Учебное пособие {2} Gaudeamus igitur Juvenes dum sumus! Post jucundam juventutem, Post molestam senectutem Nos habebit humus

2. Восприятие произведений искусства как сотворчество. Феномен катарсиса

Проблема восприятия произведений искусства многоаспектна и требует для своего всестороннего рассмотрения междисциплинар­ного подхода. Анализ ее в рамках эстетики осуществляется обычно на базе широкого привлечения и ассимиляции знаний из психологии, социологии, философии, семиотики, культурологии, истории и тео­рии искусства и др.
Между тем, эстетический анализ восприятия не сводим к ча­стностям и не есть механическая сумма односторонних характерис­тик, взятых из разных областей знания. Интерес эстетики к данной проблеме проистекает из самого ее предмета — процесса эстетичес­кого освоения человеком действительности.
Очевидно, что восприятие в этом процессе является важ­ным звеном, каналом и механизмом постижения нами эстетичес­ких свойств окружающего мира и его преобразования по законам красоты.
В основе эстетического восприятия лежит сформированная в процессе фило — и онтогенеза человеческая способность реаги­ровать на красоту, распознавать ее в действительности. Как уже от­мечалось, эстетически человек воспринимает любые объекты — природные, общественные, в том числе художественные. В связи с этим, в теории и на практике различают способность эстетического восприятия как целостного и образного видения действительности, так и собственно художественного восприятия, как этой же способ­ности, направленной на постижение эстетической ценности произ­ведений искусства.
В эстетическую теорию проблема художественного восприя­тия вошла давно. Одной из первых попыток ее решения можно счи­тать учение Аристотеля о катарсисе — очищении души человека в процессе восприятия искусства.
Отметим, что в эстетике XX века акт восприятия трактуется преимущественно как чисто духовный, не направленный на какое-то деяние. К. С. Станиславский также отмечал данную особенность. Лю­ди идут в театр для развлечения, — говорил он, но незаметно для се­бя выходят из него с разбуженными чувствами и мыслями, обогащен­ные познанием красивой жизни духа.... Театр могущественная сила для душевного воздействия на толпы людей, ищущих общения».
{216}
В европейски ориентированной культуре эта внешне непраг­матическая направленность художественного восприятия, его внешняя несозидательность сформировала традицию, согласно ко­торой создание произведений искусства имеет большую обществен­ную и эстетическую значимость в сравнении с их восприятием зри­телями, слушателями, читателями. Наблюдается в связи с этим по­вышенное внимание к творчеству художников, поэтов, музыкантов, актеров и других создателей произведений искусства при одновре­менно низком интересе к иным участникам художественной комму­никации, обозначаемым по совокупности малоинформативным и обезличенным понятием «публика».
Вместе с тем, в некоторых культурах Востока особо ценится искусство воспринимать искусство. В частности, в эстетике дзэн-буддизма утверждается принципиальное равенство творческой ак­тивности творящего и воспринимающего. Считается, что в творчес­ком процессе способность увидеть, создать образ в своей душе не ме­нее значима, чем сама деятельность по созданию произведений искусства. Эта мысль, кстати, присутствует и в теории символистов, которые также считают, что художественное произведение сущест­вует не только как конечная точка углубления творческой личности создателя, но обязательно должно быть толчком для жизнедеятель­ности тех, кто воспринимает его, кто осуществляет духовное вос­хождение. Подобное отношение высказывал и М. Бахтин, отмечая, что если главное для художника — это отделившийся от него «про­дукт творчества», то есть художественное произведение, то для зри­теля, слушателя, читателя главный продукт — это он сам, его лич­ность. Основная специфика творчества воспринимающего произве­дение искусства как раз и состоят в том, что в процессе восприятия осуществляется его развитие, имеет место становление, творение человека особым, присущим искусству способом. Этот подход, на­шедший отражение в целом ряде работ отечественных авторов (А. А. Потебня, Д. Н. Овсянико-Куликовский, А. Белый, Вяч. Иванов, А. Леонтьев, М. Бахтин и др.), собственно, и помог сформировать и утвердить традиции в нашей эстетике рассматривать восприятие искусства как сотворчество.
Мы уже отмечали, что произведение искусства как предмет восприятия — это соединение высочайшего уровня сложности. И в идеале, конечно, восприятие обязано соответствовать этому уровню. Вряд ли правы те, кто склонен думать, что воспринимающий (реципиент) испытывает воздействие художественного произведе­ния по принципу некоторой жизненной аналогии.
Разумеется, в восприятии существует уровень непосредст­венных впечатлений и переживаний. Можно допустить, что вос­приятие в отдельных случаях ограничивается простым узнавани-
{217}
ем и реципиент будет испытывать то, что Аристотель называл «ра­достью узнавания». Ах, как похоже!... Однако такое восприятие происходит обычно на уровне внешней формы художественного произведения, то есть его сюжета, образной конкретизации темы. Но существует еще и внутренняя форма — то самый «лабиринт сцеплений», о котором говорил Л. Н. Толстой, то есть взаимообус­ловленная в каждом своем элементе система, которая и служит вы­ражению авторской идеи, «сверх-задаче» художественного произ­ведения.
В силу своей структурной и содержательной многомерности подлинные произведения искусства востребуют и формируют в процессе взаимодействия с публикой наиболее сложные и высокие формы человеческого восприятия. Обращаясь к произведению ис­кусства, мы воспринимаем не только линии, краски, звуки, образы, выраженные словами, но и то, что скрыто или заключено в них — мысли и чувства художника, претворенные в образную систему. От нас не ускользает и то, как он сделал это, в какой форме выражено содержание, каков «язык» произведения.
Структура человеческой личности в своем потенциале опти­мально способна к интегрированному, целостному, образному вос­приятию, основанному на равноценном развитии обоих начал, на их слаженной согласованной взаимосвязи. И художественный образ, имеющий, как уже отмечалось в предшествующих главах, целост­ную природу, человек может воспринять не иначе, как сотворив этот образ, воссоздав его в своей душе. Этим результатом художе­ственное восприятие, собственно, и отличается от обычного вос­приятия, которое сводится лишь к извлечению субъектом некото­рой информации об объекте. Нелепо даже предполагать, что в пей­зажах, скажем, И. Шишкина или И. Левитана присутствует лишь одна «логика» природных объектов — строевого леса сосновой ро­щи, берега Финского залива, водных пространств реки, открываю­щихся с высокой кручи и др., лишь точное, натуралистическое вос­произведение... Уместно вспомнить в этой связи строки из стихо­творения И. А. Бунина:
Нет, не пейзаж влечет меня,
Не краски жадной взор подметит,
А то, что в этих красках светит:
Любовь и радость бытия.
К этим словам поэта можно добавить, что «взору» восприни­мающего открываются не только то, что вызывает радостные и свет­лые чувства, но также и грусть, печаль и даже душевную боль. И для того, чтобы все это выразить в художественном произведении, важ­на не просто логика действительности, но и особая логика художест­венной структуры произведения, особый характер отношений и
{218}
связей элементов. В живописных полотнах, упоминавшихся выше художников, «говорящими» являются не только сюжетное движе­ние, но и композиционно-структурное построение, пластика и рель­ефность, цветовой строй и свето-теневая партитура и еще многое другое... Именно все эти элементы, представленные в виде опреде­ленным образом организованной художественной системы, как раз и создают «образное поле», которое как магнит притягивает зрите­ля, вызывая у него соответствующий эмоциональный отклик и оп­ределенные размышления. Благодаря им и через них происходит эффект психологического перенесения зрителя в образную модель жизни, представленную в произведении искусства. При всей ее ил­люзорности, искусственности она обладает способностью в случае произведения огромной художественной силы вызывать у воспри­нимающих то состояние, о котором поэт сказал: «Над замыслом сле­зами обольюсь». Выдуманная художником жизнь становится как бы нашей собственной.
Следовательно, в коммуникационном акте восприятия худо­жественного произведения существенное значение имеет постиже­ние того специфического языка, на котором оно говорит с нами. Художник еще в процессе создания произведения должен учиты­вать это. Внутренняя художественная структура произведений должна быть способной формировать восприятие на уровне зало­женных в нем мыслей, идей, чувств. Решению этой задачи, собствен­но, и подчинен осуществляемый художником в процессе творчества отбор наиболее подходящих образных знаков в изобразительно-вы­разительных средств. И в этом смысле справедливо утверждают, что настоящий художник всегда творит по законам человеческого вос­приятия.
В структуре эстетического восприятия следует различать, по крайней мере, три коммуникативных канала:
1) художественное обобщение, то есть восприятие художе­ственного произведения как целостного явления, на уровне един­ства его форм и содержания. Воспринимая его, мы выявляем жа­нровое своеобразие, особенности стиля и др. достаточно общие характеристики произведения, обычно выражаемые в суждени­ях типа «Это — комедия» или «Это — реалистическое произведе­ние» и т. п.;
2) ассоциативный потенциал художественного произведения, рассчитанный на активное подключение интеллектуально-чувст­венной энергии воспринимающей личности. В процессе восприятия образная модель жизни, представленная в художественном произ­ведении, в той или иной мере сопоставляется с опытом реальной жизни, вызывает у зрителей, слушателей, читателей определенные ассоциации. Каждый художник еще в ходе создания произведения,
{219}
организуя свой материал, рассчитывает вызвать у воспринимаю­щих те или иные ассоциации. Следовательно, как со стороны тех, кто воспринимает художественное произведение, так и со стороны твор­ческих задач, решаемых художником, восприятие является актом ассоциативным;
3) Наконец, в восприятии возможно проявление того, что назы­вают суггестивной силой искусства, связанной с его способностью внушения, почти гипнотического воздействия на воспринимающих, с его особой заразительностью. В данном своем качестве подлинное произведение искусства представляет собой как бы «сгусток энер­гии», магическая сила которой возбуждает в нас сложнейшие психи­ческие процессы. Л. Н. Толстой писал о «заражении» воспринимаю­щего мыслями, чувствами, образами, представленными художни­ком в произведении.
Само проявление подобного рода связей в коммуникативном акте художественного восприятия порой служит основанием для утверждения, что оно есть ни что иное, как повторение процесса творчества, имевшего место при создании произведения. При этом не учитывается, что воспринимающий всегда трансформирует, преображает по-своему то, что дано в произведении художником. Образ, создаваемый им, отнюдь не копия, не субъективированный эквивалент законченного произведения, а нечто самостоятельное, воссозданное в сознании воспринимающего на основе и с учетом его собственных представлений и опыта. Следует, конечно, всегда принимать во внимание степень эстетического родства автора и воспринимающего, но как справедливо заметил еще Б. Кроче, «нельзя считать себя немножко художником, немножко скульпто­ром, немножко музыкантом, немножко поэтом, немножко писате­лем» (Кроче Б. Эстетика как наука о выражении и как общая линг­вистика.—М., 1920.— С. 14).
Зритель, слушатель, читатель, как правило, предъявляет к произведению свой счет, зачастую не имея представления о твор­ческих муках и переживаниях автора в процессе его создания. При этом совсем не исключается ситуация, что там, где автор проливал слезы над своим героем, у воспринимающего может появиться иро­ническая улыбка. Как бы там ни было, восприятие — это активный творческий процесс и именно в силу данной его особенности у каждо­го из нас в воображении воссоздается образ «своего» Бориса Годуно­ва, «своего» Григория Мелехова... Процесс внутреннего духовного конструирования образов воспринимающими, опирающийся на по­нимание языка произведения, на интерпретацию и оценку образных моделей жизни — это и есть сотворчество, весьма важный компо­нент художественной коммуникации, приносящий истинное эстети­ческое удовольствие.
{220}
Вместе с тем, при всей активности индивидуального восприя­тия и широте диапазона интерпретаций одного и того же произведе­ния разными субъектами, нельзя отрицать наличия в нем объектив­ного содержания. Как справедливо отмечает М. С. Каган, «подход к этой сложной проблеме требует выявления в художественном вос­приятии диалектики объективного и субъективного, инвариантного и вариативно-интерпретационного, абсолютного и относительного» (Каган М. С. Лекции по марксистско-ленинской эстетике.— Л., 1971.— С. 507). Содержание искусства, при всей условности исполь­зуемых изобразительно-выразительных средств, не есть чистый и сплошной вымысел, не имеющий никакого отношения к действи­тельности. То, что изображено в произведении, должно для воспри­нимающего иметь какое-то отношение к реальности. Более того, как доказывает вся история художественной культуры, существуют ус­тойчивые, типические, закономерные черты восприятия, характер­ные для каждой эпохи и каждой социальной группы.
Итак, художественное восприятие — это сложнейшая работа чувств, мысли, воображения воспринимающего искусство. Естест­венно, что далеко не все в одинаковой степени подготовлены к осу­ществлению подобной работы.
Наличный уровень эстетического развития людей зачастую таков, что не позволяет достигать целостного восприятия произведе­ния, осуществлять синтез его отдельных частей в едином впечатле­нии. Тем более, что в ряде сложных видов искусства при их более-ме­нее адекватном восприятии требуется синтезирование в тысяче ты­сяч вариантов. Так, например, в силу многоэлементной структуры оперного спектакля, восприятие его неподготовленным зрителем-слушателем является особо затруднительным.
Ведь при этом возникает необходимость синтезирования та­ких элементов, как декорации, свет, цвет, костюмы персонажей и др., то есть того, что характеризует художественно-изобразительную сторону спектакля, с элементами музыкального ряда — мелодическо-ритмическим строением, тональностью, тембром, силой и высо­той звучания, интонационными особенностями и др. нюансами музы­кальной драматургии, не упуская из внимания композиционное ре­шение спектакля и проявление исполнителями своей творческой индивидуальности и еще многое другое. Синтезирование всего этого в целостный образ связано, безусловно, с полным задействованием всей «психической механики» зрителя-слушателя и принципиально возможно при достаточно продвинутом эстетическом развитии лич­ности воспринимаемого.
Эстетически невооруженный взгляд видит отражение жизни в художественном произведении главным образом тем, где встреча­ется с более или менее натуралистическим, правдоподобным вос-
{221}
произведением картин природы, исторических событий, поступков. За порогом восприятия остается то, что скрыто за собственно изобра­зительным рядом, то есть, что требует смыслового обобщения, про­никновения в глубинные пласты художественной реальности. И тог­да сказка Салтыкова-Щедрина «Коняга» трактуется как произведе­ние «про лошадей», а картина П. Брейгеля «Слепые» предстает обыкновенной зарисовкой группы несчастных, оказавшихся в силу своего физического недуга в весьма тяжелой и безвыходной ситуа­ции. Столь значимого в эстетическом отношении эффекта духовного восхождения личности при ее контакте с истинно великими произве­дениями искусства, того глубокого внутреннего потрясения и очище­ния, естественно, в таком случае не происходит. Следовательно, можно констатировать, что искусство в его воздействии на опреде­ленную часть публики не достигает желаемого результата, остается как бы «закрытым», невостребованным.
Психологи, между тем, в эффекте катарсиса усматривают главный итог воздействия искусства на личность, а в потребности ка­тарсиса — одну из основных психологических установок в отноше­нии искусства. Собственно, это соответствует той традиции в упо­треблении данного понятия в значении сущности эстетического пе­реживания, возникшей еще у древнегреческих философов. В современных трактовках катарсиса нет сомнения в том, что он представляет собой механизм, через и с помощью которого осуще­ствляются функции искусства, притом не только гедонистическая и воспитательная, но и познавательная. Причем, именно благодаря ка­тарсису зритель, слушатель, читатель от познания чисто внешних связей поднимается до постижения их смысла, сущности. Собст­венные переживания воспринимающего претерпевают как бы пе­рерождение. Художественная система овладевает его мыслями и чувствами, заставляет сострадать и содействовать, возникает ощущение душевного подъема и просветленности.
Силу восприятия искусства великолепно передал Аполлон Григорьев в стихотворении, посвященном великому артисту Моча-лову:
Была пора — театра зала
То замирала, то стонала,
И незнакомый мне сосед
Сжимал мне судорожно руку,
И сам я жал ему в ответ,
В душе испытывая муку, которой и названья нет.
Толпа, как зверь голодный, выла,
То проклинала, то любила,
Всесильно властвовал над ней
Могучий грозный чародей.
{222}
Действительно, талантливые произведения искусства да­ют нам возможность войти «внутрь жизни», пережить ее фраг­менты. Они актуализируют и обогащают наш опыт, приподнимая его с сугубо индивидуального частного уровня идеалов и совер­шенных форм. Искусство, по словам Г. И. Успенского, знакомит человека «с ощущением счастья быть человеком», показывает всем нам и радует «нас видимой возможностью быть прекрас­ным».
В отличие от фрейдистского понимания катарсиса как по­гружения в глубины бессознательного, в отечественной эстетике представлена иная точка зрения на природу данного явления. В частности, обосновывается положение, согласно которому ка­тарсис является тем механизмом в осуществлении функций ис­кусства, посредством которого бессознательное превращается в сознательное, происходит гармонизация всех отношений инди­вида. Данная трансформация становится возможной благодаря включения воспринимающего искусство в иную, более высокую систему ценностей.