Практикум по русскому языку орфография и пунктуация Учебное пособие

 
№ 38. И Медвежонку представилось, как они с Ежиком сидят ночью под звез-
дами у реки, варят чай в чайнике, слушают, как плещется рыба в воде, и чайник спер-
ва урчит, а потом клокочет, и звезды падают прямо в траву и, большие, теплые, шеве-
лятся у ног. И так Медвежонку захотелось в ту летнюю ночь, так захотелось полежать 
в мягкой траве, глядя в небо, что Медвежонок сказал Муравью:
– 
Иди сюда, садись у печки, а я пойду туда, в лето.
И Медвежонок побежал по мягкой теплой траве, и забежал в реку, и стал брыз-
гаться водой, и, если поглядеть прищурившись, в брызгах возникала каждый раз на-
стоящая радуга, и каждый раз Медвежонку не верилось, и каждый раз Медвежонок 
видел ее снова. 
– 
Эй! – крикнул Муравей в лето. – А кто обещал работать? 
– 
Погоди! – сказал Медвежонок. И снова стал, щурясь, брызгаться и ловить 
сквозь ресницы радугу. (С. Козлов) 
 
№ 39. Была уже полночь. Направо видно было все село, длинная улица тяну-
лась далеко, верст на пять. Все было погружено в тихий, глубокий сон: ни движения, 
ни звука, даже не верится, что в природе может быть так тихо. Когда в лунную ночь 
видишь широкую сельскую улицу с ее избами, стогами, уснувшими ивами, то на ду-
ше становится тихо; в этом своем покое, укрывшись в ночных тенях от трудов, забот 
и горя, она кротка, печальна, прекрасна, и кажется, что и звезды смотрят на нее лас-
ково и с умилением и что зла уже нет на земле и все благополучно.
Налево с края села 
начиналось поле; оно было видно далеко, до горизонта, и во всю ширь этого поля, за-
литого лунным светом, тоже ни движения ни звука. (А. П. Чехов). 
№ 40. Лежанье у Ильи Ильича не было ни необходимостью, как у больного 
или как у человека, который хочет спать, ни случайностью, как у того, кто устал, ни 
наслаждением, как у лентяя: это было его нормальным состоянием. Когда он был до-
ма – а он был почти всегда дома, – он всё лежал, и всё постоянно в одной комнате, где 
мы его нашли, служившей ему спальней, кабинетом и приёмной. У него было ещё три 
комнаты, но он редко туда заглядывал, утром разве, и то не всякий день, когда чело-
век мёл кабинет, чего не всякий день делалось. В тех комнатах мебель закрыта была 
чехлами, шторы спущены. 
Комната, где лежал Илья Ильич, с первого взгляда казалась прекрасно убран-
ною. Там стояло бюро красного дерева, два дивана, обитые шелковою материею, кра-

---

90 
сивые ширмы с вышитыми небывалыми в природе птицами и плодами. Были там 
шелковые занавесы, ковры, несколько картин, бронза, фарфор и множество красивых 
мелочей. 
Но опытный глаз человека с чистым вкусом одним беглым взглядом на всё, что 
тут было, прочёл бы только желание кое-как соблюсти видимость неизбежных при-
личий, лишь бы отделаться от них. Обломов хлопотал, конечно, только об этом, когда 
убирал свой кабинет. Утонченный вкус не удовольствовался бы этими тяжелыми, не-
грациозными стульями красного дерева, шаткими этажерками. Задок у одного дивана 
осел вниз, наклеенное дерево местами отстало. 
Точно тот же характер носили на себе и картины, и вазы, и мелочи. 
Сам хозяин, однако, смотрел на убранство своего кабинета так холодно и рас-
сеянно, как будто спрашивал глазами: «Кто сюда натащил и наставил все это?» От та-
кого холодного воззрения Обломова на свою собственность, а может быть, и ещё от 
более холодного воззрения на тот же предмет слуги его, Захара, вид кабинета, если 
осмотреть там всё повнимательнее, поражал господствующею в нём запущенностью 
и небрежностью. (И. А. Гончаров).