
Та будто и не слышала.
— Жить-то надо по средствам. Не знаю, поймешь ли меня. Сейчас не до жиру! Я все, что могу… Чем могу… Ты же видишь…
— Спасибо, мама! Я даже не представляю, как бы мы без вас.
— Да я не об этом, дочка! Не об этом! — Она с досадой махнула рукой. — Я о сыне своем. Сашка — он же муж, опора, добытчик! По крайней мере, должен быть таким… И защитой, и кормильцем. Лично у меня такие представления о мужчине.
Она помолчала, подыскивая слова.
— А что-то не получается у него. Я с ним тоже поговорю. Наедине… Но ты подумай. Сама тоже проведи с ним беседу. Настрой его на другой лад. Песнями да плясками, видно, не проживешь… Меняться надо.
Вспомнился Гале тот недавний разговор со свекровью. Почему-то именно теперь вспомнился, когда они с Олесей тему работы за границей затронули. Тогда она, будучи под впечатлением разговора с Сашиной мамой, поговорила с мужем. Он вроде бы головой покивал, но ничего не изменилось. По вечерам — ресторан, по ночам — возвращение навеселе, по утрам — мятые купюры на столе. Иногда больше, иногда меньше, но отнюдь не на роскошную жизнь.
И тут вдруг — Италия!
А может, и правда рискнуть?! Что она теряет? Только бы деньги собрать на билет. На билет в счастливую жизнь! Она невесело усмехнулась. Ведь у нее есть почти три месяца. Даже если ничего серьезного не выйдет, уж как-нибудь горничными или уборщицами на обратный билет они заработают. А здесь-то что?
— Олесь, вот ты говоришь «лететь»… А нельзя как-нибудь иначе? Поездом или автобусом? Глядишь, подешевле получится.
— Я узнавала. Есть турагенство, которое практикует дешевые туры по Европе. Можно попробовать к какой-нибудь группе присоединиться. Только…
— Только что?
— Они, по-моему, только до Венеции доезжают. А нам в Рим надо.
— А что, мы из Венеции в Рим на поезде не доедем, что ли?
— Наверное, доедем… Честно говоря, я о таком маршруте не думала. Мне мама будет на днях звонить, я у нее узнаю… И про цены на билеты, и про поезд.
— Узнай! А я с Сашкой поговорю. Вдруг он против…
Сашка был не против. Конечно, поначалу засомневался, а потом решил отпустить жену на заработки. Вроде бы загрустил при мысли о разлуке, но как-то быстро смирился и через пару дней вполне свыкся с этой перспективой. Поди плохо? Сын все лето — у матери за городом, жена — в Италии на заработках, он — на любимой работе!

Со странным чувством собиралась Галина в дорогу. И даже дело было не в том, что брать с собой из одежды, где бы найти чемодан поприличней и как это она впервые в жизни так надолго уедет от мужа и сына. Даже не в этом… Странной ей показалась вся ситуация. Ну да, благое дело — помощь подруге. Действительно, страшно везти одной дорогостоящие украшения. Хотя и вдвоем, честно говоря, не очень-то безопасно. Ну да ладно. Непонятно было другое: как она, Галина, которая дальше своей области никуда не выезжала, не считая редких поездок в отпуск, вдруг решилась уехать на три месяца, да еще в Италию! Паспорт, кстати, заграничный она себе пару лет назад сделала. Тогда ситуация в стране была куда проще. Казалось, отпуск можно себе и в Турцию, и в Грецию позволить. Однако не сложилось, не поехала она никуда ни тогда, два года назад, ни прошлым летом. А сейчас пусть Олеся определится с визами, с билетами, с приглашениями, это ее дело.

Вообще Олеся была всегда очень организованной девушкой. Познакомились они с Галей в пединституте. И с тех пор считались лучшими подругами. Разными они, правда, были. Олеся любила ребят. Запросто заводила знакомства, легко сближалась и, не стесняясь, посвящала Галину в интимные подробности своих похождений. Сейчас, в свои тридцать три года Олеся пребывала в третьем неофициальном браке. Детей не имела и не задумывалась о причинах их отсутствия. По крайней мере, никогда тема эта вслух не обсуждалась между подругами.
Был момент еще в молодости, давно, когда Гале казалось, будто Леське интересен ее Сашка. Уж больно блестели ее глаза, когда он на гитаре играл в компании или когда песни задушевные пел, со слезой. Будто бы излишне дружна с ним была Олеся, иной раз звонила непонятно по какому поводу, иной раз якобы случайно встречалась с ним то на улице, то в магазине… Неприятные чувства всегда вызывали эти «случайности» в душе Галины. Мучилась она и от ревности, и от недопонимания… А чего, собственно, хочет Леся? Но спросить не решалась, разговор заводить вроде бы было не о чем… О чем она заговорит: «Почему ты моему парню звонишь?» Та ответит: «Книжку спросила. А что, разве это неприлично?!» Или например, про магазин. Что тут спросишь? Действительно, они могли встретиться чисто случайно. Только Галина не очень верила в такие «случайности».
Правда, когда Галя с Сашей поженились, все встало на свои места, все успокоились. Олеся ни в чем предосудительном, с точки зрения Галины, замечена больше не была. Тем более что она тоже засобиралась замуж и пребывала в свойственных невесте заботах и приготовлениях.
Но, выйдя замуж, Олеся интереса к посторонним мужчинам не утратила. Скорее наоборот, ей нравилось ходить по лезвию бритвы, когда она, замужняя дама, флиртовала с каким-нибудь новым знакомым или даже назначала тайные свидания.
Галя была другой. Добропорядочная мать семейства, любящая жена, она обожала сына и всячески оберегала свою семью. Сашка у нее был первым и единственным.
В момент, когда надо было принимать решение о поездке, Олеся находилась в страшной ссоре со своим очередным мужем. Поэтому и обратилась за помощью к подруге. В другое время она могла бы поехать и со своим мужиком. Но другого времени не было, ждать примирения было некогда, да не очень-то и хотелось ей мириться. Может, уже и расстаться время пришло. Что же ей теперь, искать компромисс ради совместной поездки? Самой мириться? Делать первый шаг? Подлаживаться лишь для того, чтобы он с ней поехал? Ха-ха-ха! Не дождетесь! Не он первый, не он последний! Вон, с Галкой съездим! Может, еще и денег заработаем!
Олеся подняла все свои связи, узнала о вариантах поездки, договорилась в агентстве, созвонилась с мамой.
И вот они, две встревоженные, взволнованные, не слишком-то уверенные молодые женщины, стоят перед автобусом в составе большой группы и следят, как водитель укладывает их сумки в багаж.
— Олеська! Ты небось нарядов набрала?!
— Каких нарядов, Галка?! Ты что? Туфли без каблука, футболки, брюки легкие. Да кофту одну на всякий случай. Мама говорит, там жара летом жуткая.
— Я тоже ничего такого не взяла. Да у меня толком и нет ничего. Кроссовки, джинсы. Правда, знаешь… — Галя смущенно засмеялась. — Я зачем-то положила туфли на каблуке. Помнишь, те, давнишние?
— Коричневые? На черном тонком каблучке?
— Ну да!
— Да им уже года три или четыре, наверное.
— Если не больше. Но это не важно, потому что за эти годы я их всего-то несколько раз надевала. Так вот. Туфли положила и платье короткое.
— Леопардовое?
— Ага! Его!
— Ну ты даешь! А куда это ты в таком виде собираешься? — искренне удивилась Олеся.
— Как? А свадьба? Разве нас не позовут?!
— Ой! А я что-то свадебный наряд совсем не продумала. Правда, мамин жених вроде бы сказал, что и маме, и мне наряды купит. Ну, маме-то наверняка. А про себя я сомневаюсь что-то. Ну ладно, на месте разберемся.
— И еще, я вот что подумала: пойдем на работу устраиваться, я на каблуках, в коротком платье. Ну как нас не взять?!
На этих словах Олеся рассмеялась в голос:
— Ой, Галка, ну ты смешная. На каблуках и в уборщицы! Ой, не могу.
— Нет, а что смешного? Это же красиво!
— Ладно, посмотрим. — Олеся утирала слезы, которые выступили у нее от смеха. — Честно говоря, у меня вся надежда на маму. Она обещала договориться с работой и помочь в переговорах. Думаю, нам даже не придется бегать в поисках работодателей. Она так уверенно и спокойно со мной поговорила, что и я не волнуюсь совсем.
— А я волнуюсь, Олеська! Просто ужас как волнуюсь. И за нас, как мы там справимся. И за своих, как они здесь останутся.
— Да не волнуйся! Мама встретит нас на вокзале, отвезет к Луи в дом. Осмотримся денек-другой и вперед. Мама нас ждет не дождется! Приедем, вареников налепим, борща наварим с галушками!

Дорога была долгая. Глазели по сторонам, рассматривая Европу. Глупо фотографировались то на фоне автобуса, то на автозаправочных станциях. Во время долгих переездов вспоминали молодость, откровенничали.

Олеся все задавалась вопросом:
— Галка! Как это ты с одним мужиком всю жизнь живешь? И не скучно тебе?
— Нет, — удивилась такому вопросу Галя, — совсем даже не скучно.
— А я люблю разнообразие. Хотя, — она на мгновенье замолчала, а потом с невесть откуда взявшейся грустью продолжила, — хотя, если бы попался такой, как твой Сашка…
— А какой уж он особенный? — Галине перестал нравиться разговор. Она внутренне напряглась, но виду не показала.
— Даже и не знаю. Веселый, что ли, беспроблемный. Легкий, одним словом! Люблю я бесшабашных, заводных. С ними жизнь — сплошной праздник!
— Ну, насчет праздника да еще сплошного не уверена. А в общем, неплохой, конечно, он парень. И все у нас нормально. Бывают, конечно, проблемы, не без этого. Идеальных-то людей нет.
— Да ладно, подруга! Не бери в голову. Это я так, мечтаю. Твой Сашка — эталон мужчины для меня.
— Ничего себе откровения! — удивилась Галка.
— Да. Зато честно! Как на духу!
— Странно. Не такой уж он комфортный для жизни, как кажется. К быту не приспособлен, заработать не научен. И характер не такой уж легкий, как тебе представляется.
— Ладно, проехали. Что мне о чужих мужьях думать? — остановила сама себя Олеся. — Мне бы со своим разобраться. С этим Мишкой, видно, тоже придется расстаться. Никакого взаимопонимания. Одни ссоры сплошные. Зачем мне такая нервная обстановка нужна?! Приеду, посмотрю еще какое-то время и буду решение принимать.
— А про детей не думала? — решилась спросить Галина.
— Про детей? — Олеся скривилась как от боли, но ответила: — Если честно, Галка, в молодости-то я погуляла, дай бог каждому… Ну и, сама понимаешь, несколько абортов допустила. Причем последние два буквально подряд. Один за другим… То ли через три, то ли через четыре месяца. Да ты помнишь!
— Ну да! На пятом курсе, по-моему. Да, точно. Один в сентябре, другой сразу после Нового года. После сессии, на зимних каникулах.
— Наверное. И с тех пор никак… Знаешь, я не напрягаюсь по этому поводу… Нет и не надо. Тем более с моей волей к свободе… Живу, как хочу, сама себе хозяйка, ничего меня не сдерживает, никто не мешает. Так что вполне комфортная жизнь!
…На вокзале в Риме, куда они прибыли измученные, усталые и совершенно обалдевшие от столь долгого путешествия, их встречали Валентина Петровна и Луиджи. Гале сразу не понравилось выражение лица Олесиной мамы. То ли тревога вместо радости. То ли чувство вины непонятно за что. То ли неоправданно сильное волнение.
Короче, вышли. Обнялись с Валентиной Петровной, познакомились с женихом. Жених был сухопарым, лысым, загорелым. Выглядел недовольным и как будто нервничал. Он дежурно улыбнулся Олесе, а на Галю посмотрел неприветливо и даже брезгливо. Так, что Гале под его взглядом захотелось отряхнуться, умыться.
Девушки подхватили было сумки, чтобы двигаться по перрону к вокзалу, но не тут-то было.
Луиджи сказал холодно и сухо:
— Дочь твою мы берем в дом, а эту… — он кивнул в сторону Гали, — нет!
— Мам, что он говорит? — почувствовав недоброе, с тревогой спросила Олеся у матери. Сама она слегка понимала язык, но с непривычки боялась ошибиться.
Валентина Петровна не ответила дочери, зато вступила в перепалку с женихом. Они довольно долго препирались. В результате Луи побагровел, сжал в узкую полоску и без того тонкие губы, грубо крикнул что-то матери и стремительно двинулся в сторону вокзала.
— Мам! Что с ним?!
Расстроенная Валентина Петровна хотела объяснить, но, не выдержав напряжения, расплакалась.
— Пойдемте, девочки, потихоньку, — сквозь слезы шептала она. — Я сейчас успокоюсь и все объясню.
Они дошли до палатки. Валентина купила воды и бумажные платки. Умылась, вытерла лицо. Вроде бы успокоилась. Но начала говорить и опять заплакала:
— Он говорит: ладно, мол, пусть твоя дочь живет у нас. А подруга ее, ну ты, Галочка, — нет, ни за что!
Галя потрясенно молчала, а Олеся допытывалась:
— Как это, мам?! Ты же говорила, что обо всем договорилась! — с упреком в голосе начала было она.
— Ну так и было на самом деле. Я ему сказала, что вы приезжаете вдвоем, что Галочка сопровождает Олесю, что вы везете украшения.
— Ну?
— Он не возражал. А вчера, накануне вашего приезда, не знаю, что на него нашло. Нет, говорит, и все! Дочь твоя ладно, пусть живет, а больше никого не пущу! Я говорю: «Как же так? Люди уже в пути. Куда женщине деваться? Это я их пригласила, это я их попросила об услуге, значит, я и должна обеспечить им кров».
— Ну? — опять тупо повторила Олеся.
Галя во время разговора неотрывно смотрела на Валентину Петровну, ожидая, что вот сейчас, вот-вот в ее рассказе наступит переломный момент, и все каким-то счастливым образом разрешится. У нее не было сил ни на вопросы, ни на переживания. Не было сил ни сидеть, ни идти, ни говорить, ни возмущаться. Хотелось лечь. Сначала в ванну, потом в постель. Ни пить, ни есть, ни анализировать. Только одно: лечь! Но до исполнения этого желания, такого простого, незатейливого и, можно даже сказать, элементарного, было еще очень и очень далеко.
— Я уже вчера поняла, что добром не кончится, — продолжала между тем мама Олеси. — Он вроде бы неплохой мужик, но как упрется — все, осел! Ни сдвинуть, ни переубедить, ни уговорить! Я ему: ну хоть в гости к нам человек может заехать, чаю выпить, отдохнуть с дороги? Она же подруга моей дочери. Мы все из одного города. Я не могу ее не принять! А он: нет, и все!
— Ну? — не унималась Олеся. Казалось, у нее кончились все слова, кроме этого единственного «ну».
— Вчера стала обзванивать кого знала. Дозвонилась Вере. Тоже наша, русская. Говорит: я как раз на неделю уезжаю с ребенком к морю. Пусть поживет у меня. Но только неделю. Я и тому обрадовалась. Вера сказала, что можно бесплатно. Только цветы поливать на балконе. У нее весь балкон в цветах. Она вечно мучается вопросом полива, когда уезжает. Думала соседку просить, но та уже пожилая, ей передвигаться-то тяжело, а тут полную лейку таскать надо.
Она запыхалась от быстрой ходьбы и остановилась отдышаться. Потом продолжила:
— Короче, Галочка! Сейчас мы тебя отвезем к Вере, а потом уже с Лесей доберемся сами.
Шок был настолько сильным, что все трое ошарашенно молчали всю дорогу. Галя — потому, что, будучи без копейки денег, не представляла себе жизни в одиночестве не то что неделю, но даже и два-три дня. Олеся — потому, что невольно подвела подругу, за которую, как ни крути, ответственность несла именно она. Валентина Петровна — потому, что чувствовала себя виноватой перед девчонками. И все трое — потому, что поняли в одну минуту: с каким же козлом связалась Валентина Петровна! Не захочешь ни итальянского подданства, ни домика под Римом, ни замужества вообще. Неужели после того, что произошло, можно по-прежнему быть с ним вместе?

Квартира невидимой Веры была бестолкова и захламлена. Единственным местом, где Галя чувствовала себя более-менее комфортно, был балкон. Цветов и вправду было много. Не слишком-то ухоженные, они заполоняли собой все пространство. И Галя принялась за уборку. Ей казалось, что она только слегка приберется. Вот на этом растении собрать засохшие листья, там протереть от пыли огромные горшки, кое-где взрыхлить землю, некоторые кашпо переставить. А потом все листья и цветы побрызгать холодной водой, а потом полить, а еще протереть полы, поручни балкона и стеклянную дверь на балконе.

Когда уборка была закончена, оказалось, что места немало. Его хватило для того, чтобы поставить там небольшой стульчик и малюсенький столик.
Вот на этом стульчике и сидела Галя, пребывая в печальных своих размышлениях и буквально цитируя классиков, бесконечно повторяя одни и те же вопросы: «Что делать? Кто виноват? И быть или не быть?»
Контакт с Леськой и ее мамой прервался сразу. Буквально на второй день их пребывания в Риме выяснилось, что Леся страшно заболела, и Валентина Петровна сбилась с ног, принимая меры к выздоровлению дочери.
— Галочка! — захлебывалась она в телефоне. — Не пойму, что с Леськой!
— А что с ней?
— Лежит пластом. Температура высокая, ничего не болит. Только слабость.
— Господи! А что же делать? Может, врача как-то можно вызвать?
— Да можно, конечно! — Тут Валентина Петровна понизила голос. — Только Леська не гражданка Италии. У нее нет ни паспорта, ни страховки.
— И что?
— Врач дорого обойдется. Луи ни в какую. Никаких врачей, говорит. И так навязались на мою голову.
Она тяжело вздохнула. В голосе послышались слезы:
— Я попробую отвезти ее в муниципальную больницу, но не представляю, окажут ли ей там помощь.
— Ой, Валентина Петровна! Да что ж это такое? Прямо беда за бедой! А сколько стоят услуги врача?
— Ну если перевести в доллары, чтобы тебе понятней было, — она быстро прикинула в уме, перевела лиры по курсу в доллары, — получилось где-то долларов сто—сто пятьдесят. А еще лекарства. Есть у меня, правда, немного денег отложенных, но я думала что-то Лесечке купить из одежды. А теперь даже не знаю.
— Валентина Петровна! — извиняющимся голосом начала Галя. — Вы меня простите, конечно, что я со своими проблемами. У вас и так, помимо меня… Просто дни идут, я сижу здесь одна…
— Галочка! Видишь, как все повернулось! Боюсь, не помогу я тебе сейчас ничем. Мне бы Леську на ноги поставить. Ты вот что. Во-первых, не стесняйся насчет еды. Консервы какие, макароны, что найдешь. Я с ней решу эти вопросы потом. А во-вторых, — она замялась, замолчала, — с работой пробуй как-нибудь сама. И прости меня, Галочка!
Связь была односторонней. Ни Леся, ни Валентина больше не звонили. Галя ходила из угла в угол, маялась от безделья, неизвестности и безденежья и совершенно не представляла себе, как ей быть. Об обратном пути не могло быть и речи. Оставалось у нее где-то глубоко в сумке спрятанные сто двадцать пять долларов, но они были припасены на совсем уж крайний случай, хотя ту ситуацию, которая случилась с ней, можно было смело считать крайней.
Обзор кухни привел к неутешительным результатам: две банки тунца, с полкило макарон, пара луковиц, четыре морковки. Нашелся еще джем, крекер, чай, сахар. Пожалуй, все. Галя заглянула в морозильник. Там обнаружилось полпачки цветной капусты.
Из этого нехитрого ассортимента она сварила суп. Ела суп и пила чай.
Для того чтобы выйти на улицу и хоть куда-нибудь двинуться в поисках работы, Галя должна была хотя бы говорить на языке местного населения. Она знала только английский, но в Италии на нем мало кто говорил.
На книжных полках у Веры ей удалось найти русско-итальянский разговорник. Два дня она сидела над ним, перечитывала фразы, повторяла, кое-что записывала в свою записную книжку и с ужасом рисовала себе картины своего блуждания по городу в поисках работы.
Да, действительно, смешно бы она сейчас смотрелась в своем коротком леопардовом платье и на высоких каблуках. Так смешно, что хоть плачь!
Ни Валентина Петровна, ни Олеся не звонили. Что с Леськой? Поправляется ли она? Удалось ли определить ее в больницу или хотя бы на консультацию к врачу, Галя не знала. Через три дня должна была вернуться Вера с ребенком. Галя и ждала этого, и боялась. Ждала, потому что с помощью Веры надеялась связаться с Валентиной Петровной, узнать об их делах и, чем черт не шутит, может… ну вдруг изменилось у них что-то к лучшему, и они возьмут ее к себе или хотя бы помогут с работой. А боялась того, что они с Верой им дозвонятся, а там все плохо, и делать ей ничего не останется, как убраться из Вериного дома в никуда.
На Галкино счастье, позвонила сама Вера. Узнать, как ее незнакомая гостья поживает, поливает ли цветы и что вообще нового. А что нового? Да ничего! Порядок навела везде, цветы поливаю, продукты съела.
— Да, пожалуйста, ешьте, что найдете. Там у меня еще в кладовке мука есть. Можете блинов напечь. Не стесняйтесь!
— Вера, спасибо вам огромное, что приютили. Я живу здесь очень аккуратно. Все помыла. Но не подумайте, это не потому, что у вас неубрано, а просто я здесь от безделья с ума схожу. Так я потихоньку все прибрала. Окна помыла, шторы постирала…
— Ой, Галочка! Да что вы? У меня руки до уборки совсем не доходят. А уборщицу нанимать дорого. Спасибо вам!
— Вера, вы не подскажете мне. Может, кому-то нужна работница. Я бы могла и с детьми сидеть, и за пожилыми ухаживать. Или по дому какую помощь, — Галя говорила со слезами в голосе. Положение казалось ей практически безвыходным. — И заработать негде, и узнать не у кого.
— Галя, я вам сейчас вот что скажу. Есть у меня несколько вариантов. Посмотрите на книжной полке. Ой, не помню точно на какой. Ну не важно, найдете. Книжица такая растрепанная, типа еженедельника или большой записной книжки. Видите? Нет? Бордового цвета. Там есть несколько телефонов, которые могут быть вам полезны.
— Да. Говорите, Вера, я пока смотрю. На полке нет вроде.
— Ну, значит в шкафу. Или в ящике стола. Надо же, не помню, куда я ее положила. Тогда запишите пока на бумажке, что вам нужно найти. На букву «А» найдете «Русское агентство» — это как раз место сбора русских, которые оказались в Италии по разным причинам. Там много всего интересного. Кто квартиру снимает, кто работой интересуется, кто родных ищет.
— Спасибо!
— Так, еще! Посмотрите на букву «Р» — Наташа.
— Почему так? Наташа на «Н».
— Нам надо «Р». Потому что под словом «работа» несколько имен. Так вот, вас интересует Наташа. Она, правда, периодически пропадает куда-то. Не очень я уверена, что лето она проводит в Риме, но все же попробуйте. У нее очень много связей, она реально помогает людям устроиться.
— Ой, огромное спасибо! — Галя записывала, а сама скользила взглядом по полкам книжного шкафа, не попадется ли на глаза большой бордовый блокнот.
— И еще! Погодите! Что-то еще я хотела сказать… Ах да! Газета! Есть газета, она, правда, на итальянском, но там очень много объявлений. — И она продиктовала название. Галя записала по буквам.
— Спасибо, Вера! А я могу звонить с вашего телефона. С городского?
— По Риму звоните, конечно. А за пределы лучше не надо. Связь дорогая. У меня, честно говоря, доходы не очень, извините.
— Да что вы? Это вы меня извините, — засмущалась Галина. — Вы меня ни разу не видели, а так помогаете.

Галя выполнила все Верины инструкции. Позвонила в агентство, потом Наташе, потом вышла в киоск за газетой. Решила, что раз уж она разменяла двадцать долларов для покупки газеты, то надо купить яиц, молока для блинов, крупы какой-нибудь, хоть кашу сварить. Маленькую баночку кофе взяла. Потом подумала, что неудобно оставлять хозяйку совсем без продуктов и накупила капусты, картошки, свеклы. Решила к приезду Веры борща наварить. Пусть постного, зато от души: с пампушками, с чесноком. Как они и мечтали с Леськой, когда в Рим отправлялись.

От двадцатки осталось немного. Галя пересчитала лиры в доллары — так было привычней. Четыре доллара. Тоже деньги.
Настроение поднялось. Появилась надежда. Да к тому же блины сделали свое благородное дело. На сытый желудок ситуация выглядела не так печально.
В агентстве ей продиктовали адрес и велели приезжать завтра с четырех до шести. Обещали дать какие-то телефоны, с кем-то познакомить. В общем, отнеслись с пониманием. Наташи дома не было. Гале ответили по-итальянски, что она будет через неделю. И Галя с радостью осознала, что вполне даже поняла ответ.
Газету вертела и так и эдак, пока не разобралась, где, кто и кого ищет в работники.
У Веры нашелся словарь. С этим словарем Галя не очень быстро, правда, но справилась с объявлениями. Раздел «няни» был довольно скуден, видимо, лето — не сезон для нянь, но несколько телефонов Галя все же обзвонила. Понимая все свои минусы — незнание языка, незнание города, она предлагала свои услуги за меньшие деньги, чем было указано в объявлении. Зато ей необходимо было проживание. Ей отказывали…
Но в одно место все же пригласили. Там срочно нужна была помощница: двое маленьких детей очень нуждались в няне. И что странно, хозяйке даже показалось плюсом, что женщина русская и что говорить она будет с детьми в основном на английском. Оказывается, то, что нужно!
Вот оно счастье! Да, небольшие деньги, совсем-совсем небольшие, зато проживание и питание!

Хозяйку звали Паолина, ее мужа Андреа.

Паолина была темноволоса, худощава и улыбчива. Она блестела темными глазами, стремительно передвигалась по дому, говорила много и быстро. Первое время Галя ее не понимала, а переспрашивать стеснялась. Паолина сначала не слишком озадачивалась тем, слышит ли ее няня, понимает ли. Но буквально через несколько дней осознала нерезультативность подобного общения и стала стараться разговаривать с Галей степеннее и спокойнее. Они быстро поладили, тем более что дети потянулись к русской женщине. Паолина была искренне рада, возвращаясь по вечерам, наблюдать картину семейной идиллии. Дети вместе с Галей располагались на ковре, собирали пазл. Или сидели на диване, обнявшись, и завороженно слушали сказку. Галина читала медленно, с выражением, имитируя голосом образы главных героев. Снежная королева ее устами говорила холодно и четко. Мальчик Кай, как эхо, повторял слова своей госпожи жестко и надменно. Девочка Герда плачущим голосом признавалась ему в любви и проникновенно шептала какие-то совсем простые слова, которые оказывались почему-то самыми важными.
За «Снежной королевой» шла «Русалочка», потом «Красная шапочка», потом «Малыш и Карлсон». Паолине казалось, что Галя предлагает детям слишком серьезную литературу, что можно, наверное, ограничиться «Чиполлино» и «Буратино», но дети с удовольствием слушали то, что читала им няня, и, даже если чего-то не понимали, переспрашивали или просили прочесть еще раз.
Андреа тоже сразу принял и высоко оценил странную русскую, как он называл ее в разговоре с женой.
— Почему ты говоришь о ней «странная»?
— Но она выглядит как-то затравленно, забито, бедно. А послушать ее… такая речь грамотная. Вроде язык знает плохо, а фразы строит правильно. И по-английски хорошо говорит. Дети ее понимают.
— Так она же учительница. И к тому же детей любит.
— И еще, знаешь, я как-то пару раз дома был вечером, когда она детям сказку рассказывала. Или читала… Так я сам заслушался. Они в гостиной сидели, а я в столовой чай пил и прессу просматривал. Так я даже газету отложил и стал слушать. Она так артистично, с выражением, как в театре! Здорово!
— Слушай, может, ей зарплату сразу прибавить? Правда, жалко ее. В такой ситуации оказалась.
— Смотри сама. Только я бы сразу не стал. Пусть поработает месяца два-три. Там посмотрим.

Галя наблюдала за отношениями Паолины с мужем и вспоминала свою семью. Невольно сравнивала.

У них, например, было не принято, чтобы женщина ухаживала за мужем во время завтрака или ужина. Кто первый пришел, тот и готовит. Кто утром раньше встал, тот делает бутерброд не только для себя, но и для другого.
У Галины дома было совсем не так. Наверное, ее Сашка был и вправду неприспособлен к жизни или это сама Галя так его разбаловала, но только он всегда сидел и ждал: когда Галя порежет хлеб, когда ему подадут ложку, когда поставят на стол сметану, соль или варенье. И никогда он не мыл посуду. Убрать со стола мог. Это да. А вот с мытьем — нет, не справлялся. Руки берег. Артист все-таки.
Как теперь справляется? Кто готовит? Посуду моет? Стирает? Неужели все бросил на мать? Или сам все-таки хозяйство ведет?
При воспоминании о своих у нее начинало щипать в носу и щемить в груди. Она не позволяла себе расстраиваться при детях и держала свою боль внутри до ночи. И лишь когда Моника и Джо засыпали, она утыкалась носом в подушку и ревела. Горько и долго ревела, сморкаясь, вытирая слезы, кусая губы, чтобы не закричать в голос.
Наутро вставала с опухшими глазами, бежала в ванную, чтобы до пробуждения детей хоть примочки успеть сделать. Дни бежали за днями, складывались в недели… Постепенно Галина привыкала к своей новой жизни. Постепенно эта новая жизнь становилась все милей и милей ее сердцу. И все было бы просто замечательно, если бы не разлука, не тоска по своим, не пугающее своей неопределенностью будущее…

Олеся заболела неизвестно чем и неясно почему. Скорее всего, болезнь можно было бы объяснить переживаниями, стрессом, шоком. Она лежала в какой-то неказистой комнате, так называемой комнате для гостей, и целый день молчала.

Такое поведение было настолько несвойственно для шумной и подвижной Олеси, что Валентина Петровна испугалась по-настоящему. Она периодически забегала в комнату, где лежала дочь, сидела рядом, предлагала попить. Но все основное время была занята Луи. Тот почему-то не работал и все время находился либо дома, либо в саду. Садом, правда, трудно было назвать тот небольшой участок, который примыкал к дому. Ну не сад, пусть двор. Не в этом суть. А в том, что он неотлучно был в своем жилище и требовал постоянного присутствия рядом с собой. Наличие в доме постороннего человека, да еще больного, раздражало и злило его. Деньги на врача он жалел, а лекарства без назначений врача не покупал принципиально. Получался замкнутый круг, разрывать который он не собирался.
Валентина Петровна металась между женихом и больной дочерью. До какого-то момента она еще пыталась убедить себя, что все нормально, что вот-вот — и все наилучшим образом разрешится, все устроится. Либо она уговорит Луи вызвать врача, либо дочь самоизлечится волшебным образом, либо произойдет еще что-то такое, отчего всем будет хорошо.
Конечно, Валентина Петровна была далеко не наивной женщиной. Конечно, в своей непростой жизни она повидала многое. Но ей очень хотелось жить в Италии, став при этом законной супругой итальянца. Иметь гражданство, обладать и этим домом, и этим, пусть очень скромным садом, ездить в Венецию, когда вздумается, отдыхать на море в бархатный сезон, наслаждаться мягкостью климата, вкусной едой и легким вином. Ежедневно наслаждаться, ежечасно. И всю жизнь.
Луи она не любила. В своей жизни она любила нескольких мужчин. Трех-четырех, не больше. Луи в их число не входил. Но невзирая на отсутствие глубоких чувств, она терпела его, принимала и готова была на некий дискомфорт в собственных ощущениях ради своего комфорта в дальнейшем.
Но два его последних поступка сильно поколебали решение Валентины Петровны. Поступок первый — его выходка на вокзале, когда он Галочке отказал от дома. И сейчас — отношение к ее больной дочери.
У самого Луи было двое детей от первого брака. Они давно выросли, создали собственные семьи, родили своих детей, то есть внуков Луи, но с ним самим отношений не поддерживали. На Рождество открытка и звонок в день рождения. Может, это, конечно, считается нормой на Западе? Валентина так не считала.
Она позвонила соседке, попросила в долг денег, вызвала «скорую помощь» и повезла дочь в больницу. Луи смотрел на все эти манипуляции будущей супруги чуть ли не с ужасом. Валентине даже показалось, что если бы не дочь, он бросился бы на нее с кулаками. На лице его было выражение ярости: дрожащие губы, покрасневший от гнева лоб, раздувающиеся ноздри и злые глаза.
«Надо же, — отметила про себя Валентина, — когда он в гневе, глаза у него становятся белесыми, почти бесцветными, стеклянными. Я и не думала, что цвет глаз может так меняться. А вот, подишь ты…»
Она с помощью медсестры вывела дочь из комнаты, но та почти не могла идти. Пришлось бежать за носилками. Олеся без сил упала в кресло, Валентина охала над ней, вспоминая то про паспорт, то про свою какую-то временную страховку. Хоть ее взять на всякий случай. Луи метался в своем гневе, как зверь в клетке, и, не говоря ни слова, — стеснялся, видимо, медсестру, — то краснел, то бледнел. Потом не выдержал, ушел в сад.
А Валентина с Олесей уехали. Валентина решила, что навсегда. Нет, она, конечно, еще возвращалась и даже жила какое-то время у Луи в доме, но выбор в пользу разрыва отношений был для нее очевиден и окончателен.
Через ту же соседку она продала свои украшения. Дешево, конечно, а что делать?
Олесю продержали в больнице десять дней. Диагноз так и остался под вопросом. Думали, что это была инфекция, но анализы оказались в норме. Температуру сбили, прокапали препараты. При обследовании посоветовали обратиться к психотерапевту.
Она более-менее пришла в себя. Уезжать сразу не захотела. Вдвоем с матерью они нашли работу. Благо Валентина Петровна хорошо знала язык да и знакомых у нее было много в Риме. Олеся проработала два месяца и вернулась. А Валентина уезжать никак не желала. Она все пыталась закрепиться в вечном городе, в милой ее сердцу Италии. И это ей удалось.
С Галей связь была утрачена. И обе они — и Олеся, и Валентина Петровна — чувствовали свою вину перед ней, и эту болезненную тему в своих разговорах не затрагивали.

Галя порой ужасалась тому положению, в котором оказалась. И хотя она смогла устроиться на работу, но прекрасно понимала, что все это временно и нестабильно. Связь с домом была крайне скудной. Паолина, конечно, разрешала пользоваться телефоном, но поскольку это не было дешевым удовольствием, а Галя еще толком ничего не заработала, то звонки записывались в счет долга.

Дома о ней, естественно, волновались, однако сами справлялись запросто, чему Галя, честно говоря, была искренне удивлена. Но муж был настроен вполне позитивно. Сын — у матери в деревне. Он — вечерами на работе. Все нормально, все по-прежнему. Скучают они, конечно, по ней, а так все хорошо.
Галя никак не могла понять, как ей быть дальше. Ждать решения от Сашки не приходилось. Он и в более привычных и комфортных ситуациях отмалчивался и скорее подчинялся решению супруги, чем проводил свою политику в жизнь. А уж в таких форс-мажорных обстоятельствах он вряд ли бы что-то дельное предложил. И все же Галя спросила:
— Саш! А как нам дальше-то?
Он замялся, задумался ненадолго, а потом выдал свое привычное:
— Я даже не знаю. Ты смотри сама. Тебе же виднее. Мне-то не с чем сравнивать. Это у тебя есть видимость альтернативы. Здесь все глухо. Ничего нового. Никаких улучшений. А что там? Разве я знаю.
— Ладно. — Она ничего другого и не ждала. — Будем думать. Пока поработаю немного, до конца лета хотя бы, а там посмотрим.
Галя никогда не считала своего мужа подкаблучником. Да и был ли он им? Трудно сказать, да и не важно это, наверное. В самом деле, что он ей сейчас может предложить? Она оказалась в ситуации, когда именно ей придется брать ответственность за всю свою семью.
Вариантов дальнейшего существования ей виделось немного. Можно было, поработав пару месяцев, вернуться домой. Как, собственно, изначально они с Олесей и собирались сделать. Возможна была и длительная работа. Галя понимала, что хозяев она устраивает, что с детьми у нее наладился хороший контакт. Только как она одна, без своих?
А что, если их попробовать вытянуть в Рим? Стоп! Куда вытянуть? Кому они здесь нужны? У них нет денег даже на билет, где уж им на жизнь найти? Какую работу подыскать для Сашки?
Одни вопросы. И ни одного ответа. А потом она подумала: надо отпустить свои мысли, волнения, переживания. Ведь зачем-то оказалась она здесь? Каким таким странным, непостижимым образом она остается в чужой стране? Стране, о которой никогда не думала, ничего толком не знала и уж совершенно точно не представляла местом своей эмиграции.
Она, скромная школьная учительница из далекой украинской глубинки, — и вдруг в Риме!
Постепенно ее итальянский закрепился, пополняясь новыми словами, превращаясь из примитивного в насыщенный. Постепенно она приучила себя читать журналы и газеты, поначалу понимая лишь отдельные слова, а со временем находя смысл в прочитанном. Деткам — своим подопечным — она читала сказки тоже на итальянском. Пробовала было на английском, но они большой объем на иностранном языке не воспринимали. Перешли на их родной язык. Сначала Галя читала очень медленно и с ошибками, чему дети были несказанно рады и потом некоторое время необидно передразнивали няню, вспоминая те или иные огрехи в чтении или в произношении. А она им предложила несколько слов на русском: «Жили у бабуси два веселых гуся», и даже на украинском: «Ты ж мени пидманула».
Но это втайне от хозяйки. Так — развлечение.

Зарплата первого месяца почти вся ушла на оплату счетов, покупку предметов гигиены и хорошего крема для лица. Кожа почему-то сохла ужасно. То ли жара забирала влагу, то ли переживания таким образом сказались на Галине, только она с ужасом заметила обострившиеся морщины, скорбные складки, серость кожи. А ведь она совсем еще молодая! Подумаешь, тридцать три! Разве это возраст для женщины?! Даже не расцвет. Преддверие истинной женственности! Ожидание счастья! Хотя какое тут счастье? До счастья ли? Ей бы выжить!

Вон первые седые волосы появились. Так не годится. Со следующей зарплаты — краска для волос, крем для тела. Да, дорого! Пусть! Невозможно запустить себя, немыслимо! Вон Сашка ее, несмотря на то что мужчина, а как следит за собой! Руки бережет, ухаживает даже за ними. Стрижка у него всегда свежая, чисто выбрит, надушен. Ему Галя на все праздники — то парфюм, то дезодорант, то бесцветный лак для ногтей. Ему — да! А себе? Еще и похудела. И оказалось, что худоба совсем ей не к лицу. Не красит ее. Платье то свое, леопардовое, примерила как-то: со спины как девочка: попа крутая, ноги стройные. А спереди — нет, не очень. Шея сморщилась, грудь утратила упругость. Нет-нет, так нельзя! И мысленно к планируемой покупке краски для волос приплюсовала витамины. Все, решено, со следующей зарплаты.
Прошло два месяца, начался третий. Рим, к которому Галина поначалу не испытывала никаких чувств, постепенно заворожил ее. Она помногу гуляла с детьми. Ступая на мощеные улочки, задумывалась о вечности. Глядела на стены старых зданий и поражалась их древности. Город выглядел живым, интересным и вполне современным, а между тем в нем, особенно в центре, огромное количество зданий свой возраст исчисляли веками! Галя покупала путеводители, карты города, читала описания, потихоньку погружаясь в историю Древнего Рима. То ли мозг у нее был таким образом устроен, то ли сказалась учительская закалка, только все то, что она хоть раз прочла, оставалось в памяти. Она запросто запоминала даты и имена, события и легенды. А потом пересказывала детям историю их родного края. Те слушали, открыв рты.
Маленькие Моника и Джо были трогательны, непосредственны и в меру избалованны. Они увлекались каждый своим: Джо интересовали модели самолетов, Монике нравились фонари. В детском магазине раз в месяц Паолина покупала сыну новую модель. А с Моникой было проще. Она собирала изображения уличных фонарей. На ее полке в спальне была целая выставка: сделанные из картона и цветной бумаги, вырезанные из журналов и наклеенные в альбом, сувенирные статуэтки и брелоки в виде фонариков.
Галя придумала еще кое-что. Во-первых, среди многочисленных изданий она нашла для Джо журнал про модели. Он был хорош не только текстами, пояснениями и фотоснимками, но еще и тем, что в каждом номере в середине присутствовал вкладыш из твердой бумаги с очередной моделью самолета. И теперь ребенок имел возможность не только раз в месяц приобретать новинку в магазине игрушек, но и собирать самолетик из журнала. Конечно, картонный самолет — это не совсем то, это не настоящая модель в миниатюре, но тем не менее. Тем более что в журнале много рассказывалось об истории самолетостроения, конструкторах, современных тенденциях аэрокосмической промышленности и прочих очень интересных для Джо вещах. Он погружался в изучение, листая часами любимые журналы, рассматривая картинки и обращаясь к няне с просьбой прочесть ту или иную заметку. Так Галина ко всей прочей информации обогащалась еще и знаниями, казалось бы, совершенно ей ненужными.
А для Моники они открыли прекрасное занятие: фотографировать фонари. Иногда Андреа разрешал дочери брать на прогулку фотоаппарат. На самом деле отвечала за оптику, естественно, Галя. Она же вешала его себе на шею, она же и снимала, поскольку аппарат был тяжелый, не очень удобный и, по словам Андреа, очень дорогой. Доверить такую вещь пятилетней дочери Андреа не решался. Но зато Моника выбирала. Боже, сколько же фонарей они наснимали! И в вечернее время, и днем! И в тумане, и в дождь, и в сумерках! И с разных ракурсов! Сначала снимали. Потом вместе шли в фотолабораторию, отбирали наиболее удачные снимки, выбирали самые лучшие, заказывали печать. Пожалуй, это занятие было не менее увлекательным, чем сам процесс съемки. Посещение фотостудии любили все трое, и долгое время сидели там, не торопясь уходить и никогда не отказываясь от сока, который предлагали работники своим постоянным клиентам.
Когда число фотографий перевалило за восемьдесят, Галина подарила девочке альбом. Счастью ребенка не было предела! На самом деле коллекция девочки становилась вполне внушительной. Вскоре одной полки стало мало. Пришлось сказать папе, что нужна еще одна. Тот обещал переговорить с Санта-Клаусом, чтобы он принес к Рождеству новую.
— О, до Рождества еще так далеко! Еще только-только осень началась! А Рождество зимой!
— Зато мы успеем рассказать о своем желании волшебнику! И он запросто успеет его выполнить.
— И мне, и мне! — закричал Джо. — Мне тоже уже некуда самолеты складывать.
— Так что, мне надо две полки заказывать Санта-Клаусу? — хитро переспрашивал отец.
— Пап, ну конечно! — серьезно, как взрослый, отвечал Джо. — И парочку новых моделей заодно! Можно?
— Послушайте! Джо, Моника! — в разговор вступила Галина. — А давайте мы сами напишем письмо Санте. Времени еще много, мы перечислим все, что нужно: и полки, и модели, и новую пижаму для Моники!
— Да, еще мне кроссовки на липучках! — крикнул Джо.
— Вот видишь, сколько всего надо! А папа может что-то упустить, забыть. А мы с вами можем длинное-длинное письмо написать волшебнику. И Санта принесет целый мешок подарков! Согласны?!
— Конечно! — Моника запрыгала, захлопав в ладоши.
А потом вдруг резко сникла.
— Что с тобой, девочка? — встревожилась Галина.
Моника тяжело вздохнула:
— Я же писать еще не умею. Галя, ты поможешь мне?
От нежности и умиления у Гали комок подступил к горлу:
— Ну конечно, милая!
Девочка доверчиво и благодарно прижималась всем тельцем к любимом нянюшке, а Галя гладила ее по беленькой головке и кротко целовала в макушку.
«Вот бы и мне девочку!» — мечтала она.
После рождения сына они с мужем не предохранялись, но забеременеть ей не давалось. Второго ребенка Галя хотела всегда, но нет так нет. Она смирилась. Хорошо, что сын есть. Но где-то глубоко-глубоко под сердцем, там, куда она и себе не часто позволяла заглядывать, таилась мечта: родить девочку. Особенно теперь, когда ежедневно видела перед собой нежную Монику. Трогательную, трепетную, доверчивую, ласковую девочку. Так ей мечталось о дочке.

Осень в Италии теплая. И все же вещей у Гали стало не хватать катастрофически. Если каждый день носить одно и то же, то это быстро изнашивается. Гораздо быстрее, чем Галина могла себе представить. Кроссовки разваливались на глазах. Светлые брюки было не очень удобно носить осенью, и потом, от частых стирок они совсем уже потеряли вид.

Галя спросила у хозяйки:
— Паола, есть где-нибудь поблизости недорогой магазин?
— Ты имеешь в виду одежду?
— Да, одежду, обувь.
— Есть, конечно! И на соседней улице, в самом конце, и через пару кварталов от нас. Только знаешь… — она критически осмотрела фигуру Галины, — пойдем-ка со мной!
И повела в свою гардеробную, так называемую дресс-рум. Это комната такая, в которой только шкафы, полки, вешалки. В общем, говоря простым языком, склад одежды и обуви.
Галя никогда не позволяла себе заходить ни в хозяйскую спальню, ни в кабинет, ни в эту самую дресс-рум. Гостиная, столовая, детская, кухня, кладовка, ванная, туалет, ее комната — это пространство было ей знакомо. А на второй этаж она и не поднималась никогда. Дети тоже туда в отсутствие родителей не бегали. Незачем было и Гале…
Оказалось, что там есть огромная ванная комната, библиотека, совмещенная с кабинетом, и даже еще какая-то комната, предназначенная то ли для отдыха, то ли для чего-то еще. Ну не считая спальни, конечно. Паолина провела Галю туда, где вещи, и сказала:
— Я давно хотела разобраться. Да что-то руки не доходили. Если ты не возражаешь… если не брезгуешь… возьми что-нибудь из моих вещей, что тебе подойдет.
Никогда раньше Галя не носила чужих вещей, даже не примеряла. Все, что ей было нужно, она покупала себе сама. Пусть скромно, пусть недорого, не очень часто, не самое модное, не самое лучшее, но сама! И не потому, что она была брезгливой или очень уж избирательной. Просто так сложилось в жизни. Даже сейчас, в довольно жесткой финансовой ситуации, в которой она оказалась, Галя предусмотрела расходы на самое необходимое: новые джинсы, обувь, кофточку или свитер. Конечно, жалко было тратить деньги. Не для того она приехала сюда зарабатывать, чтобы на себя и потратить же. Но жить-то как-то надо! И носить что-то, и ухаживать за собой, и покупать необходимые вещи. Пусть самый минимум, но надо! А тут вдруг — такое изобилие! Бери что хочешь! Выбирай, что душе угодно! Да, не новое, но очень, очень приличное, все красивое, модное, хорошего качества. Как отказаться? И хозяйка обидеться может, и не в Галином положении нос воротить.
Паолина тем временем стала доставать джинсы, свитера, костюмы. Придирчиво осматривала блузки, футболки. Что-то бережно возвращала на место или вешала на плечики, что-то складывала отдельной стопкой:
— Выбирай!
Галя не ожидала такого количества прекрасных вещей. Господи, чего здесь только не было! Конечно, для ее теперешнего образа жизни никак не годилась ни длинная юбка, ни вечерние шифоновые брюки. Но джинсы, бриджи, свитера, футболки. И ветровка ей нужна, даже очень. И вон та куртка… Да, с удовольствием. И шарф с легкими перчатками наверняка пригодятся для прогулок…
Гора вещей все росла. Галина понимала, что теперь она обеспечена не только на предстоящий сезон, но чуть ли не на три года вперед. И опять… резкий приступ тоски и тревоги. В такой благоприятный момент, на приятной волне — и на тебе!
«Как там мои? Справляются ли? Димка в школу пошел. Уже в шестой класс. Как Сашка?» Периодические звонки не снимали напряжения. Скорее наоборот, каждый раз все острее и острее обнажали состояние разлуки. На обратный билет деньги собраны. Только теперь появилась проблема с визой. Старая-то кончилась. Что делать дальше, Галя не представляла. То, что ее оштрафуют при выезде, это очевидно. Ну ладно бы штраф, а вдруг тюрьма? Кто знает, какие у них здесь законы для иностранцев. И потом: продадут ли ей билет без визы? Тоже вопрос.
Короче, реальнее было бы вызвать семью в Италию. И опять: где они будут жить? Как сможет учиться Димка? Сплошные вопросы.
С хозяйкой Галя обсуждать свои проблемы не решалась. Боялась ее реакции. Вдруг выгонит! Кто их поймет, этих хозяев? Скажет, раз ты собираешься семью перевозить, значит, уйдешь жить в другое место. А кто с детьми останется? Выходит, надо новую няню искать. Так что посторонись! Освободи место тому, кто думает работать постоянно, а не временно, как ты!
И будет права, наверное. Все же речь идет об интересах детей. Она же не уборщица, не повар. И их-то трудно подобрать, и к ним привыкать надо. А тут — дети! С ними же нельзя так: сегодня — одна няня, завтра — другая, послезавтра — третья…
Галя отлично понимала это, поэтому молчала, мучаясь своими бесконечными мыслями и строя немыслимые планы на будущее.
Когда приступы тоски мучили особенно сильно, она бралась за телефонную трубку. С очередной зарплаты Галя купила себе мобильник и могла теперь звонить своим в любое время, не завися от разрешения хозяйки. Хотя та всегда позволяла пользоваться домашним телефоном. Лишь бы Галя счета вовремя оплачивала. И все же она решилась на покупку аппарата, понимая, что и ей могут беспрепятственно звонить. В любое время. Все же Сашка иной раз зарабатывал и вполне мог позволить себе потратиться на звонок жене. У них получалось так: раз в неделю звонила она, раз в неделю — он. Иногда чаще. Особенно когда накатывала грусть-тоска, как сейчас, например.
— Саш! Ну как вы? Как Димка?
— Да нормально. Скучаем…
— А как он учится?
— Ничего вроде. Тройки, четверки… Как обычно.
— А ты сам?
— Работаю. Тут, правда, проблемы кое-какие могут возникнуть.
— В ресторане? С работой?
— Ну да…
— А что такое? — встревожилась Галя.
— Помнишь Вадика, директора ресторана?
— Конечно.
— В каких-то разборках ранили его….
— Да ты что?!
— Да… И серьезно причем ранили. В реанимации сейчас. Поднимется ли… Непонятно. И что с рестораном будет?
— Ой!
— Вот тебе и «ой»! Так что я тут потихоньку кое-какие деньги откладываю. Не трачу особенно. Если только Димке надо что-то в школу. А так — все по минимуму. Кто его знает, что с работой будет? А ты-то как там, Галь?
— Ну что я? Работаю. Скучаю ужасно… До слез… — голос задрожал.
— Ладно, Галь! Все будет хорошо! Не волнуйся! Наладится!
Каким образом должно все наладиться, Галя не представляла. Одно она понимала совершенно точно: возвращаться на Украину ей не хочется. Ей нравится Италия, ей нравится Рим. И хотя она ничего еще толком не видела в этом городе, почему-то ее сердцу было мило находиться здесь… Вот только бы семья была рядом! Тогда любые трудности преодолимы. Вот только как это осуществить? Что сделать? И Галя потихоньку стала узнавать, какие возможности есть у иностранцев, чтобы остаться здесь жить и работать. Невзирая на все сомнения, она все же решилась обратиться с этим вопросом к Паолине. Та обещала разузнать.

Как-то Сашка позвонил возбужденный и радостным голосом сообщил:

— Галь, представь! Олеся вернулась!
— Да?! — Галя почему-то испугалась. Хотя чего пугаться-то. Ну вернулась подруга и хорошо!
— Да! Она зашла к нам, рассказала всю вашу историю.
Галя молча слушала. Настроение, и без того тягостное, испортилось совсем.
— Ты ей дай мой телефон. Пусть она позвонит, — попросила она мужа.
— Хорошо, Гал! А ты чего напряглась-то? Я думал, обрадую тебя!
«И правда, чего я так болезненно реагирую? — задалась Галя вопросом. — Конечно, это она меня втянула в эту историю. Пусть невольно, но она. Но дело даже не в этом».
Дело было в ревности. Мало того что Сашка столько времени без жены, так еще Олеся возьмется его навещать со своим повышенным эротическим потенциалом и с затаенной симпатией к ее мужу. Очень не понравился Галине такой расклад. Однако, что она скажет мужу. Почему она так нервничает?
— Саш, я очень скучаю… Я очень за вас волнуюсь… И если честно, я завидую Олеське… Она имеет возможность вас видеть, а я нет…
Сашка довольно рассмеялся:
— Галь! Ты у меня замечательная! Не грусти! Знаешь, когда мы оказались в разлуке… все плохое отошло на второй план…
— Что плохое?
— Ну, может, ссорились мы иногда, раздражались… Недовольны были друг другом… А сейчас… лично я вспоминаю только хорошее. И верю, что скоро мы будем вместе. Какое-то испытание нам дается. Но мы же выдержим! Да, Галь?!
— Конечно, Саш, выдержим! — «Пока я что-нибудь не придумаю и не разрешу эту ситуацию», — подумала про себя Галина, а вслух сказала: — Я начала поиск работы для тебя. Только боюсь, что музыкантом… вряд ли… Сам понимаешь… Скорее всего, в иностранной рабочей силе нуждаются строительные компании или городские службы.
Сашка на том конце провода усмехнулся:
— Галь, ну какой из меня рабочий? Сама посуди. Я тяжелее гитары ничего в руках не держал.
— А что делать, Саш?! Лично я любой работе была бы рада, лишь бы быть вместе.
— Ладно! Посмотрим! — Энтузиазма в голосе мужа она не услышала. И правда, какой из него строитель с изнеженными руками и тонкими музыкальными пальцами. Подсобный рабочий если только… Ничего себе карьера: из артистов в уборщики! Незавидные перспективы. Ничего не скажешь!
Галя положила трубку и взялась за сердце. Господи, почему же так тяжело? Неужели Леська что-то задумала? Неужели охмурит Сашку? А чего его охмурять-то? Он уже четвертый месяц без бабы! Ой-ой-ой! Леська, Леська, хоть и подруга ты мне, а я тебе не верю. Для тебя в отношении с мужиками все запросто. Захотела — с одним переспала, захотела — с другим. Мужей меняешь как перчатки.
Сердце ломило, душа болела, в висках стучало от мыслей, одна неприятнее другой. И ничего с ней, этой ревностью, не сделать. И никак с ней, со своей тоской, не сладить! Скорее, скорее надо работу Сашке искать. Быстрее вызывать его сюда. Пусть сначала одного. Димку попозже можно будет забрать. Тем более что со школой совсем непонятно.
Надо бы прямо завтра поторопить хозяйку. Ну насколько это слово уместно: поторопить. Пусть по-другому: поинтересоваться, не узнала ли чего, не разведала ли… Галя уложила детей и заснула с этой мыслью: завтра поговорю с ней…
Но назавтра случилось с ней что-то непонятное…

Сашка ходил на свою работу ежедневно, кроме понедельника. В понедельник ресторан тоже работал, но живой музыки не было. Один день ансамблю полагался выходной. Это только со стороны кажется, что у музыкантов не работа, а сплошной праздник! Играй себе, пой, балдей и получай удовольствие от собственного труда. Так-то оно, может, и так. Это когда изредка, в охотку. А когда музицирование является каждодневным трудом, причем далеко не всегда адекватно оплаченным… Вот тогда артист выматывается не дай бог. Каждый вечер, начиная с семи часов и заканчивая далеко за полночь, он должен быть в хорошем настроении, в голосе, должен хорошо выглядеть, быть красиво одетым. И хотелось бы, чтобы у него при этом был кураж, порыв, масса энергии. Он должен угождать публике, исполняя надоевшие донельзя песни. Далеко не всегда любимые им самим, набившие оскомину и опротивевшие до тошноты. А исполнять их надо бы так, чтоб искра в глазах, чтоб слеза в голосе… Короче, чтобы клиент был доволен.

А что такое ресторан? Это еда в изобилии. Это выпивка. Хочешь не хочешь — пей! Нет, никто не заставляет, конечно! Но так принято. А вот еду с собой забирать не принято. Иной раз Сашка умудрялся котлету или кусок рыбы с собой завернуть, чтобы Димку с утра покормить, но ловил на себе недовольный взгляд администратора и один раз даже выслушал замечание: мол, здесь ешь сколько хочешь, а домой нечего таскать.
По утрам он сына толком и не видел. Не мог рано просыпаться. Димка, мало того что вечерами сидел один, так еще и по утрам должен был по будильнику вставать, сам себе заваривать чай и жарить опостылевшую яичницу. А он хотел бы кашу, как готовила ему мама. Каша называлась «дружба». Она состояла из молока и двух круп: риса и пшена. Мама добавляла в нее сахар, ванилин и изюм! Господи, Димка съедал такую вкусноту по три порции. Ради этой пищи он даже раньше вставал. Потому что можно было успеть посидеть с мамой до школы, не торопясь насладиться любимым блюдом, спокойно запить эту вкуснотищу свежим чаем…
И как это мама все успевала? Лично он, Димка, еле-еле успевал вскочить, бросить яйцо на сковородку, поставить чайник на плиту, бегом умыться, бегом одеться, проглотить, не чувствуя вкуса, жареное яйцо и выскочить на улицу. При этом бежать всю дорогу и буквально за минуту до начала урока влететь в класс.
С мамой все было по-другому. Она вставала раньше. Ставила молоко на плиту, засыпала крупу. Потом неспешно умывалась, одевалась и шла будить Димку. Тот позволял себе понежиться, покапризничать, поканючить: «Ну, мамочка, ну можно еще пять минуток? Ну еще две? Ну еще минуточку!»
Каша тем временем пыхтела на плите, густела, кипела, принимая в себя поочередно сахар, изюм и щепотку ванилина… Когда Димка плелся в ванную умываться, газ под кастрюлей выключался. На крышку укладывалось полотенце, чтобы еще пять—семь минут кушанье притомилось.
Пока Дима одевался и вытаскивал портфель в коридор, оказывалось, что дымящаяся тарелка уже стоит на салфеточке, и в середине нее блестит желтый островок растаявшего масла, а рядом — кружка с чаем. Его любимая, где заяц с ушами нарисован… И до школы времени еще достаточно… Можно не торопясь есть любимую кашу, запивая большими глотками чая, а потом идти вместе с мамой в школу, потому что она работает там же… И разговаривать, и рассказывать обо всем, и смеяться, и высвистывать песенку. Или повторять урок, читать стихотворение, просто молчать…
Вспоминая маму, Дима грустил, но вида не показывал. В школе он с гордостью сообщал ребятам: «Мама работает в Италии». И это звучало как привет из другой жизни. Да, собственно, так и было. Италия, Рим, вечный город, сказка наяву, жизнь как праздник. Везучий ты, Димка!
В эти моменты Димка ощущал нечто вроде гордости, но ненадолго. На смену ей быстро возвращалась грусть, и слезы комом замирали в горле, мешая говорить… Он молчал, моргал ресницами, откашливался и лез в портфель в поисках учебника или тетрадки…
Когда мама вернется, он не знал. Да и сама мама-то этого не знала. Иногда Дима говорил с ней по телефону, но потом почему-то почти всегда плакал… Не хотел плакать, но сдержаться не получалось…
Когда к ним с папой впервые пришла тетя Олеся, Дима обрадовался. Думал, сейчас она расскажет, как там мама живет, чем занимается, когда приедет. Но она говорила почему-то только о себе, о том, как тяжело она болела, каким жутким человеком оказался мамин жених, как ей пришлось два месяца работать уборщицей. Это ей-то, с ее внешними данными, с ее неземной красотой и идеальной фигурой! Дима все ждал, ждал, когда она о маме начнет рассказывать, но не дождался…
А потом папа пошел ее провожать… А потом она еще приходила несколько раз. Что-то готовила им. Но Димка почему-то тети-Лесину еду ел без аппетита. И папе как будто было неудобно. Что он, беспомощный, что ли? Он и сам может приготовить борщ, пожарить картошку и даже плов сделать. Зачем эта тетя Леся так их опекает?
Олеся обижалась на то, что в ее услугах никто не нуждается, и уходила, поджав губы, чтобы через пару дней вернуться снова.
Однажды Дима слышал, как папа по телефону говорил кому-то:
— Не надо приходить! Что «почему»? Ну… зачем? Мы с Димкой сами справляемся. Почему плохо? Мы очень хорошо справляемся. Да и Галя волнуется. Кстати, ты ей позвонила?
Димка понял, что папа с тетей Лесей разговаривает, и обрадовался. Молодец папа, правильно говорит. Пусть она больше не приходит. Раздражает только. Лично он, Димка, с трудом переносил ее в своем доме. Хорошо, что папа так с ней… Пусть не приходит.

Однажды Олеся все же решилась и позвонила подруге:

— Галь, привет! Как ты там?
— Леська, ты? — Гала ждала звонка и в первый момент обрадовалась.
— Ну да, я.
— Ой, Леська, ну и попала же я в переплет!
— Галь, ты прости меня! Я виновата, наверное, в чем-то перед тобой… Хотя толком не знаю в чем. Сама намучалась. Ты вон… застряла…
— Лесь! Как там мои? — Галя, не слушая извинений, перевела разговор на другую тему.
— Твои хорошо. Я их навещаю. Готовлю иногда.
— Не надо, Лесь!
— Почему? — с напором и неким недовольством, как показалось Гале, спросила подруга.
— Ну я прошу тебя: не надо!
— Вон и Сашка тоже говорит: сами справимся!
— Вот видишь! — с неким облегчением произнесла Галя. Значит, Сашка тоже ее отвергает.
— Я хотела как лучше. Хоть чем-то помочь…
— Спасибо, Лесь! Только не ходи больше. Хорошо? — довольно жестко повторила свою просьбу Галя.
— Ну ладно… Я с добром, а ты… Как знаешь… — холодно ответила Олеся.
— Леся, мне очень тяжело здесь одной… Очень… Поэтому не надо ни обид, ничего такого. Уж тебе-то нечего на меня обижаться…
— Галь, а что ты думаешь делать? — перевела Олеся разговор.
— Думаю своих забрать сюда. Только пока не знаю как. У меня даже знакомых здесь нет… Планов полно, а как осуществить их…
— Слушай, давай я мамин телефон тебе дам. Она же съехала от своего Луи. В другом месте сейчас живет. Вот уж у кого знакомых полно. Вдруг она тебе поможет?
«Помогла уже один раз», — зло подумала Галя, но телефон записала и обещала позвонить.

Утром надо было вести Джо в школу, но почему-то Галя никак не могла проснуться. Вернее, проснуться-то она вроде бы проснулась, но глаза никак не хотели открываться, а тело двигаться. Она уговаривала себя подняться, но голова, как чугунная, была прикована к подушке. Сквозь еле-еле приоткрытые веки Галя увидела часы и поняла, что к первому уроку они уже опоздали. Ну никак не успеть, даже если она сейчас резко встанет и быстро начнет собираться и будить Джо.

Через полчаса Галя заподозрила неладное. С величайшим трудом она проковыляла в ванную, но по дороге у нее так закружилась голова, что она еле-еле успела схватиться за стену и каким-то чудом удержалась на ногах.
«Что со мной?» Она провела рукой по лицу, проверяя, нет ли температуры. Рука почему-то сделалась липкой и влажной. «Кровь?! Откуда?!» Взгляд в зеркало ужаснул. Бледное лицо, льющаяся кровь из носа, испачканная пижама. Господи, что это такое?
Она умылась, вытерла лицо туалетной бумагой, чтобы, не дай бог, не испачкать полотенце, затолкала в ноздри кусочки ваты и с трудом вернулась в постель.
Через час удивленный Джо тряс Галю за плечо:
— Мы опоздали? Или нам не надо сегодня в школу?
— Надо, Джо! Только… у меня голова кружится… Я не могу…
— А это что? — ребенок с ужасом смотрел на лицо няни, и Галя поняла, что его шокируют ватные тампоны, торчащие из носа.
Она вынула их и удивилась. Кровь не останавливалась. Мало того что тампоны были насыщены кровью, она ощущала запах и вкус крови во рту.
— Джо, оденься, пожалуйста! Только тихо. Пусть Моника спит.
— А мы не пойдем в школу?
— Может, попозже… Видишь, что-то со мной не то…
— Давай позвоним маме. Пусть она меня отведет!
— Хорошо, — слабым голосом согласилась Галя. — Только не говори ей про это. — Она глазами указала на кровавые тампоны, которые так и лежали на тумбочке, потому что встать и выбросить их у Гали не было сил. — Скажи просто: голова болит.
Джо ушел. Галя провалилась то ли в сон, то ли в полуобморочное состояние и не слышала, что творилось в детской. Ребенок тихо оделся, кое-как накинул одеяло на постель и вышел в гостиную звонить маме.
Еще через час Моника проснулась и подошла к няне:
— Ой, нянечка, что это?
Подушка была в крови, пижама тоже. Галя лежала бледная и еле-еле говорила:
— Моника, деточка! Сможешь переодеться… сама?
— Да! — ребенок круглыми от ужаса глазами смотрел на кровавые пятна и сдерживался, чтобы не заплакать.
— Одеть брючки и футболку? Сама сможешь?
— Да…
— Одень, пожалуйста…
— А кто меня причешет?
— Я причешу. Только попозже. Ладно?
— Ладно…
Моника одевалась в соседней комнате и громка комментировала свои действия.
— Сейчас я сложила пижаму под подушку.
— Выбираю трусы. А где мои любимые, с Барби? А, вот… нашла.
— Теперь брючки… Ой, нянечка, а можно не брючки, а джинсы? Можно? Ну вот эти, самые хорошие. С бабочками? И футболку?
Галя хотела сказать, что футболку она погладила вчера вечером и оставила на гладильной доске, но сил говорить громко у нее не было, а тихо Моника не слышала.
— Может, я тогда другую футболку? Нянечка, можно я желтую? Или нет, голубую? Точно, голубую…
Гале надо было в туалет. Срочно, немедленно! Она кое-как откинула одеяло, поднялась. Держась одной рукой за стену, другой придерживая салфетку у носа, она еле-еле добралась до ванной.
Девочка с ужасом наблюдала. Она уже переоделась и вернулась в Галину комнату. В другое время она могла бы побежать к маме, к отцу, спрятаться за брата, но дома, кроме них, никого не было… Джо уже выбежал на улицу встречать маму. И Монике ничего не оставалось, как только находиться рядом с Галей и смотреть на нее со страхом и удивлением одновременно.
Ей хотелось плакать, но она почему-то не плакала, только повторяла: «Нянечка Галя, нянечка Галя!»
Вообще слово «нянечка» редко употребляется иностранцами. Гувернантка, помощница, беби-ситтер… Это Галя научила детей нежному понятию «няня», и они очень быстро восприняли это славянское «нянюшка», «нянечка» и звали Галю именно так.
Когда Галя поняла, что у нее не просто расстройство желудка, а кровавый понос, она испугалась по-настоящему. Одна дома, с чужим ребенком… Плюс к этому — ей же надо будет забрать Джо из школы. Нет, пожалуй, она не сможет. Это просто нереально. Ей очень хотелось скрыть от Паолины свое состояние… Но она даже по телефону могла говорить с ней с трудом:
— Паолина, пожалуйста, заберите Джо. У меня, видимо, давление упало… Или поднялось… Не знаю. Голова кружится. Боюсь, не дойду.
— А Моника где? Как она? — встревожилась хозяйка.
— Моника рядом.
— Хорошо, Галя, лежите. Я заберу Джо. Он сказал утром, что у вас голова болит. Я думала: час-два и пройдет.
— Да я тоже так думала.
— Ладно. Я еду.
Про понос Галя скрыла. Но когда к вечеру у нее открылась рвота и тоже с кровью, вся семья в жутком волнении кинулась к телефону вызывать врача.
Эта сцена запомнилась Галине надолго. Она просто врезалась ей в память, как яркая картинка. Через открытую дверь она видела гостиную, в которой Паолина взволнованно разговаривала по телефону с диспетчером «Скорой помощи», а рядом были дети, облепившие ноги матери и не отходящие от нее ни на шаг. На диване сидит Андреа. Он отложил газету и в смятении наблюдает за женой. Решается вопрос, везти ли ему самому русскую няню в больницу или дожидаться карету «скорой помощи».
Паолина помогает Гале переодеться, собирает ей в дорогу носовые платки, воду и паспорт. Галя плохо соображает, перед глазами плывут и стены, и потолок. Детские лица расплываются почему-то, и она сама проваливается все время куда-то, как в мягкую вату…
Ее тошнит. Это, видимо, от головокружения. Или, наоборот, головокружение настолько сильное, что вызывает тошноту. Носилки почему-то раскачиваются из стороны в сторону, как гамак… Да, точно… Она отлично помнит гамак в саду своей бабушки. Стоит май, цветет все, что может цвести в этот период времени в теплой Украине: вишня, черешня, яблоня, слива. Между деревьями Сашка натянул старый гамак, бросил в него одеяло. И стоит возле старой черешни, любуется на нее. А она, зная, что прекрасна сейчас в своей влюбленности, томно опускает глаза, нежно вскидывает руки, поправляя волосы, игриво сверкает голыми коленками… Весенний ветерок задирает подол легкого платья, и Галя, не смущаясь, открывает первому солнечному теплу свои стройные ноги… А Сашка любуется всей этой красотой и что-то рассказывает ей… Что-то смешное из жизни своего музыкального училища. Она заливается смехом… И этот ее смех, и запрокинутая голова, и трепетная шея с голубой прожилкой провоцирует Сашку на новые рассказы, но новые подробности похождений его друзей. И он готов выдумывать, придумывать, привирать, лишь бы она смеялась, запрокидывая голову и открывая красивую шею…
Тонкая игла небольно входит в сгиб локтя, и Галя на мгновенье приоткрывает тяжелые веки. Она, оказывается, уже в пути. Рядом суетится медсестра, колба с лекарствами раскачивается под потолком машины, и какой-то звук впивается в мозг. А это, наверное, сирена. Да, точно. Машина едет очень быстро. Галю накрывает пелена, ей кажется, что она летит. Да, в белом платье с красными маками… Почему-то она выбрала именно такую ткань для свадебного платья. Все невесты в белом, ну в крайнем случае — в нежно-розовом или голубом. А она — с красными маками, в красной шляпе, в красных туфлях! Вот это невеста! Как уж бабушка ее отговаривала:
— Ну что ты такой яркий наряд придумала? Невеста должна быть скромная, тихая… А ты?
— Ой, бабушка! Ну хочется мне чего-то особенного. Просто белое — это избито. Приелось уже. Я же хотела сначала голубое. Ты сама сказала: в голубом — плохая примета.
— Ой, дочка, в голубом плохая! Это точно. Вон, вспомни… Нинка с соседней улицы… в голубом была. Так что вышло?
— Разошлись они, по-моему.
— Ну да. Развелись через год. А эта… как ее… у бабы Шуры племянница?
— Вера, что ли?
— Да, точно, Вера. Ну ты помнишь ее, она еще в город учиться уехала… Так она тоже. Такое платье красивое выбрала… Голубое… Самая красивая невеста была. Так Витька погиб… Трех лет не прошло… Ребенок сиротой остался…
— Ой, бабуль! Любишь ты страху нагнать!
— Ничего не страху… Раз плохая примета — нечего испытывать судьбу.
— Ну вот. А розовая ткань никакая мне не понравилась. Я еще думала: нежно-желтое. Но ты его тоже отвергла.
Это сейчас подобный цвет назвали бы молочным или сливочным, а то и вовсе красивыми словами типа «шампань» или «ваниль». А тогда — нежно-желтый.
— А когда я эти маки увидела. Яркие на белоснежном фоне… Все, бабуль, поняла: хочу! Платье — белое с красным. А туфли и шляпа — красные! Разве плохо? Сашке — красный платочек в кармашек. И галстук такой же! Чудо как красиво получится!
Получилось не просто красиво, а потрясающе! Не было человека, который бы не засмотрелся на эту пару! Необычно, ярко, очаровательно! Все другие невесты, оказавшиеся в тот день в этом же ЗАГСЕ, померкли, сникли и выглядели даже несколько разочарованными своей свадебной церемонией.
А Галя, будучи в центре всеобщего внимания и восхищения, пребывала в истинном счастье. Мало того что она выходит замуж за любимого человека, мало того что она испытывает восторг от самого процесса бракосочетания, так она еще настолько красива, что весь мир радуется вместе с ней, отмечая ее красоту и счастье! Только что-то, что-то не так… Один маленький, крохотный штришок, один малюсенький нюансик… Что же было не так? Память перебирала лица друзей, родственников… Вот слезы на бабушкиных щеках, вот горящие глаза девчонок… Румянец крестной, улыбка соседки тети Наташи… Что не так? Память споткнулась о взор Олеси. Да, вот оно! Олеся, с закушенной губой, с потухшим взглядом… Единственный минус свадебного торжества… Впрочем, и не минус даже. Так… ссадинка, легкая царапина, даже и не замеченная толком тогда, много лет назад. А сейчас, надо же, всплыла в болезненном круговороте, спустя тринадцать лет, в недосягаемом вечном городе под названием Рим.
Машина резко остановилась. И Галя открыла глаза. Головокружение немного приостановило своей бесконечный танец, и она попыталась определить, где она. Видимо, подъехали к больнице, потому что открылась дверь. И носилки потихоньку стали выдвигаться на улицу. Капельница чудесным образом выехала вместе с Галей, правда, ее все время придерживала медсестра, а то уж Галя было подумала, что штатив буквально сам летит за ней по воздуху.
Где-то мелькала Паолина, звучали отрывистые, тревожные фразы, незнакомые медицинские термины. Единственное предложение, которое смогла осознать Галя, звучало не слишком правдоподобно: давление тридцать на ноль.
Про кого это они? Разве бывает такое давление? Если ноль, это значит, что давления нет!
И только тут она поняла, что ей не просто сделают укол и отпустят домой. Нет, ее никто никуда не отпустит. Ее будут держать здесь и лечить, и наверняка долго, потому что когда у человека отовсюду идет кровь, то это значит — он болен. А раз болен и попал в больницу — лечись!
— Пожалуйста, не надо меня лечить! — она хватала свободной от капельницы рукой сначала медсестру, потом врача, который на ходу что-то вписывал в историю болезни и повторяла как заведенная:
— Пожалуйста, не надо меня лечить!
Слезы полились, защекотали виски, намочили уши. Но вытереть их не было никакой возможности. Ушам было щекотно, мокро, неприятно. Но одна рука — под иглой, другая сжимает халат врача. Чем вытереть слезы?
Паолина отстала где-то в коридоре, то ли сама отстала, то ли ее не пустили дальше, Галя так и не поняла. Она вообще плохо соображала.
— В чем дело? — Врач строго посмотрел на странную пациентку, отцепил ее пальцы от своего халата и вопросительно уставился на медсестру.
— Я не знаю, — ответила та. — Это ее первые слова. Она молчала всю дорогу.
— Что случилось? Почему вас не надо лечить?
— У меня нет денег… Совсем, понимаете? Отпустите меня!
Врач почему-то проигнорировал это заявление Гали, отдал очередное распоряжение медсестре и сделал какую-то пометку в истории болезни.
Голова опять начала свое кружение. Причем даже если глаза были закрыты, все равно вокруг все вращалось. Казалось, кровать переворачивается вверх ногами и одновременно валится на бок, и еще сверху вниз плавно плывет. И все это одновременно, постоянно и нескончаемо.
Кто-то подходил, проверял иглу на сгибе руки, мерил давление, вздыхал. Галя лежала, голова кружилась. Вокруг нее была суета, волнение, голоса. Слава богу, хоть понос кончился. И рвота. Как бы она сейчас бежала в туалет? Не бежала, ползла бы… А куда здесь ползти? Она даже не огляделась. Где она? В палате, наверное. А сколько человек еще рядом? А есть ли поблизости туалет? Ничего непонятно.
Ой, и зачем она потратила пятьдесят долларов? Паолина подарила ей на день рождения. Две недели назад Гале исполнилось тридцать четыре. Она купила бутылку вина, торт, мороженое. Угостила хозяев. Они ей огромную шоколадку подарили и деньги. Она, дурочка, на следующий день побежала в дешевый магазин. Накупила всего: кроссовки в первую очередь. Хорошо, что попала на распродажу. Стоили они всего двадцать восемь долларов. Ну как не взять? Тапочки купила себе новые, трусы, колготы. Ну и пасту зубную, и прочее по мелочи. Как раз сорок семь долларов получилось. Сейчас бы ой как ей пригодились эти деньги. Она понятия не имела, сколько стоили сутки нахождения в больнице, но ей казалось, что пятидесяти долларов хватило бы хотя бы на три-четыре дня. А так — совсем ничего! То, что остается от зарплаты, — это святое! Это на билеты для сына и мужа. Их тратить она не может! Ни при каких обстоятельствах!
А вдруг ее в муниципальную больницу положили, где не надо платить? Хоть бы с кем поговорить. Она так и не поняла, что же с ней приключилось. Всегда у нее было хорошее здоровье. Никогда ни на что не жаловалась. Ну если только голова изредка побаливала. А у кого она не болит? Только у неживых. И горло иногда беспокоило. Но это тоже понятно — она же учительница. Постоянные лекции плюс голос часто приходится повышать. Конечно, горло все время в напряжении.
Но это же все мелочи — голова, горло! И вдруг — на тебе! — давление тридцать на ноль! Это, наверное, не про нее, это про кого-то другого…

Видимо, Галя лежала в больнице долго. Потому что слишком часто менялся мир за окном. Откроет она глаза — за окном темно. В другой раз откроет — солнце. Потом — опять ночь. Потом — белый день. Потом вдруг она вспомнила! Боже, она вспомнила! И это воспоминание ошеломило ее, выбило из слишком ненадежной колеи!

Мама! Ее мама умерла в тридцать четыре года! Гале тогда было восемь. Она плохо понимала, что происходит. Вернее, понимала-то она вполне даже нормально, просто не хотела понимать, воспринимать… Не хотела вникать…
Мама была беременна. Галя очень хотела маленького братика, ждала его и все время выспрашивала у мамы — ну когда? Долго ли еще? Скоро ли?
Она гладила большой мамин живот, прислушивалась к тому, что творилось в его глубине. Там происходило какое-то шевеление, булькание, передвижение. Живот жил своей жизнью независимо от маминого желания. Он делался все плотнее и полнее, он выпирал то в одну, то в другую сторону. Мама объясняла Гале: вот тут голова, тут пятка малыша. А вот здесь, наверное, попка, а тут локти или коленки.
Маленькая Галя замирала от приближения к тайне, от прикосновения к еще не родившейся жизни. Почему-то у нее не было сомнения, что родится именно брат. Про себя она уже назвала его Егоркой. Вслух боялась произносить, вдруг мама заругает. Почему мама должна заругать, она не могла себе объяснить… Просто подслушала однажды разговор мамы с бабушкой. Та говорила:
— Нечего раньше времени пол ребенка разгадывать. И имя незачем придумывать. Дай бог, родится дитя… Там посмотрим.
— Суеверия все это, мама! — парировала дочь.
Но бабушка была неугомонна:
— Успокойся! Кто родится, тому и будем рады. А жить раньше времени — плохая примета. — У бабушки очень много было припасено примет — на все случаи жизни — и плохих, и хороших. В семье к этим суевериям серьезно, кроме самой бабушки, никто не относился. Выслушивать выслушивали, но прислушивались лишь изредка. А она всегда любила подкрепить свои слова примерами и обосновать ту или иную примету.
А может, и стоило тогда маме прислушаться к бабушке.
Случилась трагедия. Мама умерла в родах. Ребенка спасли… Но… может, даже и напрасно. Грех, наверное, так думать… И говорить об этом нельзя… Но Галя и не говорила, а про себя думала часто… Мальчик оказался больным.
Папа каким-то незаметным образом растворился в пространстве, бросив и горячо любимую дочь, как всегда казалось Гале, и только что народившегося больного сына. Бабушка взяла на себя его воспитание. Титанический, неимоверно тяжелый труд, который сродни лишь подвигу. И он жил, этот мальчик, довольно долго для такого тяжелого заболевания, целых шестнадцать лет.
Галя не любила брата, побаивалась и брезгливо морщилась, глядя на него. Бессмысленный взгляд, текущие изо рта слюни, вечно сопливый нос. Как бабушка ни старалась, а болезнь брала свое, и слабых сил пожилой женщины, конечно, не хватало: и внучку поднимать, и больного внука тянуть. Отец, правда, какие-то деньги присылал. Но разве это помощь была? Так, слезы…
Когда брат умер, все с облегчением вздохнули, и только одна бабушка искренне горевала и горячо плакала на могилке внука. Хотя жить ей без него стало значительно легче…
И теперь Галя сопоставила эти два события — мамину смерть в тридцать четыре года и свое непонятное заболевание в те же тридцать четыре. Что это? Рок? Проделки судьбы? Или такое проклятие?
Ну нет! Ей еще мужа с сыном нужно в Италию перевезти, быт здесь с ними наладить, хорошую работу найти. Ей еще дочку нужно родить, такую же беленькую и чуткую, как Моника. Ей абсолютно нет дела ни до каких проклятий. У нее своя программа, свой жизненный план! Уж коль скоро закинула ее судьба в Италию, так, наверное, не для того, чтобы она умерла здесь в расцвете сил?! Поэтому прочь все черные мысли, все упаднические настроения! Прочь, болезнь, непонятная, ненужная! Прочь!
Галя смотрела на белый потолок, который вот уже несколько дней как перестал кружиться, переводила взгляд на небо за окном, осматривала свои похудевшие руки, синие в местах уколов и повторяла сто раз в день одно и то же, практически без остановки: «Я счастлива! Мне всегда везет! Моя семья всегда рядом со мной! Я здорова! Я любима! У меня все хорошо! У меня все отлично!»
Однажды Галю навестила Паолина. Привезла ее мобильный телефон, рисунки от Джо и Моники, сок, фрукты и несколько шоколадок.
— Вот, Галя, я тебе список телефонов написала. Хотя тебе, наверное, сейчас не до этого?
— Какие телефоны?
— Ну, помнишь, ты просила про работу? Так я узнавала только там, где хотя бы временное жилье дают.
— Ой, Паолина! Огромное вам спасибо! Это для меня сейчас так важно!
— Ты понимаешь, я вынуждена была взять детям другую няню…
— Да, конечно.
— Но ты не волнуйся. Ты можешь после больницы спокойно зайти к нам, забрать вещи…
— Паолина, вы столько для меня сделали! Спасибо огромное! — Галя немного помолчала, справляясь с подступившим слезами. — Как там дети?
— Скучают по тебе. Привет передают.
— И им большой привет от меня!
— Ты пока здесь лежишь, попробуй позвонить… Может, найдется что-то подходящее.
— А долго мне еще здесь? Не знаете?
— Врач думает, что еще неделю, наверное. Странно, но так никто и не понял, что с тобой было.
— Давление упало.
— Ну это же симптом. А в чем основное заболевание — загадка.
— Да и Бог с ним! Главное — жива!
— Ладно, Галочка! Выздоравливай! — Паолина засобиралась уходить. — Я тебе кое-какие вещи привезла: джинсы, куртку. Врачи говорят, тебе потихоньку можно выходить гулять. Сначала на несколько минут, потом прибавлять постепенно время прогулок.
— Спасибо! — Галя еле-еле сдержалась, чтобы не показать свою слабость.
Но когда за Паолиной закрылась дверь, она заплакала. Вот и еще один этап ее заграничной жизни окончился. Не очень-то она преуспела. Сплошные минусы: денег толком не заработала, работу потеряла, здоровье подорвала, семью не перевезла. И перспектива впереди — опять все с нуля! Хорошо еще, Паолина по-человечески с ней поступила. До больницы проводила, навестила, позаботилась о ее дальнейшей работе.
Где тот список? Куда она его подевала? Ах, вот же он, под подушкой.
Что здесь? Строительная компания. Гипермаркет. Служба уборки города. Пара гостиниц, где требовались горничные, помощники кухни, портье и подсобные рабочие.
Галя понимала: мало найти работу, надо еще уговорить Сашку согласиться быть уборщиком, грузчиком или разнорабочим. Музыканты что-то никому не требовались. В артистах из Украины здесь никто не нуждался.

— Олесь! Ну правда, ну зачем ты днем приходишь-то? Димка дома. Он же все понимает.

— А когда мне приходить? Вечерами ты работаешь, по утрам спишь до обеда…
— Слушай! Ну неловко все это, ей-Богу! Давай прекратим. А? Лесь!
— То есть ты меня прогоняешь! — Леся приняла боевую стойку. — Не понравилась я тебе?
— Ну при чем здесь — понравилась не понравилась?! Ну было и было… Все! Димка же не маленький, все понимает. Не дай бог, матери расскажет.
— А Галя, значит, по-твоему, думает, что ты ей пять месяцев верность хранишь? Да? Что ты в монахи записался и только о ней одной мечтаешь?
— Слышишь, Лесь! Некрасиво как-то получается… нехорошо. Вы ведь все-таки подруги.
— Выходит дело, это я во всем виновата? Это я такая плохая, а ты — хороший, правильный, совестливый? Так выходит? И это я тебя в койку затащила?! Не ты меня обхаживал, не ты со мной заигрывал? Это я тебя, как теленочка на веревочке, в спальню повела? В твою же спальню, между прочим.
Она остановилась на мгновенье, набрала в легкие побольше воздуха и продолжала:
— То есть мы подруги, и поэтому мне должно быть стыдно?! А ты, муж моей подруги, и твоей вины никакой здесь нет?! Так выходит?
Сашка поморщился. С самого начала он ругал себя за то, что не сдержался, и потом несколько раз пытался прекратить порочную, как ему казалось, связь, но Олеся буквально вцепилась в него мертвой хваткой и не отпускала. А он… он как-то быстро разочаровался во всей этой истории. И чего он вообще с этой Леськой связался? Правда, стыд-то какой! Будто баб мало. Зачем с подругой жены? Тьфу! Нет, он, конечно, не моралист, не ханжа. Но какие-то этические принципы у него есть. И принципы его не сработали. Вот черт! Как погано на душе! Как же гадко!
Когда с Галей жили, Сашка как-то и не задумывался о других женщинах. Хотя при его работе возможностей было предостаточно. Но Галя всегда была с ним ласкова в постели, никогда не отказывала в близости, а наоборот, всегда была рада мужу и часто сама проявляла инициативу. Зачем ему кто-то еще?
В теперяшней ситуации, когда они оказались в разлуке не два месяца, как предполагалось, а целых пять, он, конечно, стал чувствовать дискомфорт. Ну… в физиологическом смысле. И даже удивился. Надо же, как было у них с Галкой это дело налажено: стабильно, регулярно, с желанием. Ему тяжело давалось воздержание. И если первые полтора-два месяца он честно держался, то потом — все, не смог. Появилась одна барышня, другая. Он не проводил с ними время, не держался за ручку, не водил в кино. Приглашал в свой же ресторан, после работы забегал в гости то к одной, то к другой и возвращался домой… Вот и вся «любовь». Голая физиология и ничего больше.
Подобные похождения были абсолютно не свойственны Сашке и поначалу он даже стеснялся… Потом ничего, пообвыкся, но не злоупотреблял. Раз в неделю ему было вполне достаточно.
Галю вспоминал часто, звонил, испытывал чувство вины, но оправдывал себя целиком и полностью.
И вдруг Леська! Ну что она зачастила? Зачем навязалась? Напились они разок, было дело. По пьяной лавочке все и случилось. Утром протрезвел, запереживал было, а потом махнул рукой: мол, было и прошло. Проехали.
Только не получилось, как он хотел. Может, и готов был забыть, но Леся почему-то сочла его минутную слабость чуть ли не влюбленностью и ходила к нему домой почти ежедневно. Со своим мужиком она к тому времени рассталась окончательно, целиком переключив свое внимание на Сашку.
Димка бросал на нее недовольные взгляды. Она их не замечала. Или не хотела замечать. Сашка кое-как терпел ее присутствие. Но его вздохи она почему-то принимала за нетерпеливое желание, за еле сдерживаемую страсть. Пока он наконец не заговорил с ней откровенно.
Леська, конечно, про его баб знала и тут же выдала:
— Ну если бы не я, ты бы продолжал бегать куда-то… Куда бегал до меня. Разве нет?!
— Ну и что! Это мое дело. Не лезь!
— Ах так? — Леся не хотела сдаваться. — Я, можно сказать, берегу его для жены, чтоб никакой заразы, никакой грязи, а он — не лезь! То есть ты гонишь меня? Я правильно поняла?
— Послушай! — Сашка терпеливо выслушал ее тираду и решил сменить свой резкий тон на более мягкий. — Ну давай по-хорошему! Мало ли что бывает между мужчиной и женщиной? Ну случилось… Давай успокоимся…
Она не дала ему договорить:
— Как это успокоимся? Ничего себе успокоимся! Он меня прогоняет, а я должна успокаиваться? А если Галка еще полгода не вернется, тогда что? Так и будешь по всяким б. ям таскаться?!
Сашка вдруг резко устал. От криков, от непонятных претензий, от всего этого разговора, глупого и неприятного:
— Значит так! Спасибо тебе за все! За то, что Галю на чужбине бросила! За то, что сама вернулась, а ее с собой даже не попыталась забрать! За дружбу твою верную! За прекрасные твои человеческие качества! За все тебе спасибо!
— Издеваешься? Да?! Вместо простого душевного разговора — издевка?! Ну что ж, — она зловеще прищурилась, — я с добром, а мне — вот так? Ладно! Ну ты не волнуйся. Уж я-то Галочке все доложу! Про всех баб твоих, про все твои похождения. А то, поди, убивается там по тебе: как моему Сашеньке тяжело одному! Как он там без меня справляется? Ничего не тяжело ему, милая! Отлично он справляется! Просто прекрасно!
— Лесь! Ты что?! Опомнись! Ты зачем… так? — у Сашки от волнения даже слов не находилось, чтобы выразить свое возмущение. — Что ты задумала?
— Что? Не нравится? Каков привет, таков и ответ! Слыхал, поди, поговорку-то?! Меня еще ни один мужик не бросил. Всех я бросала… Ничего-ничего… — она не договорила. Нервно засобиралась.
Сашка посерел лицом, сомкнул губы в тонкую полоску и двинулся на нее. Подойдя вплотную, он занес было руку, но не решился ударить, а только прошипел в ее беснующиеся глаза:
— Только попробуй! Хоть слово попробуй Гале сказать! Не сдобровать тебе!
Она, похоже, не испугалась. Спокойно обошла его и двинулась к выходу:
— Ой, напугал! Подумаешь, герой! — Около двери задержалась. — Ладно, пойду, не поминайте лихом!
Сашка в смятении метался по комнате. Он совершенно не был уверен в том, что Леська все не разболтает Галине. Причем то, что в нелицеприятном виде будет представлен именно он, Сашка не сомневался.
Почему-то Галин мобильный не отвечал. Не отвечал он неделю, две, три. Сашка названивал несколько раз на дню. Все безрезультатно.
Димка, который разговаривал с мамой минимум два раза в неделю, наседал на отца:
— Пап, как ты думаешь, что с мамой?
— Пап, почему она молчит?
— Пап, а вдруг с ней что-то случилось?
Ни на один из этих вопросов Сашка ответить не мог. Он и сам ими мучился…
В какой-то из дней позвонила Олеся и будничным голосом бесцветно произнесла:
— Галя в больнице.
— Откуда ты узнала? Что с ней? — чуть ли не заорал Сашка.
— Дозвонилась. С ней случилось непонятно что. Я толком не поняла, что именно. Только в больницу ее забрали…
— Господи! — у Сашки как-то мелко затряслись руки… и вспотели… — Господи! — почти беззвучно повторил он.
— Саш… ты не очень… не волнуйся… там врачи хорошие…
— А с кем ты говорила? С ней?
— Да нет. Трубку ребенок взял. Я не сообразила: мне надо было кого-то взрослого подозвать к телефону. Знаешь что, давай я еще раз попробую позвонить, вдруг удастся выяснить подробно, — голос у нее был виноватый, чуть обиженный и немного тревожный одновременно. — Я как что-то узнаю, перезвоню тебе.
Саша положил трубку и замер над телефоном. Он не ожидал от себя такой реакции. Потных ладоней, дрожащих рук, липкого страха где-то за грудиной, очень-очень глубоко, и осознания полной своей беспомощности…
Димке соврал, что у мамы что-то с телефоном, что она сама дозвонилась откуда-то с почты и что у нее все нормально.
— А чего ты такой, пап?
— Какой?
— Ну… нерадостный… Мама дозвонилась, а ты не рад будто?
— Волнуюсь я что-то… И вообще, когда связь односторонняя, это всегда напрягает.
— Пап, а чего она говорила-то? Что-нибудь новое? Когда мы к ней поедем?
— Не знаю, сынок. Про это ничего она не говорила.
А через несколько дней в трубке раздался голос Галины. Слабый, почти неузнаваемый, но такой родной, такой любимый, что Сашка заорал, как ненормальный:
— Галка! Наконец-то! Что с тобой? Мы с Димкой измучались от неизвестности!
— Все хорошо! Теперь уже все хорошо! Я работу тебе нашла. Приедешь?
— Конечно! Что ты спрашиваешь? Любую работу… Мне все равно. Лишь бы рядом с тобой!
— Знаешь, из всего, что я смогла найти, нам подходит только стройка.
— Ну и пусть стройка! — в тот момент ему действительно было все равно.
— Просто это единственное место, где не общежитие, а квартиру предоставляют. И даже с возможностью выкупа.
— Хорошо, хорошо! А сама-то ты где?
— Я пока в больнице. А из больницы, честно говоря, мне идти некуда. Могу, конечно, к прежней хозяйке на день-два попроситься… Но сам понимаешь…
— А как же быть?
— Есть совсем дешевые отели, чуть ли не одна звезда. Но платить, пусть немного, а надо… Давай так сделаем. Я как из больницы выйду, сразу вышлю деньги тебе на билет. Кстати, ты себе загранпаспорт сделал?
— Ну, конечно! И себе, и Димке.
— Ну вот. Как только деньги получишь, покупай билет и вылетай. Может, к какой-нибудь тургруппе примкнешь? Посоветуйся с Олесей, у нее были связи в турагенстве.
Имя Олеси больно ударило его, и он еле выдавил из себя:
— Ладно.
— Я разговаривала с отделом кадров… ну стройки этой. Сказали, что им очень нужны рабочие. Правда, ты же не квалифицированный специалист, а разнорабочий скорее. Но думаю, прорвемся! Главное — твое желание. А как только оформишься, сразу и жилье дадут.
— Галь, мы прилетим! Сразу, ты не волнуйся! Я вот только не знаю, как с Димкой… Может, пусть бы пока у мамы… Год бы доучился. И мы пока обустроимся. А к лету заберем. А?
Галя тяжело вздохнула. О сыне она запрещала себе вспоминать. Не могла не вспоминать, но очень редко позволяла себе истинное погружение в тоску по ребенку. Потому что после таких приступов грусти она долго плакала, не могла часами прийти в себя, а это действовало разрушительно на и так некрепкую психику.
Ей надо было быть всегда в тонусе, в движении, в борьбе за выживание, а слезы — разве это помощник?
И сейчас, только муж заговорил о сыне, она сразу замолчала, пытаясь проглотить ком, подступивший к горлу. Он почему-то не глотался, а так и стоял, перекрывая дыхание. Она даже говорить не могла. Кое-как попрощалась и отключилась.
Сашка тоже почему-то почувствовал какое-то волнение. Глаза увлажнились, нос засопел. Черт! Что это такое? Только плакать ему не хватало! Ничего, скоро все решится, только к Лесе не будет он обращаться ни за советом, ни за помощью. Сам разберется. Без нее.

Олеся переживала далеко не самые лучшие свои времена. С очередным мужем рассталась, с Сашкой разругалась. Да и что у нее могло с Сашкой получиться? На что она рассчитывала? Что он Галку бросит и на ней женится? Это было бы, конечно, вершиной счастья! И даже наплевать в этом случае ей было бы на подругу. Такое счастье перевесило бы все сомнения, угрызения совести и прочие глупости, о которых слишком много говорят, но которые ничего не значат, когда речь идет о личном… По мнению Олеси, все эти мелочи типа «неудобно-цинично-непорядочно» ничего не стояли, когда она думала о Сашке. А о таком слове, как предательство, она предпочитала не задумываться вовсе.

Да, Галя — ее подруга. Да, Галя — ее близкая подруга. А что ей делать, если она любит мужа своей близкой подруги? Что? Отойти в сторону? Так она и так тринадцать лет в стороне. Но не получается забыть его, не думать. Не получается. Она уж и так, и эдак: и замуж выходила неоднократно, и никакими внебрачными связями не брезговала, а никак Сашка из головы не выходил. Даже не из головы. Из сердца.
Ну ладно! Пусть не замуж, пусть не навсегда! Но хотя бы изредка, от случая к случаю. Пусть так! Она согласна. А он, выходит дело, нет. Совестливый очень, видите ли. Неловко ему перед женой. Мучают его внутренние переживания, и связь с Олесей не приносит никакого счастья. Вот это уже серьезно. То, что насильно мил не будешь, Олеся испытывала на себе не один раз. Никакие уговоры, убеждения, никакие «терпится-слюбится» не работали… Она в какой-то момент поняла: все! Не было у нее Сашки и никогда не будет! То, что она украла его у лучшей подруги, — это, во-первых, на очень короткое время, а во-вторых, иллюзия! Ну украла на несколько дней. И что? Счастлива? Пожалуй, да, эти несколько дней Олеся действительно ощущала счастье. А дальше что? Дальше было еще хуже, чем до всей этой связи. «До» была надежда, мечты, радужные планы и предвкушение радостных ощущений. А сейчас? Только тоска, обида, воспоминания, самокопание и все те же угрызения! Все то же жуткое слово «совесть». Куда бы от него деться?
Внешне она, конечно, никому своего настроения не показывала. Губы — яркой помадой, глазищи огромные! Улыбочка, короткая юбка. А в душе — такая боль, что не передать словами. И обидела его зачем-то напоследок. Ну да, он ей отказал, почти прогнал, но никоим образом не заслужил плохого отношения к себе. Более того, он был с ней честен. Обида в ней говорила, уязвленное самолюбие, жалость к себе. Чем же он виноват, что она ему не понравилась? А может, и понравилась, просто не смог он так… Видно, любит свою Галку. А она, Олеся, как бы хороша ни была, не смогла заменить ему жену.
И шла Олеся по улице вся такая из себя красивая, самоуверенная, цокала тонкими каблучками по асфальту, ловила восхищенные взгляды очарованных мужчин и страдала. Так страдала, как никогда в жизни…

Галя вышла из больницы. Стояла поздняя осень, но теплая, спокойная, сухая. Села на скамейке в больничном парке. Спешить было некуда. Сейчас она посидит немного, потом сядет в метро, доедет до Паолины. И что? Что дальше? Надо бы сразу деньги своим отослать, потом вещи собрать. Хотя наверняка уже все собрано и без нее.

Посидела, повздыхала, а идти надо.
Дома у Андреа и Паолины было тихо. Галя долго звонила в дверь. Но видимо, новая няня гуляла с детьми, а хозяева были на работе, и поэтому никто не открывал. Ключа у Гали, конечно, не было.
Хотелось есть, хотелось в туалет. И вообще Галя устала. Сколько времени она лежала больная, ослабленная, практически без движения. А теперь — уже полдня на ногах. И силы кончаются, и настроение поганое, и плакать хочется. Больше всего хочется плакать! Когда же он уже кончится, этот период ее жизни, тяжелейший, жуткий, страшный?
Там, на Украине, жили, с трудом сводя концы с концами. Не жили, а мучились. И теперь, почти полгода, сплошная битва за жизнь, сплошная борьба за выживание.
Галя зашла в ближайший «Макдоналдс». Вот уж поистине великое достижение человечества — этот самый «Макдоналдс»! И тепло, и сытно, и дешево. Туалет есть, и сиди сколько хочешь, никто не прогонит.
Галя пересчитала нехитрые свои сбережения. Получилось семь долларов с с мелочью… Это если пересчитать местные лиры на доллары. В прессе начинались разговоры о какой-то новой валюте: евро, что ли? Непонятно, на каком слоге ударение. Да Гале, честно говоря, было все равно. Где ударение, как будет называться новая валюта, введут ли ее вообще когда-нибудь… У нее нет ни долларов, ни гривен, ни лир, ни рублей. Хоть что-нибудь было бы! И если новая валюта приблизит ее пусть не к богатству, а хотя бы к стабильности, то она «за». Хотя лично от ее «за» или «против» ничего не зависит.
Итак, семь долларов с небольшим. На «Макдоналдс» вполне хватит. Кофе с молоком, гамбургер и картошка в сочетании с теплом и возможностью отдохнуть, на короткое время примирили Галю с действительностью.
До вечера было далеко. Она позвонила Паолине на мобильный. Та пообещала вернуться пораньше.
— Паолин, можно мне поговорить с вами?
— Конечно, Гала!
— Наверное, мне опять понадобится ваша помощь! — Слезы в голосе выдали внутреннюю боль Галины.
— Хорошо, хорошо. Поговорим!..
Ну вот, свободного времени часа три, а то и четыре есть. Хотя теперь оно у нее всегда свободное. Выбравшись из кафе, Галя осмотрелась. Рядом оказалась автобусная остановка. Покататься, что ли? Город посмотреть, развеяться. Она ведь Рим толком и не видела. Только ту его малую часть, которая рядом с домом. С детьми они, конечно, много гуляли пешком, но далеко не уходили. Моника в погоне за фонарями могла бы далеко уйти. Но потом резко уставала и домой возвращалась, капризничая. Гале иной раз приходилось нести ее на руках. Они договаривались:
— Давай я понесу тебя пять минут, а потом пять минут ты сама будешь идти.
— Давай! — соглашалась Моника.
А по прошествии пяти минут начинала канючить:
— А можно еще минуточку?
— А давай вон до того дома!
— Ну пожалуйста, еще два домика пройдем, а потом я сама.
Джо, хоть и держался мужественно, было видно, что он тоже устает. Но проситься на руки не смел, да и вряд ли Галина смогла бы. При всем его бережном отношении к сестре, подобные ситуации его раздражали. К тому же он немного завидовал Монике: это ее несут на руках, не его.
— Хватит ныть! — пытался он воспитывать сестру.
— Моника, прекрати! — повышал он голос.
— Нечего было так далеко идти, раз не может сама вернуться!
Но сестра, чувствуя особое расположение няни к ней, прижималась щекой к ее щеке и проникновенно шептала:
— Нянечка, ну пожалуйста! Нянечка, ну еще немножечко!
И Галя не могла ей отказать, хотя сама уставала, конечно.
Окрестности были изучены Галей досконально, а все то, что находилось в центре Рима, все основные достопримечательности оставались неизвестными.
Она собиралась с детьми посетить все легендарные места и даже купила путеводитель, и разработала культурную программу. Раз в неделю — то музей, то собор, то осмотр памятников. В списке значились площадь Капитолия, Колизей, картинная галерея, дворец Венеции, Пантеон, Сикстинская капелла, Национальный музей, Ватикан и многое другое. Из всего этого они успели добраться только до фонтана Треви. Дети были поражены! Лето, жара, а здесь — влага, прохлада, вода!
Галя позволила им помочить руки, умыть лицо. Джо сразу стал брызгаться. Моника сначала закапризничала, но потом подхватила игру брата и стала ему отвечать тем же. Дети смеялись, пытались увернуться от брызг, жмурились от солнца и пребывали в полном восторге. Галя успела сфотографировать их, пока они не получили замечание от туристов, на которых попадали капли воды.
— Хватит, хватит! Давайте отойдем в сторонку! Я вам что-то расскажу, — Галя увела детей в тенек.
— Галечка! Ну еще немножечко! Можно мы еще поиграем? — просил Джо.
— Я бы не возражала. Но видишь, мы мешаем окружающим.
— А им что, не жарко?
— Жарко, конечно!
— А мы их освежаем. Почему они возражают?
Галя рассмеялась.
— Послушайте, что я вам скажу. — И она в доступной форме рассказала им историю создания фонтана, объяснила сюжетные композиции, изображенные на рельефе, обратила внимание на некоторые художественные особенности достопримечательности. А потом прижала Монику к себе, Джо взяла за руку и, понизив голос, таинственно проговорила:
— Фонтан волшебный!
— Правда? — в один голос воскликнули дети.
— Да! Он исполняет желания!
— А как это?!
— Видите, почти каждый, кто подходит к воде, бросает в фонтан монетку.
— Да, да! Я видела! — закричала Моника.
— Ну и что? — невозмутимо парировал Джо. — И я видел. Не ты одна. И что это значит?
— Для туристов, которые приехали сюда из других стран, это значит вот что: когда человек бросает монетку, он вернется сюда вновь.
— Обязательно? — усомнился Джо.
— Если захочет, конечно. Ну и не забывайте, что фонтан волшебный: он же помогает…
— А нам-то что от этого? Мы же не туристы, — резонно возразил мальчик.
— А для тех, кто, как мы, не туристы… — Галя специально сделала интригующую паузу, Моника придвинулась к ней еще ближе, Джо затаил дыхание.
— Что?
— Для нас фонтан исполняет желания!
— Любые?
— Давайте проверим!
— А как?
— Бросим каждый по монетке и загадаем желание!
Галя достала из кошелька три монетки.
— Не торопитесь, подумайте… Кто что хочет… Потом подойдем и все вместе бросим.
Дети очень серьезно отнеслись к рассказанному Галей. Моника зажала денежку в кулаке и зажмурила глаза. Желаний у нее было много, и хотелось выбрать самое-самое…
Джо недоверчиво крутил монету между пальцами, а между тем решал про себя задачу чрезвычайной важности: попросить сразу две новые модели аэроплана или билеты на футбол. Аэроплан мама и так купит. Правда, по одному в месяц, а с футболом — вопрос. Папа и сам не уверен, пойдет ли, а уж возьмет ли с собой Джо… Это под большим сомнением. Лучше тогда загадать про футбол…
Дети бросили монеты первые, следом за ними Галя. Все свои желания она объединила в двух словах: «Я счастлива!» Именно так: не «чтобы я была счастливой» или «я буду счастлива». Нет! А только «Я счастлива!» и бросила с улыбкой свою монету в центр фонтана.
Один-единственный раз удалось им совершить вылазку к одной из достопримечательностей Рима, как Галя заболела. И так тщательно продуманный план рухнул.
В автобусе удалось сесть, и Галя с удовольствием устроилась на пластиковом кресле, с интересом наблюдая за жизнью города. Маршрут проходил по центру, и перед Галей открывалась панорама величественных зданий, скульптур, памятников. Здесь, казалось, все дышало историей, вечностью… Группы туристов то и дело мелькали за окном, и Галя подумала, не присоединиться ли ей к одной из них. Только как угадать, где русская или хотя бы англоговорящая. Японцев много, китайцев… Их хотя бы отличишь. А по остальным не поймешь — немцы они, голландцы или французы.
В автобусе пассажиры узнавали об остановках по голосовым сообщениям из динамика и в бегущей строке, над кабиной водителя.
Галя услышала, как объявили остановку «Ватикан», и, повинуясь непонятному ей самой порыву, потянулась к выходу. Ватикан казался ей воплощением какой-то элитарности, избранности. Она много читала про его историю. А поскольку была учительницей, то запоминала все прочитанное до мельчайших подробностей. Может, и не у всех учителей так устроена память, но лично она легко запоминала и даты, и цифры, и вообще любая информация запоминалась запросто, если она была ей интересна.
И вот она в самом «сердце Рима» — Ватикане. Огромная площадь, поражающая своей оригинальной архитектурой и величием. Колонны, количество которых невозможно пересчитать. Колоссальный собор необыкновенной красоты, мощи и энергетики.
«Боже! Неужели я настолько близко приблизилась к мечте?» — подумала Галя в каком-то эстетическом экстазе.
Сколько фотографий она пересмотрела, сколько всего прочла, что так или иначе касалось бы истории Ватикана. Как она хотела побывать здесь, полюбоваться площадью, собором, всей этой потрясающей архитектурой. И вот она здесь! Нежданно-негаданно, в самом центре Рима, в эпицентре истории…
Галя чувствовала в этот момент чуть ли не вселенскую причастность к чему-то великому, к тому, что не выразить словами. Она ходила по площади, любовалась ее архитектурой и уже думала было повернуть назад, когда проходившая мимо экскурсовод объявила своей группе:
— Туалеты направо, билет на колоннаду десять долларов, вход в собор Петра и Павла — бесплатный!
«Вот как?! Бесплатно?!» — Галя, ощутив новый прилив сил, бросилась занимать очередь в храм.
То, что она увидела, насытило ее духовно и эмоционально, будто на нее снизошла небесная благодать и спокойствие. Хотя какое же спокойствие в ее состоянии? Сплошное напряжение, волнение, неизвестность. И все же. Все же…
Какая-то группа туристов теснилась у скульптуры святого Павла. Группу вела молодая англичанка: легкая, стремительная, улыбчивая! Она говорила складно, без напряжения, не делая ненужных пауз между предложениями и не подыскивая слова.
«Вот бы и мне так!» — подумала Галя и посмотрела вверх. Она стояла под самым куполом, запрокинув голову и отправляя свою просьбу, будто письмо, куда-то высоко-высоко! В космос! В бескрайнюю Вселенную! К всемогущему Богу!
Статуя святого Павла была любима туристами всего мира. Почему-то именно к ней принято было обращаться с просьбами, желаниями и мольбами. Нескончаемая очередь тянулась к Павлу… Каждый дотрагивался до его ноги, стоял несколько мгновений, проговаривая про себя заветное желание или главную мечту и уступал место следующему.
Гале пришлось отстоять несколько очередей. Желаний у нее оказалось много. И уложиться в несколько мгновений она, естественно, не могла.
Нога у каменного Павла была не просто отполирована многотысячными прикосновениями. Она уже утратила свой скульптурный рельеф, превратившись в стертый кусок камня…
Галя не представляла себе, что можно руками до такой степени стесать вековой камень. Она с какой-то одержимостью занимала очередь за очередью, формулируя свои бесконечные желания.
«Чтоб Саша с Димой в ближайшее время приехали ко мне!»
«Пусть Саша устроится в Риме на хорошую работу!»
«Пусть я буду работать с удовольствием и за достойную зарплату!»
«Пусть наша семья станет состоятельной!»
«Пусть мы будем счастливы вместе всегда!»
«Пусть мы избежим разлук, ссор, недопониманий!»
«Пусть у нас родится дочка! Здоровая, прекрасная дочка!»

«Фу, пожалуй, хватит! Или что-то забыла?»

«Ну если даже и забыла, то можно сюда прийти еще раз. Эта молодая англичанка говорила своим туристам, что святой Павел очень помогает людям. Поэтому, не стесняйтесь, просите!»
Вот Галя и не стесняется, просит:
«Пусть мы будем жить в Италии!»
«Пусть мы будем жить в Италии долго и счастливо!»
«Пусть мой муж любит меня всю жизнь!»
«Пусть мы с ним родим девочку!»
Желание это последнее никак не вязалось с ее теперешним положением. Ей самой надо было хоть как-то оправиться от болезни, прийти в себя и закрепиться здесь, и хотя бы на сегодняшнюю ночь ночлег найти, и потом еще работу, и далее… по списку… А она про дочку! Странно все же устроен человек! Ей-богу, странно!

Сашка закрутился со своими бесконечными проблемами. Навалилось как-то все сразу: проблемы на работе, Леська с ее коварством, необходимость скорых сборов и сложность принятия решения по поводу сына.

На работе ситуация осложнилась до предела. Прежний директор умер. На его должность претендовали двое или трое. И пока они боролись, меряясь силой и что-то доказывая друг другу в стремлении занять теплое место, работа ресторана разлаживалась.
Клиенты выбирали места отдыха поспокойнее. Ансамбль все чаще оставался без работы. Сашка экономил и без того скудные сбережения, томился неопределенностью и с тревогой ждал перемены участи.
Сильной личностью он не являлся никогда. Лидерские качества не были в нем развиты. Жил он более-менее спокойно, катился по накатанной колее, никаких особо важных решений в жизни не принимая. Не считая женитьбы и устройства на работу. Все остальные решения — либо родители, либо жена, либо обстоятельства.
Как он жениться-то решился да еще на такой положительной девушке? Он никогда не думал, что Галка может обратить внимание на такого шалопая, как он. Ну да, душа компании, рубаха-парень, но он отдавал себе отчет в том, что у него на уме — сплошные гулянки. А она — вся из себя такая правильная, отличница, активистка.
Куда ему до нее? И он был искренне удивлен, когда не увидел отказа в ее глазах. Более того, он увидел призыв! И решился! Ринулся ухаживать за ней, как кидаются в бой… И все боялся: вдруг она разочаруется, вдруг передумает, вдруг «от ворот поворот».
Поэтому период ухаживаний Сашка свел до минимума, сделал своей любимой предложение и вскоре стал мужем. А заодно и главой семьи.
Правда, главой он был скорее номинально, чем реально, поскольку избегал каких-то судьбоносных для семьи решений. Он как в юности звался Сашкой, так в тридцать пять Сашкой и остался. Как бренчал на гитаре, так и продолжает. Хотя что в этом плохого? Если это и есть его призвание? Если он артист? Значит, и играть ему всю жизнь, веселить публику. Если только сейчас его судьба не переменится. Галка говорит о какой-то стройке. Какой из него строитель? Что он умеет? На него даже мать обижается, что он лопату никогда в руки не возьмет, по двору ничего не поможет.
А чем он поможет? Только людей насмешит. И как он мог дать согласие жене? Кем она его там определила? Разнорабочим? Уборщиком? Санитаром города?
Да-а-а! Вот это поворот судьбы! Как хорошо он жил все эти годы: любимая работа, нормальная семья, никаких проблем. И если бы не экономическая неразбериха в стране, которая явно затягивалась и грозила перерасти в глубокий кризис, он бы и дальше жил припеваючи как в переносном, так и в прямом смысле этого слова.
Терзался он всем понемногу: и сомнениями, и нежеланием расстаться с привычной жизнью в ресторане, и осознанием необходимости что-то менять…
Все навалилось тяжеленным грузом… Иногда он задумывался о том, а как же там Галка? Одна, на чужбине, среди незнакомых людей? И всегда страх подкатывал к горлу: нет, он так не смог бы… Вот так, один… Нет, не смог бы точно.
Про Леську старался не вспоминать. Некрасивая история. С какой стороны ни посмотри: некрасивая. И сошлись по пьянке, и встречались без особой радости, по крайней мере с его стороны, и расстались ужасно. И самое неприятное таилось в том, что он вообще не был уверен, что она оставит его в покое. Уж больно напориста, инициативна, энергична!
Тьфу! Аж настроение портится, когда про нее вспоминает. И зачем, дурак, связался?! Поддался сиюминутной слабости. Теперь и для Леськи врагом стал, и перед Галкой виноват. Ни в чем не выиграл. Везде проиграл. «Герой-любовник!» — с сарказмом думал он сам про себя.
Самобичевание, самоедство, самокритика, самокопание… Какие еще слова придуманы подобно этим? Все это было не свойственно Сашке. Поэтому с внутреннего монолога он быстро переключался на другие вопросы. К примеру: брать или не брать сына с собой. Он все же склонялся к тому, чтобы сначала самому освоиться на новом месте, а потом уже забрать Димку. Хотя как это можно будет сделать в реальности, он не очень-то представлял. Кто его тогда привезет? Не один же ребенок полетит за границу!

Жизнь Гали, начиная со студенчества и до последнего времени, представлялась сплошным подарком судьбы. Она почему-то все блага своего существования типа отличной учебы, удачного поступления в институт, добрых взаимоотношений с окружающими воспринимала не как собственные заслуги, а как дар свыше.

Вон Ленка — соседка — и училась хорошо, и репетиторов ей нанимали, и материально родители готовы были поддержать поступление дочери в вуз.
Ан нет… Несмотря ни на что не вышло, не сложилось… Забеременела она в десятом классе, время протянула, и вместо института — роддом. А потом — пеленки, распашонки… Не до учебы.
Или Митька из класса. Уж как над ним родители тряслись, как над хрустальной вазой: «Митенька, вовремя поешь!», «Митенька, не забудь шарфик!», «Митенька, осторожнее через дорогу!». А Митенька как-то запросто попал под влияние не очень хорошей компании. Подставили его, и сел бедный Митенька в тюрьму. Ничего не помогло: ни хорошие характеристики, ни родительские деньги…
Не повезло, что поделаешь?
А ей повезло! И институт классный, и учеба легко дается, и никаких проблем у нее нет. А еще Сашка на нее внимание обратил! Это уж совсем из области фантастики!
У Гали обмирало сердце, когда она смотрела на него. Он был недосягаем, совершенен, идеален! Гале казалось счастьем уже то, что она знакома с таким человеком, как Сашка. Веселый, открытый, улыбчивый! Яркий, привлекательный, талантливый!
Он пел то проникновенные, то веселые песни, аккомпанировал себе на гитаре, небрежно поправляя длинные кудрявые волосы. Он ухаживал за всеми одновременно и ни за кем в отдельности.
Вокруг него вились девчонки всех сортов и мастей, а он выбрал Галю! Ну разве не подарок судьбы?! И оказался, между прочим, совсем неиспорченным парнем, романтичным, сентиментальным, искренним.
Галя жила с ним с удовольствием. Со временем, конечно, проявились не слишком сильные стороны его характера. Однако это никоим образом не мешало Гале любить его и жить мирно.
Случались у них и ссоры. В основном из-за того, что Сашка стал выпивать. Но выпивка всегда была связана с работой, а работу свою Сашка обожал. Поэтому никаких условий Галя мужу не ставила: типа бросай работу, раз она провоцирует тебя на нетрезвый образ жизни. Нет. Она вообще никогда в ультимативном тоне с ним не разговаривала. Просто убеждала, просила, объясняла.
Он воспринимал, затихал, успокаивался. И долгое время после подобных разговоров действительно не пил. Не любил ссор, не терпел охлаждения в отношениях с женой и поэтому предпочитал прислушаться к ней, чем настаивать на своем. Тем более что особой радости алкоголь ему не доставлял. После излишних возлияний он просыпался с трудом, в тяжелом настроении, и требовался почти целый день, чтобы восстановиться и прийти в себя.
Весь день он вздыхал, мучился тошнотой и головной болью. Был выключен из жизни семьи и ненавидел сам себя.
А поскольку воздержание от алкоголя, кроме пользы, ничего не приносило, Сашка был даже рад, что Галя его останавливала.
И текла их жизнь тихо-мирно, с выездами в деревню к матери Сашки, с ежедневными заботами и хлопотами, со спокойным домашним Димкой и с обычными радостями обычной семьи.
А потом случился кризис. И жизнь переменилась. Былой достаток остался в прошлом, финансовая состоятельность семьи оказалась под угрозой, пришлось затянуть пояса потуже и выживать.
И вот теперь она здесь, в Италии! Звучит-то как — И-та-лия! Как песня, как сказка! Жизнь, правда, у Галки здесь пока не сказочная, совсем даже не сказочная, но она верит: все будет хорошо! Какие еще она слова себе придумала? «Я счастлива!», «Я здорова!», «У меня все хорошо!».
Она все твердила эти слова про себя, повторяя без устали по сто раз.

Паолина, конечно, сожалела о Гале. Уж как дети ее полюбили! Как хорошо она сошлась со всеми членами семьи: никого не раздражала, никому не мешала. С детьми занималась прекрасно. Ни одного замечания, ни одной претензии за все время! И надо же такому случиться?! Хорошо, что Паолина вовремя бросилась в больницу, а то неизвестно еще, чем бы все могло кончиться…

Новая няня тоже была неплохой, но менее «удобной», чем Галя. Во-первых, ее услуги стоили дороже, поскольку та была итальянкой, да к тому же не нуждалась в жилье. А во-вторых, работала только днем. Теперь Паолине приходилось самой купать детей вечерами, укладывать спать и читать каждый раз новую сказку.
Но вернуть все назад Паолина была не готова. Непонятно, какие еще проблемы со здоровьем могут случиться у этой русской. И потом: она же семью сюда перевозит. Значит, тоже ночевать не сможет. Так что, видимо, все правильно.
— Паолина… Мне некуда идти. Я понимаю, что это мои проблемы… Но пожалуйста, может быть… вы могли бы… — Галя замялась.
Паолина молчала.
— Если ваша новая няня не остается на ночь, я могла бы… детей укладывать, читать им на ночь…
— Галина, я все понимаю… Но я не в состоянии содержать двух нянь… И потом… Что вы будете делать днем?
— Мне не надо платить. Я готова работать ради проживания. Ем я мало, вы знаете…
— Ну я даже не знаю… Надо бы с Андреа посоветоваться…
— А днем если хотите, я могу готовить, убираться… — Галина почувствовала сомнение в голосе хозяйки и предлагала свои дополнительные услуги, лишь бы остаться, лишь бы как-то пережить момент ожидания своих, — я могу по магазинам… Стирать, гладить…
— Галя! Но это же колоссальная работа!
— Пусть! Лишь бы вы позволили жить у вас… Это недолго… — извиняющимся голосом добавила она. — Завтра посылаю деньги своим. Они скоро приедут…
— Хорошо, Галя! Живи! — все перечисленное Галей поразило воображение Паолины. Она прекрасно понимала, что одна уборка дома — занятие крайне хлопотное. Она нанимала женщину раз в неделю, чтобы та поэтапно убирала то один этаж, то другой. А Галя думает взвалить на себя еще и магазины, и кухню, и всю остальную домашнюю работу… Плюс дети вечерами. Паолина сочла проживание и питание русской настолько мизерной платой за этот гигантский труд, что согласилась даже без согласования с мужем, хотя обычно такие решения они принимали вместе.

В аэропорту было шумно и многолюдно. Зато свежо: кондиционеры работали вовсю.

Почему-то вместо радости Галя испытывала неимоверное волнение. Руки то потели, то дрожали, то мерзли. Она попеременно куталась в шарф, пытаясь согреться, и освежалась газированной водой в надежде охладиться.
Рейс задерживался, и Галя в нервном напряжении сновала туда-сюда: от монитора к залу ожидания, от стойки информации к выходу из аэропорта. Там, на улице, господствовал декабрь. Погода была промозглой, но в ярко украшенном городе царило ожидание Рождества, и невозможно было остаться равнодушным к праздничному настроению.
Витрины сверкали огнями, елки искрились блестящими шарами, вывески поздравляли с приближающимся праздником и желали счастливого Рождества.
Во всем чувствовалось ожидание праздника… Люди приветливо улыбались друг другу. При взгляде на вспыхивающие разноцветными огнями елки лица горожан теплели. И Галя удивлялась: надо же, взрослые люди… а реагируют как дети. Радуются, восхищаются и не стесняются демонстрировать свои чувства.
Вот и сейчас, невзирая на все свое волнение, Галя выходила из здания аэропорта и любовалась огромной красавицей-елкой, необыкновенно украшенной, будто бы посыпанной инеем, наряженной одноцветными ярко-голубыми шарами…
В Галином детстве, да и до сих пор, принято было украшать елки разноцветными и разномастными игрушками, гирляндами, переливающимися всеми цветами радуги. Причем, считалось, чем ярче, чем больше цветов, тем наряднее и богаче елка. И люди старались: елки у них переливались, блистали и мигали разноцветными огнями.
Здесь, в Европе, было принято иначе. Одноцветные шары или гирлянды. Никакого разноцветья… Все стильно, завораживающе красиво, великолепно!
Созерцание отвлекало Галю от томительного ожидания и немного успокаивало ее нервозность.
Было решено, что муж с сыном прилетают вместе. Галя сняла номер в скромной гостинице, маленький, не очень удобный, но зато дешевый и с завтраком. И хотя на завтрак предлагался самый минимум продуктов: яйца, хлеб, мюсли, джем и кофе, Галя была рада и этому. В строительной компании ей гарантировали жилье, и этот отель был вынужденной и кратковременной мерой.
Багаж своим она велела брать по максимуму, чтобы хотя бы первое время не тратиться на одежду. Хотя какой у них там максимум? По два свитера, по три рубашки…
Господи! Неужели получится?! Неужели все удастся? Когда Галину начинали одолевать сомнения, она с упорством, достойным подражанием повторяла бессчетное количество раз: «У меня все хорошо! Я счастлива! Мои желания исполняются!»
Она ходила по залу ожидания и шептала себе под нос эти нехитрые фразы, то напевая их на всевозможные лады, то повторяя строго и четко, как молитву.
Димка вышел из самолета следом за отцом, но так и норовил вырваться вперед. И когда они получили багаж, сын все же первым бросился к выходу, оставив отца складывать свои сумки на тележку.
Чемоданов на колесиках у них отродясь не водилось. Везли они свои вещи в спортивных сумках через плечо и в каких-то немыслимых баулах. Раз сказано по максимуму, значит, по максимуму.
Галя обводила всех пассажиров лихорадочным взглядом, нервно вытягивала шею и судорожно сглатывала слюну.
Сын выскочил один, без отца, и Галя замерла с полуоткрытым ртом, не сразу осознав, что этот высокий, длинноволосый, неказистый подросток — ее Димка.
— Дима-а-а! Сынок! — заорала она как ненормальная. — Я здесь!
И она, растолкав других встречающих, рванулась к ребенку.
— Мама! — Димка бросил баулы, обнял мать, и оказалось, что он уже одного с ней роста. — Мам, привет!
— Наконец-то! — Галя не отпускала сына, прижимая его к себе и повторяя только это «наконец-то».
Объятия ее казались Димке каменными. Он не мог толком ни повернуться, ни вздохнуть. Да и не пытался. Запах мамы, казалось, неуловимый, заполнил его, он даже всхлипнул. Сначала скрытно, а потом заплакал не стесняясь, потому что так соскучился, что сил сдерживать свои чувства не было.
Встревоженный Сашка катил полную телегу вещей. Вид у него был усталый и недовольный. Во-первых, тележка попалась дурацкая. Одно колесо все время выворачивалось и тормозило все движение. Во-вторых, гитара в чехле висела где-то на спине, что вынуждало его идти неестественно прямо. В-третьих, Димка куда-то делся. Не дождался его, убежал вперед, и Сашка волновался, что ребенок потеряется.
Галя увидела его первой и расцепила объятия.
Глаза Сашки метались по встречающим. Он еще не видел ни сына, ни жены, в толпе встречающих все сливалось… А у Гали при взгляде на мужа упало сердце…
Она еще не поняла почему, толком еще ничего не осознала, не проанализировала. Просто уткнулась взглядом в его лицо и почувствовала: чужой! Что скрывалось для нее под этим словом? Почему именно оно выпрыгнуло изнутри и ударилось больно в сердце?
Она отлепила от себя сына и помахала Сашке рукой:
— Эй! Мы тут!
Он посмотрел в их сторону и со вздохом облегчения улыбнулся:
— Ну здравствуй, дорогая!
Распахнутые объятия, знакомый образ, приветливая улыбка и абсолютно чужой взгляд!
Господи! Опять это ощущение. Его даже неприятным не назовешь. Ощущение странное и страшное. Ждала своего, родного, близкого… А увидела будто бы незнакомого мужчину.
«Это первый момент, — уговаривала она себя. — Сейчас мы обнимемся, поцелуемся и все пройдет». Они обнялись, поцеловались. Как будто стыдливо, стесняясь и сына, и людей вокруг… Скомканно как-то, сухо…
Галя не задавала мужу никаких провокационных вопросов. Зачем? Случилась разлука, вынужденная, затяжная, непредвиденная… Они отвыкли друг от друга. Это же очевидно. Полгода разлуки для людей, которые практически никогда не расставались больше, чем на неделю, это, наверное, много. Это много, долго и тяжело!
Сашка чувствовал одновременно и стыд, и вину, и неуверенность, и страх перед переменами. И все это было написано на его лице. И Галя, конечно, запросто разгадала все эти чувства, глядя на Сашку. И если неуверенность и тревога перед будущим были ей понятны… Более того, она сама испытывала те же самые чувства, причем постоянно, поскольку никакой стабильности, никакой гарантии не было даже в перспективе… Только если в мечтах. Ну да, в мечтах и в Галиных формулировках типа «Моя жизнь прекрасна!». Так вот, если про неуверенность и тревогу ей все было понятно, то с чувствами вины и стыда, которые она отчетливо читала на его лице, был вопрос.
Но Галя предпочитала не задавать вопросов. Она просто констатировала про себя, ничего не выясняя и не расспрашивая.
Расстроилась, естественно, понимая, что неспроста… Но радость от встречи перевесила все сомнения.
Потом была масса проблем: получение жилья, оформление документов, изучение итальянского, организация учебы для сына. Потом были слезы Сашки, когда во время работы на стройке он повредил пальцы. Сначала указательный на правой, а потом сразу два — на левой. Играть больше не мог. Боже! Это была настоящая трагедия. Нет, он играл, конечно, но кое-как. С напряжением, без удовольствия. Скорее, мучился, чем играл.
— Дима! Я прошу тебя! — со слезами умолял он сына. — Бери гитару, садись учиться!
— Пап, да я же хорошо играю! — отнекивался тот.
— Не спорь! Играть-то ты, может, и умеешь… — и с досадой добавлял, — на уровне трех аккордов.
— Ну пап! — обиженно начинал канючить Димка. Учиться ему совсем не хотелось. Итак сплошные усилия: итальянский учи, новые отношения с новыми одноклассниками заводи, к непривычной жизни заграничной приноравливайся… Разве этого мало? Кому охота еще дополнительную учебу на себя взваливать?
— Все! Начинай заниматься серьезно! Каждый день!
— Но когда? Пап, когда? Тебя дома не бывает, учебников по музыкальной грамоте ты не брал. С кем я буду заниматься?
— Вечерами буду тебя учить! — безапелляционно заявил Сашка и добавил просительно: — Пожалуйста!

А потом случилась у Сашки детская болезнь: свинка. Ни с того ни с сего. Лежал опухший, раздувшийся и выглядел очень смешно. Гале и жалко, и уморительно было смотреть на такого мужа.

«Ну вот и все, — думала она про себя. — И так с беременностью проблемы, а тут еще и свинка. Говорят, после нее у мужчин проблемы с бесплодием появляются. Неужели с мечтой о девочке придется проститься?»
Но видимо, там, наверху, в небесной всемогущей канцелярии расценили по-другому. И через пару лет родила Галя дочку. Беленькую, хорошенькую, ласковую!
И работать она стала экскурсоводом. С упоением изучала историю Древнего Рима, без устали бродила по городу, любовалась вечными зданиями, прекрасно сохранившимися памятниками, вникала во все подробности истории, и все свои знания с удовольствием передавала слушателям.
Лет восемь-девять прошло с тех пор, как Галя оказалась в Италии. Столько же лет потребовалось для исполнения всех ее желаний! Значит, и вправду оказалось, что купила она когда-то билет в счастливую жизнь!
По дешевке, по случаю купила, а билет оказался истинно счастливым!