Учебное пособие для студентов, абитуриентов, преподавателей-филологов и учащихся старших классов школ гуманитарного профиля Москва

Абзац и индивидуальный стиль

Слово абзац имеет два значения: отступ вправо в начале первой строки (красная строка) и часть текста между двумя отступами. Абзац во втором зна­чении не имеет особой структуры, помимо синтаксической, которую мы рассматривали, говоря о про­заической строфе и фрагменте, поэтому будем упот­реблять термин лишь в первом значении.
Как своеобразный знак препинания (красная стро­ка) абзац имеет отношение к целому тексту и вы­полняет в нем многообразные функции.
По выражению Л.В. Щербы, абзац "углубляет пред­шествующую точку и открывает совершенно новый ход мысли". Иными словами, абзац оформляет нача­ло новой мысли и в то же время сигнализирует об окончании предшествующей. Например:
Я родился в Москве в 1863 году — на рубеже двух эпох.
Так начинается автобиографическая книга К.С. Ста­ниславского "Моя жизнь в искусстве". Далее, без аб­зацного отступа, следует несколько предложений, ха­рактеризующих приметы "рубежа двух эпох":
Я еще помню остатки крепостного права, сальные свечи, карселевые лампы, тарантасы, дормезы, эстафе­ты, кремневые ружья, маленькие пушки наподобие иг­рушечных. На моих глазах возникали в России же­лезные дороги с курьерскими поездами, пароходы, со­здавались электрические прожекторы, автомобили, аэропланы, дредноуты, подводные лодки, телефоны — проволочные, беспроволочные, радиотелеграфы, 12-дюй­мовые орудия. Таким образом, от сальной свечи — к электрическому прожектору, от тарантаса — к аэроп­лану, от парусной — к подводной лодке, от эстафеты — к радиотелеграфу, от кремневого ружья — к пушке Бер­те и от крепостного права — к большевизму... Поистине — разнообразная жизнь, не раз изменявшаяся в своих устоях.
Абзацный отступ следующего далее предложения оформляет начало новой мысли-темы и в то же вре­мя показывает завершенность предшествующего от­рывка.
Мой отец, Сергей Владимирович Алексеев, чистокров­ный русский и москвич, был фабрикантом и промыш­ленником.
Абзац может выполнять в тексте и экспрессивно-выделительную функцию. Читая текст, переходя от од­ного абзаца к другому, мы как бы получаем предуп­реждение от автора: "Вот это важно! Это нечто но­вое! Наберитесь сил и дыхания". В качестве примера приведем "Предисловие" из "Второй книги отраже­ний" И. Анненского.
Я пишу здесь только о том, что все знают, и только о тех, которые всем нам близки.
Я отражаю только то же, что и вы.
Но сама книга моя, хотя и пестрят ее разные назва­ния, вовсе не сборник. И она не только одно со мною, но и одно в себе.
Мои отражения сцепила, нет, даже раньше их вызва­ла моя давняя тревога.
И все их проникает проблема творчества, одно волнение, с которым я, подобно вам, ищу оправдания жизни.
Нетрудно представить этот текст написанным слит­но, в один абзац: тесная смысловая и синтаксическая связь предложений позволяет это сделать. Но автор пять из шести предложений, составляющих предис­ловие, выделяет в абзац. И таким образом он подчер­кивает большой вес, может быть выстраданность каж­дого выделенного им предложения. Он как бы при­зывает читателя не торопясь подумать над ним. Абзацное выделение отдельных предложений позволяет подчер­кнуть их эмоционально и семантически.
Важнейшая функция абзаца — графическое, пун­ктуационное выделение, оформление композицион­но-синтаксических единиц текста — прозаических строф, фрагментов. Так же как точка (или вопро­сительный, восклицательный знаки) сигнализиру­ет о конце предшествующего предложения, а про­писная буква — о начале нового предложения, так и знак абзаца выражает раздел между прозаическими строфами.
Следовательно, абзацное членение проясняет ком­позиционно-синтаксическую структуру текста, по­могает выделить в нем прозаические строфы и фраг­менты. Отсутствие абзацев сделало бы текст трудновоспринимаемым (ведь абзац — это своеобразная остановка, передышка), лишенным композиционно-синтаксических ориентиров. В стилистически нейтральной речи правилом является совпадение про­заических строф и абзацев.
Однако нередко абзацное членение текста не сов­падает с его композиционно-синтаксическим члене­нием. Абзац может расчленять прозаическую строфу, выделяя одно или два предложения, или, напротив, объединять несколько прозаических строф.
Несовпадение абзаца и прозаической строфы при­суще речи не нейтральной, эмоциональной. Абзацы, как отмечал чешский ученый В. Матезиус, не долж­ны, разумеется, быть слишком малыми, ибо такие аб­зацы дробят на мелкие части основную линию изло­жения, и все оно приобретает характер излишне афо­ристический или импрессионистски-мозаичный. Не должны они быть, конечно, и очень длинными, и тогда читатель или слушатель не будет забывать об их су­ществовании. Истинную меру в делении на абзацы нельзя установить посредством какого-либо общего пра­вила. Это должен сделать в каждом конкретном слу­чае сам автор, поскольку он лучше других осознает смысловой ритм своего произведения.
Смысловой ритм — понятие очень важное, сопут­ствующее каждому произведению, но, к сожалению, не изученное. В самом первом приближении можно ска­зать, что в его создании участвует и абзацное члене­ние. Спокойное, ровное изложение предполагает аб­зацы, совпадающие с прозаическими строфами. Рва­ный ритм возможен при чередовании абзацев разной длины — от одного предложения до целого фрагмен­та. И он присущ речи эмоциональной, взволнован­ной, тревожной. Протяженные абзацы сопутствуют об­стоятельному изложению, разветвленной мысли и т. д. Но это говорится, конечно, в самом общем виде.
В действительности, на практике смысловой ритм произведения зависит от конкретного замысла, вку­са пишущего, его индивидуальной манеры, многих дру­гих факторов. Приемы абзацного членения, не сов­падающего с композиционно-синтаксической струк­турой произведения, многообразны и выполняют различные композиционные и смысловые, стилисти­ческие функции. Рассмотрим использование некото­рых из этих приемов в романе Ч. Айтматова "Буран­ный полустанок".
Многие прозаические строфы, особенно повест­вовательною и описательного характера, совпа­дают в романе с абзацами. Это нейтральные в сти­листическом отношении строфы, не несущие особой смысловой и композиционной нагрузки, пере­дающие движение сюжета, течение жизни героев романа. И потому абзацное членение совпадает с композиционно-синтаксическим (строфа) и изло­жение имеет плавный, спокойный, размеренный ритм:
И все-гаки конец пятьдесят второго года, вернее, вся осень и зима, вступившая, правда, с опозданием, но без метелей, были, пожалуй, наилучшими днями для тогдашней горстки жителей разъезда Боранлы-Буранного. Едигеи часто потом скучал но тем дням.
Казангап, патриарх боранлинцев, притом очень так­тичный, никогда не вмешивавшийся не в свои дела, пре­бывал еще в полной силе и крепком здравии. Его Сабитжан уже учился в кумбельском интернате.
После шести подобных строф следует выделенное в абзац предложение:
Так и шли годы один за другим...
Это итоговое предложение, намечающее веху, этап в жизни героя; оно важно в композиционном, смыс­ловом и художественном отношении, что подчерки­вается абзацным выделением этого предложения.
Иной стилистический характер имеет абзацное чле­нение "мифологической" прозы, широко представлен­ной в романе. Здесь другая тональность, другой смыс­ловой ритм. Легенды даются крупными фрагментами, в которых объединяется несколько прозаических строф и предложения в которых тесно сплетены друг с другом. "Сверхзадача" таких фрагментов — передать легенду в целостном виде во всех ее деталях и связях. Дроб­ление подобного фрагмента на строфы-абзацы изме­нило бы его смысловой ритм, тональность. Вот ха­рактерный пример:
У кладбища Ана-Бейит была своя история. Преда­ние начиналось с того, что жуаньжуаны, захватившие сарозеки в прошлые века, исключительно жестоко об­ращались с пленными воинами. При случае они про­давали их в рабство в соседние края, и это считалось счастливым исходом для пленного, ибо проданный раб рано или поздно мог бежать на родину. Чудовищная участь ждала тех, кого жуаньжуаны оставляли у себя в рабстве Они уничтожали память раба страшной пыт­кой — надеванием на голову жертвы шири. Обычно эта участь постигала молодых парней, захваченных в боях. Сначала им начисто обривали головы, тщатель­но выскабливали каждую волосинку под корень. К тому времени, когда заканчивалось бритье головы, опытные убойщики-жуаньжуаны забивали поблизости матерого верблюда. Освежевывая верблюжью шкуру, первым дол­гом отделяли ее наиболее тяжелую, плотную выйную часть. Поделив выю на куски, ее тут же в парном ви­де напяливали на обритые головы пленных вмиг при­липающими пластырями — наподобие современных пла­вательных шапочек. Это и означало надеть шири. Тот, кто подвергался такой процедуре, либо умирал, не вы­держав пытки, либо лишался на всю жизнь памяти, пре­вращался в манкурта — раба, не помнящего своего про­шлого. Выйной шкуры одного верблюда хватало на пять-шесть шири. После надевания шири каждого об­реченного заковывали деревянной шейной колодой, что­бы испытуемый не мог прикоснуться головой к зем­ле. В этом виде их отвозили подальше от людных мест, чтобы не доносились понапрасну их душераздирающие крики, и бросали там в открытом поле, со связанны­ми руками и ногами, на солнцепеке, без воды и без пищи. Пытка длилась несколько суток. Лишь усиленные до­зоры стерегли в определенных местах подходы на тот случай, если соплеменники пленных попытались бы вы­ручить их, пока они живы. Но такие попытки пред­принимались крайне редко, ибо в открытой степи всегда заметны любые передвижения. И если впоследствии до­ходил слух, что такой-то превращен жуаньжуанами в манкурта, то даже самые близкие люди не стремились спасти или выкупить его, ибо это значило вернуть себе чучело прежнего человека. И лишь одна мать найманская, оставшаяся в предании под именем Найман-Ана, не примирилась с подобной участью сына. Об этом рассказывает сарозекская легенда. И отсюда название кладбища Ана-Бейит материнский упокой.
Единство, целостность фрагмента подчеркнуты его кольцевым обрамлением (ср. зачин и концовку).
Совершенно иной стиль и соответственно иное аб­зацное членение имеет проходящий через весь роман своеобразный рефрен, несущий огромную идейно-ху­дожественную нагрузку, участвующий в композици­онном членении всего текста романа.