Я вернусь…

эсэмэсках, на которые не собираемся отвечать. Ими отвоевываем у
окружающих уважение к личному пространству…»
Мирумир смеется, накручивая остатки спагетти на вилку. «Мы с
тобой как два извращенца с кучей тайных желаний». Загадочно
ухмыляюсь. «Подожди, я еще не сказал о своем втором желании…» –
«Выкладывай…» Отодвигаю тарелку в сторону. «Поцеловать прямо
сейчас девушку, сидящую напротив меня». – «Ого! Я готова помочь
тебе в этом»… Бокал Мирумир опрокинут.
…Мои пальцы утопают в горячих волнах ее волос. Они пропитаны
теплом дневного солнца. Лишь в корнях уловима босфорская
прохлада. Мирумир погружена в чуткий сон затухающего дня, а я
боюсь дышать в полную силу. Ограничивая движения, лежу рядом,
смотрю в окно снов любимой. Я верю, что там, в жемчужном царстве
условных границ, нет громких звуков, темных комнат, свинцовых
дорог и пустых чемоданов. Я верю, что там, в душевной бескрайности
безоблачного неба, пахнет цветами кизилового дерева, а тополиный
пух учтиво облетает людей под звон детского велосипеда. Там колесо
жизни неспешно катится в отзвуках старой шарманки…
Осторожная улыбка стекает невидимыми слезами по ее щекам. На
кончиках ресниц дрожит тревога за завтрашний день. Я прикасаюсь к
ним губами, не опасаясь того, что могу разбудить спящее чудо.
Поцелуй шепотом. Она, что-то пробормотав, по-прежнему спит. А я,
отгоняя ночь от себя, жду того самого мига, когда Мирумир проснется
и сонно протянет: «Gimaydm, sevgilim»
[39]
… Выхожу покурить на
балкон. Салатовая зажигалка, переливающаяся в своем нутре
разноцветными конфетти. Полная луна на черно-синем небе, подле нее
светится всего одна звезда. Верхушки минаретов, с которых через
несколько часов по Стамбулу разольется азан. Во мне поселилась
щемящая грусть. В ней нет отчаяния. Зато есть маленький страх
потерять найденное. Страхи – самое большое испытание в любви.
Преодолевая их, приближаешь чувства к вечности…
Босфор еще не спит. На него часто накатывает бессонница. Он как
никто другой разгадывает мои состояния. И как никто другой знает,

---

что сказать или спеть. Друг приветствует меня. Я машу рукой в ответ.
«Gulumse haydi gulumse… Bulutlar gitsin… Yoksa ben nasil
yenilenirim… Haydi gulumse»
[40]
. Босфор напевает знаменитую песню
Сезен Аксу. Две фосфоресцирующие чайки подпевают своему гуру,
качаясь на его темно-синей глади. Бросаю недокуренную сигарету:
уносится вниз искрящейся кометой. Пытаюсь улыбнуться. Получается.
Босфор ликует, чайки загалдели…
Пролив подбадривает меня еще одной песней. На этот раз из
репертуара Джандан Эрчетин. «Zamanla aska alisiyorsun… Daha az
gulup daha aska susuyorsun… Degistin sen hala gormuyorsun… Mucizeler
nerede kahramanim yorgun musun?»
[41]
Я отвечаю: «Нет, конечно, не
устал. Это просто страхи…» Друг мигом отзывается словами уже из
другой песни. «Korkma kalbim geger acisi…»
[42]
Киваю с лучезарной
улыбкой на лице. Грусть прошла. «Спасибо, Босфор!» Он смущается:
«Riса ederim»
[43]
… Скоро рассвет.
6
…Отдалилась от Москвы, когда осознала, что та лепит из нее
циничную суку. Выживая, побеждая в большом городе, она заражалась
вирусом равнодушия, сама того не замечая. Сложно сохранить теплоту
в себе там, где быть холодным легче и… удобнее. Цинизм – это когда
оправдываешь всплески совести словами: «От меня мало чего зависит
– и сразу же с ними соглашаешься…
Мирумир силится говорить об этом со спокойным оптимизмом.
Однако внутренние переживания отражаются в глазах, как бы их ни
прятала. Напевая себе под нос «Damigamda» Лелы Цурцумия
[44]
и
время от времени вылавливая мой взгляд как робкую снежинку, она
возвращается туда, где чаще всего замирает душевность. Она есть в
тебе, но в замороженном состоянии…