Учебное пособие для студентов, абитуриентов, преподавателей-филологов и учащихся старших классов школ гуманитарного профиля Москва

Фрагмент

Итак, предложения объединяются в прозаические строфы. Следующий после предложения уровень син­таксической структуры текста — уровень прозаической строфы. Именно строфа выступает в качестве основ­ной единицы текста. И это вполне естественно. Каж­дый шаг вперед от слова к тексту ведет к укрупне­нию основной единицы анализа.
Чтобы построить предложение, необходимо со­единить определенные слова — члены предложения. Чтобы построить строфу, соединяют предложения. Чтобы составить более сложное сообщение, мы дол­жны мыслить более крупными "блоками" — строфа­ми, наметить план, движение, развитие темы, пе­реходов, связи.
Прозаические строфы, как и предложения, не су­ществуют в речи изолированно, но так или иначе сопоставляются, противопоставляются, вступают в другие смысловые отношения, нередко очень слож­ные, выражая движение, развитие мысли-темы. Обычно одна тема (или ее аспект) развивается в двух или нескольких прозаических строфах. Эти строфы образуют семантико-синтаксическую единицу — фраг­мент. Во фрагменте, как правило, наибольшую смыс­ловую, информационную и композиционную нагрузку несет строфа, открывающая произведение или на­чинающая новую тему, выражающая узловой момент ее развития.
Рассмотрим начальный фрагмент рассказа А.П. Че­хова "Белолобый":
Голодная волчиха встала, чтобы идти на охоту. Ее вол­чата, все трое, крепко спали, сбившись в кучу, и грели друг друга. Она облизала их и пошла.
Был уже весенний месяц март, но по ночам деревья трещали от холода, как в декабре, и едва высунешь язык, как его начинало сильно щипать. Волчиха бы­ла слабого здоровья, мнительная; она вздрагивала от малейшего шума и все думала о том, как бы дома без нее кто не обидел волчат. Запах человеческих и ло­шадиных следов, пни, сложенные дрова и темная уна­воженная дорога пугали ее; ей казалось, будто за де­ревьями в потемках стоят люди и где-то за лесом во­ют собаки. Она была уже немолода и чутье у нее ос­лабло, так, что, случалось, лисий след она принимала за собачий и иногда даже, обманутая чутьем, сбивалась с дороги, чего с нею никогда не бывало в молодости. По слабости здоровья она уже не охотилась на телят и крупных баранов, как прежде, и уже далеко обхо­дила лошадей с жеребятами, а питалась одною падалью; свежее мясо ей приходилось кушать очень редко, только весной, когда она, набредя на зайчиху, отнимала у нее детей или забиралась к мужикам в хлев, где были ягнята.
Зачин фрагмента (одновременно и всего рассказа) содержит в сжатом виде "программу" сюжета, его глав­ную тему, которая далее будет развиваться. В смыс­ловом, логическом отношении предложение (зачин) состоит из субъекта — голодная волчиха и предиката — встала, чтобы идти на охоту. Об этом и пойдет речь далее — о голодной старой волчихе и о том, что про­изошло с ней на охоте. Именно так и раскрывается содержание рассказа.
Начальный фрагмент представляет собой развитие линии субъекта (волчиха), последующие — развитие ли­нии предиката (охота).
Цитированный фрагмент состоит из трех прозаи­ческих строф, связанных тесно между собой, но раз­личающихся функционально.
Первая строфа — главная. Она имеет повествова­тельный характер, независима в смысловом отноше­нии, так как служит началом фрагмента и рассказа и заключает в себе важную в сюжетном и повество­вательном отношении информацию.
Вторая и третья строфы имеют описательный характер и зависят в смысловом и синтаксическом отношении от первой. Они содержат информацию важную, но все же не главную, имеющую поясни­тельный, комментирующий характер: когда проис­ходило действие, возраст волчицы, здоровье и т. д. На второстепенный, вспомогательный характер этих строф указывает то, что они не участвуют непос­редственно в развитии сюжета и ради эксперимен­та могли бы быть устранены. При этом синтаксиче­ская и смысловая связь между первой строфой и четвертой, открывающей следующий фрагмент, со­хранится.
В верстах четырех от ее логовища, у почтовой доро­ги, стояло зимовье.
Таким образом, каждая из строф представляет собой относительно законченное единство, обладающее од­новременно качествами смысловой самостоятельно­сти, независимости и в то же время смысловой за­висимости, несамостоятельности.
Каждая строфа имеет четкую композиционно-син­таксическую форму: ясно выраженный зачин, сред­нюю часть и концовку, оформляемую, в частности, союзом и между однородными членами, приобрета­ющим заключительно-результативное значение. В кон­цовке третьей строфы эту функцию выполняет союз или. Самостоятельность строф подчеркнута графиче­ски — синтаксическое членение текста совпадает с его абзацным членением.
Строфы во фрагменте соединяются синтаксической связью. Вторая и третья строфы присоединяются к на­чальной параллельно. Намеченная в ней характеристика (голодная волчиха...) раскрывается в двух последних строфах:
2) Был уже весенний месяц март... Волчиха была сла­бого здоровья, мнительная...
3) Она была уже немолода... Схематически структуру фрагмента (цифрами обоз­начены строфы) можно представить так:

Во фрагментах возможны и другие типовые моде­ли, например последовательного, цепного соедине­ния, когда каждая последующая строфа раскрывает содержание предыдущей и присоединяется цепной связью.
Именно так связаны, например, строфы одного из фрагментов в романе Ф. Искандера "Сандро из Че­гема" (глава 6, "Чегемские сплетни").
В жаркий июльский полдень дядя Сандро лежал у себя во дворе под яблоней и отдыхал, как положено от­дыхать в такое время дня, даже если ты до этого ниче­го не делал. Тем более сегодня дядя Сандро все утро мотыжил кукурузу, правда, не убивался, но все-таки сейчас он вкушал вдвойне приятный отдых.
Лежа на бычьей шкуре, положив голову на муртаку (особый валик, который в наших краях на ночь кладет­ся под подушку, а днем если захочется вздремнуть, упот­ребляется вместо подушки), так вот, положив голову на муртаку, он глядел на крону яблони, где в зеленой ли­стве проглядывали еще зеленые яблоки и с небрежной щедростью провисали то там, то здесь водопады незре­лого, но уже подсвеченного солнцем винограда.
Было очень жарко, и порывы ветра, иногда долетав­шего до подножия яблони, были, по разумению дяди Сан­дро, редки и сладки, как ласка капризной женщины. Ра­зумение это было более чем неуместно, учитывая, что в двух шагах от него на овечьей шкуре сидела его двух­летняя дочь Тали, а жена возилась в огороде, откуда время от времени доносился ее голос.
Конечно, дядя Сандро мог переместиться под более мощную тень грецкого ореха, стоявшего с более подвет­ренной стороны, куда струи далекого бриза долетали чаще, но зато там больше мух и попахивало навозом по при­чине близости козьего загона.
Вот и лежал дядя Сандро под яблоней, пользуясь более редкими, но зато чистыми дуновениями прохлады, по­глядывая то на яблочную крону, то на собственную дочь, то прислушиваясь к редкому шелесту ветерка в яблоне, то к голосу жены с огорода, который, в отличие от ску­пых порывов ветерка, беспрерывно жужжал в воздухе. Жена его громко укоряла курицу, а курица, судя по ее кудахтанью, в свою очередь, укоряла свою хозяйку. Дело в том, что тетя Катя после долгих, тонких, по ее пред­ставлению, маневров выследила свою курицу, которая, ока­зывается, неслась за огородом, сделав себе гнездовье в кустах бузины, вместо того, чтобы (по-человечески, как говорила тетя Катя) нестись в отведенных для этого дела корзинах, куда несутся все порядочные курицы.
Цитированный фрагмент состоит из четырех строф, начинающихся с абзаца. Пятая строфа (Вот и лежал дядя Сандро...) открывает следующий фрагмент. Первая строфа заключает в себе основное содержание фраг­мента (это как бы общий план картины), а осталь­ные строфы конкретизируют, детализируют этот об­щий план, что выражается в цепных связях между стро­фами. Так, зачин первой строфы: В жаркий июльский полдень дядя Сандро лежал у себя во дворе... Вторая стро­фа подробно описывает, как он лежал (лежа на бычьей шкуре...), третья развивает мысль о жарком июльском полдне (Было очень жарко...), а четвертая объясняет, почему дядя Сандро, несмотря на жару, не переме­стился в тень.
Следующий фрагмент открывается зачином, так­же посвященным лежанию дяди Сандро, но это уже итоговое, завершающее предложение, прямо перекли­кающееся с зачином предшествующего фрагмента (Вот и лежал дядя Сандро под яблоней...) и осуществляющее переход к новому содержанию — эпизоду с курицей.
В чрезмерной детализации, максимальной конкре­тизации изображения сказывается ироническая манера автора. Предельно серьезно, развернуто, как дотош­ный, скрупулезный исследователь, рассказывает Ф. Ис­кандер о том, как лежал герой, вкушал вдвойне при­ятный отдых.
По аналогичной схеме цепной связи соединяются строфы в начальном фрагменте из рассказа И.А. Бу­нина "Архивное дело".
Этот потешный старичок, по фамилии Фисун, состо­ял в нашей губернской земской управе архивариусом. Нас, его молодых сослуживцев, все потешало в нем: и то, что он архивариус и не только не находит смешным это старомодное слово, а, напротив, понимает его очень высоко, и то, что зовут его Фисуном, и даже то, что ему за восемьдесят лет.
Он был очень мал ростом, круто гнул свою сухую спин­ку, носил престранный костюм: длинный базарный пид­жак из чего-то серого и громадные солдатские сапоги, в прямые и широкие голенища которых выше колен ухо­дили его топкие, на ходу качавшиеся ножки. Он очень плохо слышал — "сего Хвисуна хоть под колокол под­води!" - говорили управские сторожа, с хохлацкой на­смешливостью поглядывая на его большие и всегда хо­лодные восковые уши; он тряс от старости головой, го­лос имел могильный, рот впалый, и ничего, кроме великой усталости и тупой тоски, не выражали его выцветшие глаза. Прибавьте к этому еще и облезлую смушковую шапку, которую Фисун натягивал на голову ниже ушей, боясь, что в них надует и уж совсем лишит его слуха, прибавьте толстые морщины на сапогах, — фигура-то по­лучится и впрямь потешная. Но мало того, — такой по­тешной наружности и характер соответствовал потешный.
Секретарь, бывший семинарист, недаром называл Фисуна Хароном. Фисун, как я уже сказал, был убежденнейший архивариус. Служить он начал лет с четырнад­цати и служил исключительно по архивам. Со стороны ужаснуться можно было: чуть не семьдесят лет проси­дел человек в этих сводчатых подземельях, чуть не семь­десят лет прошмыгал в их полутемных ходах и все под­шивал да подсургучивал, гробовыми печатями припеча­тывал ту жизнь, что шла где-то наверху, при свете дня и солнца, а в должный срок нисходила долу, в эту смер­тную архивную сень, грудами пыльного и уже ни еди­ной живой душе не нужного хлама, загромождая полки! Но сам-то Фисун не находил в своей судьбе ровно ни­чего ужасного. Напротив: он полагал, что ни единое че­ловеческое дело немыслимо без архива.
Фрагмент состоит из трех строф, связанных цеп­ной связью. Авторская мысль развивается последова­тельно. Сначала общая характеристика персонажа — своеобразная завязка (первая строфа), затем внеш­няя характеристика (вторая строфа) и краткий рас­сказ о жизни героя (третья строфа).
Схема фрагмента при цепном соединении строф имеет такой вид:

Обычно строфы, находящиеся в начале фрагмен­тов, намечают тему, выражают узловые моменты ее развития. Это наиболее независимые в смысловом и композиционно-синтаксическом отношении строфы, что отражается в структуре и форме их зачинов. Такие строфы можно назвать ключевыми. Это своеобраз­ные зачины фрагментов.
Строфы, заключенные внутри фрагмента, внутрен­ние, играют иную роль в композиции целого. Они при­званы развивать, пояснять, иллюстрировать тему, на­меченную в ключевой строфе. Поэтому они менее са­мостоятельны, более тесно связаны между собой и не оказывают существенного влияния на развитие глав­ной, сквозной мысли — темы.
Связь между внутренними строфами чаще переда­ется с помощью зачинов смежных строф или концовки предшествующей и зачина последующей строф, со­единенных цепной, или параллельной, или присоеди­нительной связью.
Рассмотрим пример:
Как только ударял в Киеве поутру довольно звон­кий семинарский колокол, висевший у ворот Братского монастыря, то уже со всего города спешили толпами школьники и бурсаки. Грамматики, риторы, философы и богословы с тетрадями под мышкой брели в класс. / Грамматики были еще очень малы; идя, толкали друг друга и бранились между собою самым тоненьким дискантом; были все почти в изодранных или запачканных плать­ях, и карманы их вечно были наполнены всякою дрянью, как-то, бабками, свистелками, сделанными из перышек, недоеденным пирогом, а иногда даже и маленькими воробьенками, из которых один, вдруг чиликнув среди не­обыкновенной тишины в классе, доставлял своему пат­рону порядочные пали в обе руки, а иногда и вишне­вые розги. / Риторы шли солиднее, платья у них были часто совершенно целые, но зато на лице всегда почти бывало какое-нибудь украшение в виде риторического тропа: или один глаз уходил под самый лоб, или вместо губы целый пузырь, или какая-нибудь другая примета; эти говорили и божились между собою тенором. / Фи­лософы целою октавою брали ниже, в карманах их, кроме крепких табачных корешков, ничего не было. Запасов они не делали никаких и все, что попадалось, съедали тогда же; от них слышалась трубка и горелка иногда так далеко, что проходивший мимо ремесленник долго еще, остановившись, нюхал, как гончая собака, воздух. Рынок в это время обыкновенно только что начинал ше­велиться, и торговки с бубликами, арбузными семечка­ми и маковниками дергали на подхват за полы тех, у которых полы были из тонкого сукна или какой-нибудь бумажной материи. "Паничи! Паничи! сюды! сюды! -говорили они со всех сторон. - Ось бублики, маковни­ки, вертычки, буханци хороши! ей-богу, хороши! на ме­ду! сама пекла!" Другая, подняв что-то длинное, скру­ченное из теста, кричала: "Ось сосулька! паничи, купи­те сосульку!" — "Не покупайте у этой ничего: смотрите, какая она скверная, и нос нехороший, и руки нечистые..." Но философов и богословов они боялись задевать, по­тому что философы и богословы всегда любили брать только на пробу и притом целою горстью. // По при­ходе в семинарию вся толпа размещалась по классам, находившимся в низеньких, довольно, однако же, про­сторных комнатах с небольшими окнами, с широкими дверьми и запачканными скамьями.
Перед нами начало повести Н.В. Гоголя "Вий". Вы­писанный фрагмент (конец его отмечен двумя наклон­ными чертами) являет собой образец синтаксической организации большого текста (фрагмента) с помощью параллельной связи между строфами (строфы разделены наклонной линейкой).
Открывается фрагмент обобщающим зачином по­вествовательного типа, состоящим из двух предло­жений, первое из которых (как только ударял в Ки­еве... колокол...) является зачином не только данного фрагмента, но и всей повести. Второе предложение имеет непосредственное смысловое и синтаксически организующее отношение к цитированному фрагмен­ту. Во втором предложении мысль сужается, дета­лизируется, совершается переход с помощью цеп­ной синонимической связи подлежащее — подле­жащее (школьники и бурсаки-грамматики, риторы, философы и богословы) к содержанию анализируе­мого фрагмента. Второе предложение заключает в себе общую мысль (брели в класс), которая раскрывает­ся в следующих далее строфах. Перечисляемые в этом предложении однородные подлежащие (граммати­ки, риторы...) дают начало четырем параллельным строфам, в каждой из которых содержится харак­теристика этого подлежащего (субъекта данной стро­фы). Тесное единство не только строф, но и всех предложений создается параллелизмом зачинов, единым оформлением сказуемых (глаголы прошедшего времени несовершенного вида).
Завершается фрагмент концовкой (Но философов и богословов ...), оформляемой с помощью союза но и цеп­ной связи с зачином последней строфы (Философы це­лою октавою брали ниже...).
Такое кольцевое обрамление последней строфы еще больше подчеркивает завершенность строфы и всего фрагмента, так как зачин имеет отношение ко второму предложению зачина. В нем слова фило­софы и богословы — последние в ряду однородных подлежащих.
Зачин второго фрагмента (По приходе в семинарию вся толпа размещалась по классам) соединен цепной связью с первым предложением цитированного фраг­мента (. .со всего города спешили толпами школьники и бурсаки...).
Приведем еще один пример организации целого тек­ста (фрагмента) посредством параллельной анафори­ческой связи:
Среди загадок природы происхождение Земли, обра­зование земной коры, воды, атмосферы — одна из самых мучительных.