Специфика романтизма в ранних произведениях М. Горького Старуха Изергиль

2.2. Дух романтизма в рассказе «Девушка и смерть».
«Де́вушка и Cмерть» — юношеская романтическая поэма-сказка Максима Горького bПоэма состоит из 7 частей:

1. 
   Разбитый в битве царь встречает по дороге девушку, которая хамит ему в лицо, поскольку он отвлекает её от разговора с возлюбленным. Царь приказывает отдать её в руки Смерти.
   
2. 
   Смерть в тот день была не в духе.
   
3. 
   Девушка оправдывается перед Смертью и просит разрешения ещё раз поцеловаться с милым. Смерть ей то разрешает.
   
4. 
   Смерти снится сон, что её прародители Каин и Иуда ползут по горе и просят пощады у Господа. Архангел Михаил их не пускает, но говорит им, что они будут прощены, когда их простит тот, чья сила может побороть силу Смерти.
   
5. 
   Проснувшаяся Смерть ждет возвращения девицы, а та не приходит. Смерть напевает песенку.
   
6. 
   Разозлившаяся Смерть находит спящую девицу на травке в обнимку с юношей. Та просыпается и смело оправдывается.
   
7. 
   Смерть разрешает ей жить, только с той поры Смерть и Любовь всегда ходят рядом.
   

ГорГорький, по собственным словам, написал поэму в 1892 году. Это был тифлисский период его жизни. Тогда он написал целые тетради высокопарных стихов в подражание Байрону, наизусть читал соседям по подвалу «Каина» и «Манфреда». Впоследствии на основе своих стихотворных набросков он и создал поэму.
В том же 1892 году он отослал её в казанскую газету «Волжский вестник», но редактор газеты по фамилии Рейнгардт по цензурным условиям отказался напечатать это произведение. В итоге она была опубликована лишь летом 1917 года в газете «Новая жизнь».
Вошла в сборник рассказов «Ералаш» и во все собрания сочинений. Начиная со сборника «Ералаш», печатается с подзаголовком «сказка».
Биограф и личный знакомый Горького Илья Груздев пишет, что вначале датой создания считался год публикации:
Впервые «Девушка и Смерть» была напечатана в 1917 году, и время её написания не вызывало сомнений. Но в одном из писем ко мне 1926 года Алексей Максимович, рассказывая о начале своего «литературного бытия», сообщил, что он пробовал поместить в газете «Волжский вестник» сказку «Девушка и Смерть». «Рейнгардт, — писал Алексей Максимович, — нашёл её нецензурной». Когда я в 1928 году подготовлял собрание сочинений М. Горького, я запросил о времени написания сказки для определения её места в собрании. «Спешу подтвердить телеграмму, — отвечал Алексей Максимович, — „Девушка и Смерть“ написана в Тифлисе, значит — в 92 году. Напечатал „Девушку и Смерть.“ в 15 или 16 г., кажется, в книжке „Ералаш“ и с намерением услышать: что скажут? Никто ничего не сказал».
— И. А. Груздев. Горький, 1958
При этом Груздев добавляет в примечании: «Алексей Максимович здесь неточен: „Девушка и Смерть“ была напечатана в 1917 году в газете „Новая жизнь“, а затем в 1918 году вошла в сборник „Ералаш и другие рассказы“».

ски11 октября 1931 года А. М. Горький в своём особняке Рябушинского (по другим указаниям — на даче) прочел свою сказку посетившим его Сталину и Ворошилову. На последней странице текста сказки товарищ Сталин тогда начертал знаменитую резолюцию:

Эта штука сильнее, чем «Фауст» Гёте (любовь побеждает смерть).
. Сталин и Ворошилов были пьяны и валяли дурака». — Иосиф Сталин, 11/ Х – 31 г.
Вячеслав Всеволодович Иванов по семейным преданиям пересказывает отрицательное мнение Горького об этом событии: за неделю до отъезда Горького в Италию у него в гостях были Сталин и Ворошилов. Они «…написали свою резолюцию на его сказке „Девушка и смерть“. Мой отец, говоривший об этом эпизоде с Горьким, утверждал решительно, что Горький был оскорблён
На развороте, напротив автографа Сталина, на первой странице рассказа «Дед Архип и Лёнька», Ворошилов оставил свою надпись: «Я малограмотный, но думаю, что т. Сталин более чем правильно определил значение стихов А. Горького. От себя скажу: я люблю М. Горького как моего и моего класса писателя, который правильно определил наше поступательное движение. — Ворошилов 11/X 31».
Дмитрий Быков в биографическом очерке Горького пишет: «С „Девушкой и смертью“ — единственной сохранившейся поэмой тифлисского периода — вообще вышло забавно: Горький отчего-то питал к ней слабость, как и вообще к своим стихам (вероятно, он так и не простил Ходасевичу честного ответа, что стихи его «никуда не годятся»). Вещь эту он впоследствии читал Сталину и Ворошилову, посетившим его в 1931 году на даче в Горках, и Всеволод Иванов вспоминал, что Горький ему об этом посещении рассказывал тоном глубоко оскорблённого человека: вожди были пьяны, и сталинская карандашная резолюция на первой [на самом деле на последней, Быков ошибается] странице поэмы звучала откровенно издевательски. Кстати, эти слова по рейтингу цитируемости ненамного отстают от горьковских крылатых фраз. Думаю, Горького оскорбило не только слово „штука“ (впрочем, нашёл кому читать драматическую поэму о любви!), но и сравнение с Гёте, к „Фаусту“ которого наивное сочинение Пешкова не имеет никакого отношения, но выглядит на его фоне совершенно пигмейским. „Штука посильнее "Фауста" Гёте“ прочно вошла в советский фольклор и поминалась при любом сильном потрясении, как бытовом, так и эстетическом»^.
Похвалы и критика
Оценка Сталиным предопределила высказывания советских литературоведов.
В 1940 году Павел Новицкий, желая похвалить Лермонтова, сравнивает его произведения с этой поэмой-сказкой и пишет так: «Юношеские романтические драмы Лермонтова сродни поэтической культуре раннего Горького. Они сродни юношеской экспрессии нашей культуры. Они помогают выработке и победе той „высокой точки зрения“, которая раскрывает всё великолепие нашей действительности и о которой так вдохновенно писал Горький.
В книге 1954 года С. Касторский и С. Балухатый хвалят якобы пролетарский и революционный смысл поэмы: «Ранние произведения — „Девушка и Смерть“, „Старуха Изергиль“, „Песня о Соколе“ — идейно близки друг другу. Каждое из них является гимном героическому настоящему и светлому грядущему. Все они проникнуты идеей утверждения жизни, достойной человека, наполнены призывом к действенной, мужественной борьбе за неё. Эти произведения — манифесты истинного гуманизма и демократизма буржуазная критика предпочла обойти молчанием поэму, утверждающую победу жизни над смертью. Девушка, ведущая себя безбоязненно перед деспотом-царем, девушка, которая „стоит пред Смертью смело“, — это символ жизни. В этом образе был воплощен тот исторический оптимизм, который являлся органическим качеством Горького как художника пролетариата. ярко выразился основной принцип всего горьковского творчества: воспевание смелых и сильных духом борцов во имя жизни и разоблачение тех, кто исковеркал жизнь, поработил человека и продолжает убивать его физическую и духовную силу воспевание сильной воли и страстного стремления к свободе, противопоставленных обывательской морали, рабьей „философии“ мещанства, с его инертностью, пошлостью, трусостью, боязнью нового.
Также они восхваляют язык любимого произведения Сталина: «…отчетливо обозначился горьковский подход к освоению богатств русского народного творчества. Горький развивает передовые традиции русской литературы XIX века — Пушкина, Лермонтова, Некрасова — решительно выступая и против фольклорной экзотики — распространённого в реакционной литературе эстетского любования фольклором, и против этнографизма, то есть использования фольклора с целью придать произведению местный колорит. Творчески перерабатывая фольклор, Горький усиливает и обогащает народно-поэтические мотивы и образы, заостряя их против враждебных народу социальных форм жизни, против реакционной эстетики. Борясь с реакционной фольклорной романтикой, Горький совершенно по-новому даёт образ Смерти — он снижает, опрощает традиционный образ, переводя его в бытовой, житейский план. Горький изображает Смерть в виде ворчливой, грубоватой старухи, одетой в лапти и простую деревенскую одежду; старуха-смерть любит подремать, грея на солнце старые кости. Рассказ о Каине и Иуде, вставленный в сказку в виде сна Смерти, представляет собою вариант духовного стиха, апокрифического сказания-легенды, близкого к тем сказам горьковской бабушки Акулины Ивановны про Иону, Ивана-воина, дьякона Евстигнея, которые в творчески переработанном виде введены в повесть „Детство“. В духе народной сатирической сказки дан Горьким образ царя; в лице его разоблачаются жестокость, произвол, насилие».
В 1954 году Илья Груздев пишет, что из раннего периода творчества Горького это «наиболее замечательная вещь , которую по праву можно назвать поэмой всепобеждающей жизни» В биографии Горького он так характеризует её: «…апофеоз Жизни, могучее, всепобеждающее презрение к Смерти, к Судьбе, тёмным и косным силам старого мира, всё, что так ярко выражено в этой короткой поэме, было как бы прологом ко всему творческому пути Горького, явилось образной программой действий и основой его миропонимания» И. М. Нефёдова в своей книге 1979 года причисляет стихотворение к «талантливым», которые есть у Горького наряду и с более слабыми стихами
Более современные литературоведы причисляют произведение к романтической линии раннего творчества Горького. В 1994 году В. А. Келдыш пишет: «…впоследствии сам писатель характеризовал их как „вымыслы“, вносимые в неё художником (статья „О том, как я учился писать“, 1928) В романтическом сказании и в рассказах об окружающем переплелись реалистическая и интенсивная романтическая образность»
Дмитрий Быков в биографическом очерке «Был ли Горький?» отзывается об этом произведении резко негативно: «…яркое описание Пешкова тифлисского периода: он упоминает его могучую фигуру, грубоватые манеры и движения (заметим, грубоватые нарочито, подчёркнуто, даже на фоне тифлисских низов). При этом он и тогда был удивительным рассказчиком — заслушаешься. Поражал контраст его высокопарных стихов, полных общеромантических штампов, — и устных рассказов, в которых ироничный повествователь усиленно подчёркивал наиболее дикие и отвратительные детали. Впоследствии именно игра на этом контрасте станет фирменным знаком Горького. О стихах, которые он тогда сочинял, некоторое представление даёт чудовищная — кто бы спорил — поэма „Девушка и смерть“, которую он впервые сумел напечатать лишь четверть века спустя, и не по цензурным соображениям, а потому, что такая графомания нигде не могла бы появиться, когда бы её не подкреплял авторитет прославленного горьковского имени. Однако мы на этой поэме остановимся — не только потому, что самому Горькому она была исключительно дорога, но и потому, что других образчиков его байронических мистерий у нас нет.

в подражание Байрону, наизусть читал соседям по подвалу «Каина» и «Манфред