Я вернусь…

«Сейчас я понимаю, что наша циничность была своего рода
защитной реакцией. Больше проявлялась по отношению к себе, к
своим трогательным чувствам, чем к окружающему миру. Как
говорит один мой знакомый, „мы смотрели на мир, как на смесь
лохотрона с парком отдыха“. Так и было. В Москве не живешь, а

---

выживаешь. Не в плохом понимании этого слова. В контексте Москвы
выживать – значит побеждать. Каждый день, каждую минуту. В
переполненных автобусах, в вечных пробках, в бесконечных очередях.
Если плюнешь на все, отойдешь в сторону, останешься без куска
сыра…»
Снимает турку с плиты. Разливает ароматную коричневую гущу по
белым 
чашкам. 
«Москва 
вышибает 
из 
своих 
жителей
сентиментальность. Там приходится держать ее глубоко в себе и
выпускать на волю только дома, перед сном, под теплым пледом, за
чтением чувственной книги или за просмотром очередной
мелодрамы… Понимаешь, там по-другому не получается. Бездомные
собаки, брошенные люди, частокол протянутых рук. Если
реагировать на все это, то тебя надолго не хватит. В Москве нужно
жить с открытыми глазами, но с закрытым сердцем. Хотя, знаешь,
Свету-свет, при таком раскладе бытия мы умудрялись сохранять
человечность. Вопреки всему. Почти героизм…»
Допиваю кофе, переворачиваю чашку. Грех не погадать. «Как ты
решилась уехать? Это ведь не так легко…» Мирумир закуривает.
«Просто в один день, выбираясь на эскалаторе из „Белорусской“, я
поняла, что теряю в суете выживания себя. Стало страшно. Чисто по-
бабьи. Сопливая беззащитность… Я дала себе слово уехать туда, где
живут иначе. Не лучше, не хуже. Именно иначе… Сейчас я здесь. И
мне не страшно. Совсем. Сказать почему? Я нахожусь за тобой. За
твоей спиной… Поверь, женщинам не так много надо…» Накрывает
ладонью мою руку…
…У стамбульской погоды резко испортилось настроение. Оно
выплеснулось наружу бестактным ливнем, обрушившимся на город в
самый разгар воскресного дня. Косые серебристые канаты хлестали
горячий асфальт, вымещая на нем свою злость. Ближайшие кафешки
моментально заполнились: дождь разогнал отдыхающих жителей и
наивных туристов. Непогода нас не испугала.
Мы не покидаем смотровой площадки Галатской башни. С
шестидесятиметровой высоты, в промежутке между небом и землей,
Золотой Рог кажется таинственным островом. Дождевые помехи и
свинцовое освещение придают обозрению эффект черно-белого кино.

---

Мы не замечаем того, что промокли до нитки. Мы не чувствуем того,
что медленно замерзаем под небесной лейкой. Здесь, на вершине
«Башни Иисуса», жесткие ремни любви стягивают наши сердца. Здесь
проживаем жизнь в обратном направлении…
Мирумир слизывает с губ капли дождя. «Светусвет, знаешь, какое
самое большое достоинство Стамбула?» Вытираю мокрое лицо
рукавом куртки. «Скажи…» Она говорит громко, раздвигая шумовую
завесу ливня. «В Стамбуле кажется, что жизнь состоит из одних начал
без концов… Обманчивое впечатление?» Пожимаю плечами. «Почему
же?! Может быть… Так хочется, чтобы наше настоящее было
навсегда…» Мирумир мягко перебивает, продолжая: «…и чтобы наш
завтрашний день повторял сегодняшний». Смотрю на Голубую мечеть,
на дельфинов, плещущихся в Босфоре. «Именно…» Убирает волосы с
лица. «Авообще такое возможно? Ну, чтобы навсегда?» Обнимаю
Мирумир, чувствую дрожь ее тела. «Если ты крепче будешь держать
меня за руку, то возможно»…
7
…Наш «Пежо 206» зажало в пробке на въезде в Шишли
[45]
.
Сигнальная какофония, смешавшаяся с матом раздраженных
водителей. Конец рабочего дня, все спешат домой. Кто-то ждет, кого-то
ждут, а некоторые надеются, что их ждут. Вечный круговорот судеб,
порою несправедливый. В Стамбуле продолжает лить дождь. Он будто
недоволен приближающимся летом. Мол, пока есть возможность, как
следует отыграюсь на весне. «Дворники» остервенело работают, шум
дождя слышен сквозь наглухо закрытые окна.
Мирумир завороженно наблюдает за проделками непогоды. «Дождь
объединяет людей, замечаешь? Перед ним, а точнее под ним, мы все
равны…» Приглушаю радио, приспускаю стекло. Достаю полупустую
пачку сигарет из бардачка. «Закуришь?» Кивает. Прикуриваю для нее.
Отодвинув сиденья, вытягиваем ноги. Все равно еще как минимум час
проторчим в автомобильном заторе. По левую сторону от нас, за рулем
белого «Мурано» пританцовывает блондинка с черными бровями. На
соседнем 
сиденье 
застыл 
царственный 
английский 
мопс.
Вытаращенные глазки, золотистый медальон на жирной шее,

---

подрагивающие от громкой музыки ушки. Хозяйка толстопуза
фальшиво напевает песню Таркана «Vay anam vay», подергивая
шоколадными плечами. «Sorma… Derdin nedir diye sorma… Gel gor,
halimi gor de antes
[46]
. Ей наплевать на дождь, пробки и на то, что
«давно нелюбовь, просто чем-то похожие люди». Она счастлива в
своей внешней безмятежности…
По правую сторону от нас, в старом желтом такси с подбитым
боком, уплетает донер
[47]
лысый водитель. Кусочки помидора
вываливаются из пышной булки на его клетчатую рубашку. По
подбородку размазался кетчуп. На помятом лице таксиста безумная
усталость, в глазах – безразличие ко всему миру. Мы с Мирумир, как
китайские болванчики, вертим головами, наблюдая за таким
наглядным контрастом бытия. Вот именно здесь, в заводи
соприкасающихся течений реальности, вырисовывается истинная
картина жизни. Если одному везет, то другому – нет. И все мы
стремимся оказаться, удержаться в первой категории…
Мирумир протягивает руку навстречу каплям дождя. Они
разбиваются о ладонь, стекая вниз по запястью. «…Я где-то вычитала,
не помню, где именно. Там говорилось, что, в сущности, все мы
мечтаем добраться до звезд. Многие в переносном, некоторые – в
прямом смысле. Так вот, там говорилось, что если вдруг вы добрались
до неба, но упустили свою звезду, постарайтесь загрести хотя бы
полную пригоршню облаков…» Спрашиваю у нее, нашла ли она свою
звезду? «Конечно… Угадай, где…» Пробка неожиданно сдвинулась с
места. Я завел мотор, она не успела договорить. Мы проехали вперед,
а сытый таксист все еще очищал салфеткой рубашку от томатных
пятен…