Код да Винчи

Да Винчи. Лэнгдон был потрясен, даже мурашки пробежали по коже.
Ясность намерений Соньера нельзя отрицать. В последние минуты жизни
куратор сорвал с себя одежду и расположился в круге, сознательно
копируя знаменитый рисунок Леонардо да Винчи «Витрувианский
человек».
Именно этот круг и стал недостающим и решающим элементом
головоломки. Женский символ защиты – круг, описывающий тело
обнаженного мужчины, обозначал гармонию мужского и женского начал.
Теперь вопрос только в одном: зачем понадобилось Соньеру имитировать
знаменитое изображение?
– Мистер Лэнгдон, – сказал Фаш, – такому человеку, как вы, следовало
бы знать, что Леонардо да Винчи питал пристрастие к темным силам. И это
отражалось в его искусстве.
Лэнгдон был поражен, что Фашу известны такие подробности о
Леонардо да Винчи, очевидно, именно поэтому капитан усматривал здесь
поклонение дьяволу. Да Винчи всегда был весьма скользким объектом для
изучения, особенно для историков христианской традиции. Несмотря на
свою неоспоримую гениальность, Леонардо был ярым гомосексуалистом, а
также поклонялся божественному порядку в Природе, что неизбежно
превращало его в грешника. Мало того, эксцентричные поступки
художника создали ему демоническую ауру: да Винчи эксгумировал трупы
с целью изучения анатомии человека; вел какие-то загадочные журналы,
куда записывал свои мысли совершенно неразборчивым почерком да еще
справа налево; считал себя алхимиком, верил, что может превратить
свинец в золото. И даже бросил вызов самому Господу Богу, создав некий
эликсир бессмертия, уж не говоря о том, что изобрел совершенно ужасные,
прежде не виданные орудия пыток и оружие.
Непонимание порождает недоверие, подумал Лэнгдон.
Даже грандиозный вклад да Винчи в изобразительное искусство,

---

вполне христианское по сути своей, воспринимался с подозрением и, как
считали церковники, лишь подтверждал его репутацию духовного
лицемера. Только от Ватикана Леонардо получил сотни заказов, но рисовал
на христианскую тематику не по велению души и сердца и не из
собственных религиозных побуждений. Нет, он воспринимал все это как
некое коммерческое предприятие, способ изыскать средства для ведения
разгульной жизни. К несчастью, да Винчи был шутником и проказником и
часто развлекался, подрубая тот сук, на котором сидел. Во многие свои
полотна на христианские темы он включил далеко не христианские тайные
знаки и символы, отдавая тем самым дань своим истинным верованиям и
посмеиваясь над Церковью. Как-то раз Лэнгдон даже читал лекцию в
Национальной галерее в Лондоне. И называлась она «Тайная жизнь
Леонардо. Языческие символы в христианском искусстве».
– Понимаю, что вас беспокоит, – сказал Лэнгдон, – но поверьте, да
Винчи никогда не занимался черной магией. Он был невероятно
одаренным и духовным человеком, пусть и находился в постоянном
конфликте с Церковью. – Едва он успел окончить фразу, как в голову
пришла довольно неожиданная мысль. Он снова покосился на паркетный
пол, где красные буквы складывались в слова. На вид идола родич! О мина
зла!
– Да? – сказал Фаш.
Лэнгдон снова тщательно подбирал слова:
– Знаете, я только что подумал, что Соньер разделял духовные взгляды
да Винчи. И не одобрял церковников, исключивших понятие священной
женственности из современной религии. Возможно, имитируя знаменитый
рисунок да Винчи, Соньер хотел тем самым подчеркнуть: он, как и
Леонардо, страдал от того, что Церковь демонизировала богиню.
Фаш смотрел мрачно.
– Так вы считаете, Соньер называл Церковь «родичем идола» и
приписывал ей некую «мину зла»?
Лэнгдону пришлось признать, что так далеко он в своих заключениях
не заходил. Однако пятиконечная звезда неумолимо возвращала все к той
же идее.
– Я просто хотел сказать, что мистер Соньер посвятил свою жизнь
изучению истории богини, а никому на свете не удалось опорочить ее
больше, чем Католической церкви. Ну и этим предсмертным актом Соньер
хотел выразить свое… э-э… разочарование.
– Разочарование? – Голос Фаша звучал почти враждебно. – Слишком
уж сильные выражения он для этого подобрал, вам не кажется?

---

Терпению Лэнгдона пришел конец.
– Послушайте, капитан, вы спрашивали, что подсказывает мне
интуиция, просили, чтобы я как-то объяснил, почему Соньер найден в
такой позе. Вот я и объясняю, по своему разумению!
– Стало быть, вы считаете это обвинением Церкви? – У Фаша заходили
желваки, он говорил, с трудом сдерживая ярость. – Я видел немало
смертей, такая уж у меня работа, мистер Лэнгдон. И позвольте сказать вот
что. Когда один человек убивает другого, я не верю, чтобы у жертвы в этот
момент возникала странная мысль оставить некое туманное духовное
послание, значение которого разгадать никто не может. Лично я считаю, он
думал только об одном. La vengeance
[17]
. И думаю, что Соньер написал это,
пытаясь подсказать нам, кто его убийца.
Лэнгдон удивленно смотрел на него:
– Но слова не имеют никакого смысла!
– Нет? Разве?
– Нет, – буркнул он в ответ, усталый и разочарованный. – Вы сами
говорили мне, что на Соньера напали в кабинете. Напал человек, которого
он, видимо, сам и впустил.
– Да.
– Отсюда напрашивается вывод, что куратор знал убийцу.
Фаш кивнул:
– Продолжайте.
– Если Соньер действительно знал человека, который его убил, то что
здесь указывает на убийцу? – Лэнгдон указал на знаки на полу. – Цифровой
код? Какие-то идолы родича? Мины зла? Звезда на животе? Слишком уж
замысловато.
Фаш нахмурился с таким видом, точно эта идея ни разу не приходила
ему в голову.
– Да, верно.
– С учетом всех обстоятельств, – продолжил Лэнгдон, – я бы
предположил, что если Соньер намеревался сказать нам, кто убийца, он бы
просто написал имя этого человека, вот и все.
Впервые за все время на губах Фаша возникло подобие улыбки.
– Précisément, – сказал он. – Précisément.