Статьи о русской литературе

Сын роскоши, прохлад и нег,
Куда, Мещерский, ты сокрылся?
Оставил ты сей жизни брег,
К брегам ты мертвых удалился:
Здесь персть твоя, а духа нет.
Где ж он? – он там. Где там? – не знаем.
Мы только плачем и взываем:
«О, горе нам, рожденным в свет!»
Вникните в смысл этой строфы – и вы согласитесь, что это вопль
подавленной ужасом души, крик нестерпимого отчаяния… А между
тем исходным пунктом этого страшного созерцания жалкой участи
человека – не иное что, как смерть богача… Можно подумать, что
бедняк, умерший с голоду, среди оборванной семьи, в предсмертной
агонии просящий хлеба, – не возбудил бы в поэте таких горестных
чувств, таких безотрадных воплей… Что делать! у всякого времени
своя болезнь и свой недостаток. Время наше лучше прошлого, а не мы
лучше отцов наших; если мотивы наших страданий выше и
благороднее, если ропот отчаяния вырывается из стесненной,
сдавленной груди нашей не при виде богача, умершего от
индижестии
[1]
, а при виде непризнанного таланта, страждущего
достоинства, сраженного благородного стремления, несбывшихся
порывов к великому и прекрасному…
Утехи, радость и любовь.
Где купно с здравием блистали,
У всех там цепенеет кровь
И дух мятется от печали;
Где стол был яств – там гроб стоит,
Где пиршеств раздавались клики –
Надгробные там воют лики,
И бледна смерть на всех глядит…
Здесь опять непосредственным источником отчаяния –
противоположность между утехами, радостию, любовию и здравием
и между зрелищем смерти, между столом с яствами и столом с
гробом, между кликами пиршеств и воем надгробных ликов… Дети
пировали за столом – грянул гром и обратил в прах часть
собеседников; остальные в ужасе и отчаянии… И как не быть им в

---

ужасе, когда их пронзила ужасная мысль: к чему же и пиры, если и
ими нельзя спастись от смерти, – а без пиров к чему же и жизнь?.. Да,
наше время лучше времени отцов наших… Если хотите, и мы жадно
любим пиры, и многие из нас только и делают, что пируют; но
счастливы ли они пирами своими? Увы, пиры никогда не прерывались
и с усердием продолжаются и в наше время, – это правда; но отчего же
это уныние, это чувство тяжести и утомления от жизни, эти
изнуренные, бледные лица, омраченные тоскою и заботою, этот –
…Увядший жизни цвет
Без малого в восьмнадцать лет?..
Нет, нам жалки эти веселенькие старички, упрекающие нас, что
мы не умеем веселиться, как веселились в старые, давние годы…
И предков скучны нам роскошные забавы,
Их добросовестный, ребяческий разврат…
Говоря о неверности и скоротечности жизни человека, поэт
обращается к себе самому, – и его слова полны вдохновенной грусти:
Как сон, как сладкая мечта,
Исчезла и моя уж младость;
Не сильно нежит красота,
Не столько восхищает радость,
Не столько легкомыслен ум,
Не столько я благополучен;
Желанием честей размучен,
Зовет, я слышу, славы шум.
Итак, вот новое обольщение на вечерней заре дней поэта; но, увы!
его разочарованное чувство уже ничему не доверяет, – и он восклицает
в порыве грустного негодования:

---

Но так и мужество пройдет
И вместе к славе с ним стремленье;
Богатств стяжание минет,
И в сердце всех страстей волненье
Прейдет, прейдет в чреду свою.
Подите, счастья, прочь, возможны!
Вы все пременчивы и ложны:
Я в дверях вечности стою!
Казалось бы, что здесь и конец оде; но поэзия того времени страх
как любила выводы и заключения, словно после порядковой хрии, где
в конце повторялось другими словами уже сказанное в предложении и
приступе. Итак, какой же вывод сделал поэт из всей своей оды? –
посмотрим:
Сей день иль завтра умереть,
Перфильев, должно нам конечно;
Почто ж терзаться и скорбеть,
Что смертный друг твой жил не вечно?
Жизнь есть небес мгновенный дар: