Издательство

§ 2. Перевод как процесс межъязыковой трансформации
Говоря о возможности использования термина трансформа­ция для обозначения категории теории перевода, следует прежде всего внести одно уточнение: в процессе перевода не происходит никакого преобразования объекта, так как в строгом смысле слова любое преобразование влечет за собой уничтожение первичного состояния, формы объекта и т.п., их замену новыми состояниями, формами и пр. В переводе же объект, т.е. исходный текст, остается неизменным. В результате перевода создается новое речевое про­изведение, новый объект. Поэтому реально никакие преобразова­ния объекта, ни трансформирующие его, ни деформирующие, в переводе невозможны.
Использование терминов преобразование, трансформация и др. в синхронном описании языковых процессов, в том числе и межъязыковых, в частности процесса перевода, весьма условно.
О языковых преобразованиях, т.е. трансформациях, в строгом смысле слова можно, пожалуй, говорить, лишь рассматривая из­менения, происходящие в языках, в историческом плане, т.е. в диахронии, и то только в том случае, когда какая-либо языковая форма (фонетическая, морфологическая или иная), преобразовав­шись (трансформировавшись) в другую, перестала существовать. Так, старофранцузская форма слитного артикля del в результате фонетического развития превратилась в современную форму du, перестав существовать. В среднефранцузский период форма суф­фикса существительных -cion трансформировалась, превратив­шись в форму -tioп , которую мы обнаруживаем и в современном французском языке, и также перестала существовать. Данные при­меры иллюстрируют истинные трансформации лингвистических объектов: изменения их формы.
В переводе же происходят иные процессы. Объект — исход­ный текст — продолжает благополучно существовать, не претер­певая никаких изменений. В результате перевода возникает но­вый объект, в большей или меньшей степени напоминающий
360
первый и существующий параллельно с ним. Каким же образом термины преобразование, трансформация и др., предполагающие изменение объекта, могут функционировать в теории перевода? Что же в самом деле преобразуется в переводе?
Прежде чем ответить на эти вопросы, напомним, что термин трансформация пришел в современную теорию перевода из гене­ративной лингвистки, где трансформация была представлена как метод порождения вторичных языковых структур, состоявший в закономерном преобразовании основных (ядерных) структур в поверхностные. Содержательно трансформации выявляли регу­лярные соответствия между синонимичными предложениями. Всякая операция, позволяющая переход от глубинной (ядерной) структуры к поверхностной, и называлась трансформацией.
Идея порождения вторичных языковых структур на основе первичных в известном смысле отражает и суть перевода. Поэто­му термин трансформация получил в современной теории перево­да широкое распространение, хотя используется в ней далеко не однозначно. В теории перевода, как и в синхронных типологи­ческих описаниях языков, термины преобразование, трансформа­ции иногда используются не в значении процессов, а, скорее, в значении определенного типа отношений.
Л.С. Бархударов, определяя значение термина «процесс пере­вода», писал, что его следует понимать «как определенного вида языковое, точнее, межъязыковое преобразование или трансформа­цию текста на одном языке в текст на другом языке»¹. Однако, по­нимая условность такого преобразования, ведь текст оригинала на самом деле ни во что не преобразуется, исследователь уточня­ет значение термина именно по отношению к переводу. По его мнению, «термин "преобразование" (или "трансформация") здесь может быть употреблен лишь в том смысле, в каком этот термин применяется в синхронном описании языка вообще: речь идет об определенном отношении между двумя языковыми или речевыми единицами, из которых одна является исходной, а вторая создает­ся на основе первой. В данном случае, имея исходный текст а на языке А, переводчик, применяя к нему определенные операции ("переводческие трансформации"...), создает текст б на языке Б, который находится в определенных закономерных отношениях с текстом а. В своей совокупности эти языковые (межъязыковые) операции и составляют то, что мы называем "процессом перево­да" в лингвистическом смысле. Таким образом, перевод можно считать определенным видом трансформации, а именно межъязы­ковой трансформацией»².
¹ Бархударов Л.С. Язык и перевод. С. 6.
² Там же.
361
Из этого высказывания следует, что термин трансформация закрепляется за тремя весьма различными понятиями, обозначая: 1) отношение между языковыми или речевыми единицами сопос­тавляемых языков; 2) языковые, точнее, межъязыковые операции; 3) процесс перевода в целом.
Такое нанизывание понятий в пределах одного термина од­ной науки вряд ли можно считать удачным.
Похожую трактовку понятия «переводческой трансформации» мы находим и у А.Д. Швейцера. Отмечая определенную метафо­ричность термина трансформация в теории перевода, Швейцер писал: «На самом деле речь идет об отношении между исход­ным и конечным языковыми выражениями, о замене в процессе перевода одной формы выражения другой, замене, которую мы образно называем превращением или трансформацией. Таким образом, описываемые ниже операции (переводческие транс­формации) являются по существу межъязыковыми операциями "перевыражения" смысла»¹. Иначе говоря, Швейцер также по­нимает переводческую трансформацию как отношение между исходным речевым произведением и текстом его перевода и как процесс замены одних форм выражения другими, и как межъязы­ковые операции.
Продолжая анализировать, что представляет собой трансфор­мация как категория теории перевода, следует вспомнить, что сам термин перевод соотносится с двумя понятиями: во-первых, с процессом, в ходе которого на основе текста оригинала на языке А возникает текст на языке В, и, во-вторых, с результатом этого процесса, т.е. самим финальным текстом на языке В. Разумеется, оба понятия оказываются тесно взаимосвязанными, так как ре­зультат любого процесса целиком и полностью зависит от харак­тера протекания самого процесса. Однако различать действия пе­реводчика и результат его действий представляется вполне зако­номерным и целесообразным, так как такое различение дает воз­можность взглянуть на перевод с двух точек зрения: с позиции переводчика, создающего речевое произведение, и с позиции не­коего постороннего наблюдателя и аналитика, имеющего воз­можность сравнить текст оригинала с текстом перевода и оценить правомерность принятых переводчиком решений.
Соответственно трансформация также может рассматриваться с этих различных позиций, т.е. либо как процесс, либо как ре­зультат этого процесса, поддающийся непосредственному вос­приятию как самого переводчика, так и некоего третьего лица и предоставляющий возможность сравнительного анализа. В каче-
¹ Швейцер А.Д. Теория перевода: Статус, проблемы, аспекты. М., 1988. С. 118. 362
стве третьего лица, не имеющего непосредственного отношения к процессу перевода, может выступать автор оригинала, владеющий языком перевода, читатель перевода, владеющий языком оригина­ла, двуязычный литературный редактор, переводчик-критик и т.п.
Обратимся к переводу как к процессу и посмотрим, что же в самом деле трансформируется в ходе этого процесса.
Заимствовав у генеративной лингвистики термин трансфор­мация и применив его к описанию перевода, видимо, следует за­имствовать и идею глубинного и поверхностного уровней в речевой коммуникации. Исходный текст, как любое речевое произведе­ние, представляет собой некий поверхностный уровень, состоя­щий из определенной последовательности знаков конкретного языка, размещенных в определенной последовательности. Эта последовательность знаков предполагает глубинный уровень как некую систему смыслов. Переводчик через формы исходного тек­ста проникает на глубинный уровень и строит собственный вир­туальный объект, собственное представление о тексте как об оп­ределенной системе смыслов. Именно этот виртуальный объект, а вовсе не исходный текст и подвергается преобразованию в пе­реводе. Виртуальный объект — это идеальная сущность, рождаю­щаяся в сознании переводчика в результате анализа материальной сущности — исходного текста. Эта идеальная сущность объективна лишь в той мере, в какой текстовые формы допускают расшиф­ровку заложенных в них смыслов. Она субъективна настолько, насколько переводчик оказывается способен расшифровать эти смыслы.
Понятие виртуального объекта, подвергающегося преобразо­ванию, на мой взгляд, весьма важно для теории перевода, так как способно объяснить, оправдать или, напротив, опровергнуть те или иные переводческие решения. Оно подтверждает возмож­ность множественности переводов одного и того же текста. Это понятие, наконец, позволяет преодолеть формалистический под­ход к переводу как к переходу от форм языка А к формам языка В.
Строго говоря, в процессе перевода происходит не преобразо­вание исходного текста в текст на переводящем языке, а преобра­зование (трансформация или деформация) виртуального объекта, некой идеальной сущности, каковой является представление пе­реводчика о системе смыслов сообщения, закодированного в исход­ном тексте, в более или менее близкую, не тождественную систе­му смыслов, облеченную в материальную форму языка перевода. Именно эта система смыслов, заключенная в формах исходного текста и осознанная переводчиком, и является истинным предме­том трансформации.
363
Иначе говоря, не всякий процесс перевода оказывается транс­формацией. Если в переводе система смыслов, заключенная в ис­ходном речевом произведении или его фрагменте, не подверглась никакому изменению, если элементы смысла не оказались пере­группированными, если не добавились новые элементы смысла и не выпали некоторые из тех, что были присущи исходному ре­чевому произведению, никакой трансформации не произошло, произошло именно «перевыражение» того же самого смысла сред­ствами иного языкового кода. Поэтому вряд ли можно согласиться со Швейцером в том, что переводческие трансформации являются межъязыковыми операциями «перевыражения» смысла.
Переводческие трансформации являются обычной процеду­рой любого процесса перевода в силу асимметричности систем любой пары языков, сталкивающихся в переводе. Но асиммет­ричные системы имеют, как правило, и зоны совпадения значе­ний, так сказать, зоны «смысловой гармонии». Если фрагмент, подлежащий переводу, принадлежит одной из таких совпадающих зон, то никакой трансформации не происходит. Например, фран­цузское высказывание Paris est la capitale de la France мы «перевы­разим» с помощью русского языкового кода следующим образом: Париж — столица Франции. При этом мы полностью сохраним смысл исходного высказывания. Но по своей грамматической структуре русское высказывание отличается от французского: в нем нет связочного глагола, обязательного во французских пред­ложениях квалифицирующей семантики, нет артиклей, свиде­тельствующих о единичности обозначенных предметов.
Фр.: N (def) V N (def) Русск.: N — N
Трансформирует ли это смысл высказывания? Полагаю, что нет, ведь использование русским языком иных грамматических форм по сравнению с французским свидетельствует лишь о фор­мальной, поверхностной асимметрии, а не о глубинной. Русское и французское предложения имеют одно и то же значение: пре­дикат, выраженный именем, квалифицирует субъект, также выра­женный именем. При этом предикат выражен словосочетанием, в котором определяемое слово, имеющее более широкое значение, чем имя субъекта, уточняется определяющим словом, что и по­зволяет установить знак тождества (тире в русском и форма est во французском) между субъектом и предикатом.
Не всякий процесс перевода есть трансформация, даже если внешне структуры высказываний на исходном языке и на языке перевода не совпадают. Трансформации затрагивают не области внешних, поверхностных структур, так как они при переходе от
364
одного языка к другому естественным образом изменяются прак­тически всегда. Они затрагивают области смысла. Именно систе­ма смыслов исходного речевого произведения трансформируется в большинстве случаев в переводе. Поэтому определение перевода как «перевыражения» смысла иными средствами представляется неверным. Наивно полагать, что система смыслов остается неиз­менной в переводе. Она всегда трансформируется, иногда в боль­шей степени, иногда — в меньшей, иногда удачно, иногда — нет. Поэтому возможны множественные переводы одного и того же произведения и их критическая оценка. Поэтому устные перевод­чики, работающие в окружении «молчащих билингвов», т.е. лю­дей, владеющих в той или иной степени обоими языками, стал­кивающимися в переводе, никогда не застрахованы от кривых усмешек, а иногда и прямых корректирующих замечаний, далеко не всегда обоснованных.
Приведу другой пример, наглядно показывающий, что при сохранении внешней структуры высказывания и даже некоторых сходных по форме лексических единиц смысл высказывания транс­формируется, скорее, даже деформируется в переводе. В период, когда военная мощь Советского Союза никем в мире не стави­лась под сомнение, в Белорусском военном округе были органи­зованы военные учения, т.е. имитация боевой работы частей и подразделений, для одного высокопоставленного французского генерала. Кульминацией учений было форсирование Березины, не очень большой реки, протекающей у Бобруйска и впадающей в Днепр. Именно там, на Березине, был оборудован командно-наблюдательный пункт, откуда французская делегация могла на­блюдать всю картину «военных действий». Напомню, что отсту­пающая Великая армия Наполеона имела немало неприятностей именно при форсировании Березины в 1812 г. Поэтому в совре­менном французском языке слово bérézina стало нарицательным и обозначает катастрофу, полный крах. После учений и обеда в «штабном спецавтомобиле» французский генерал, несмотря на, возможно, грустные национально-исторические ассоциации, же­лая сказать что-нибудь приятное своему советскому коллеге, про­износит любезную фразу: «0мг, c'était un beau spectacle». Я, поте­ряв бдительность после напряженного дня перевода на учениях, в штабных палатках и автомобилях, иду по пути наименьшего со­противления. Я копирую структуру и, что самое страшное, неко­торые слова французской фразы. Единственное, что я позволяю себе, так это «увеличить» положительную оценочность, сквозя­щую во французской фразе, и перевожу французское слово beau (красивый) как прекрасный. Получилось русское высказывание «Да, это был прекрасный спектакль». Услышав это, советский ге-
365
нерал помрачнел и гордо отпарировал: «Это был не спектакль, а настоящая боевая работа, все было по-настоящему». Француз­ский генерал, не понимая, почему посуровело лицо советского коллеги и тон его речи, недоуменно смотрит на меня. Я понимаю, что попал в ловушку и что для меня настала моя «березина». Как перевести недовольную реплику французскому генералу? Ведь французское слово spectacle обозначает прежде всего зрелище; не­что, что предстает взору, а уже потом спектакль, представление, постановку. Понимая, что вот-вот из-за моей неточности может разразиться военно-политический скандал, и хорошо осознавая, чью сторону мне важнее удовлетворить в этом неудачном «акте межкультурной коммуникации с переводом», я изменяю долгу верного переводчика — объективно переводить все, что слы­шишь, и, избегая слова спектакль, бормочу что-то французскому генералу о том, что войска работали, как в бою, и, не дожидаясь, пока он на это что-нибудь ответит, извиняясь, объясняю совет­скому генералу, что это я, переводчик, допустил ошибку, что французский генерал хотел сказать совсем иначе, а именно: «Это было впечатляющее зрелище\» Советский генерал внешне успоко­ился, но его недоверие к французскому коллеге и к переводчику сохранилось, ведь он собственными ушами из уст француза слышал слово, очень похожее на русское спектакль] А что же француз­ский генерал? Несколько позднее, в ситуации, где я мог говорить не как переводчик, а «от себя», я объяснил ему смысл произо­шедшего инцидента и, извинившись в очередной раз, покаялся, что перевел слово spectacle как спектакль, а не как зрелище. Прав­да, до сих пор я так и не уверен, что действительно допустил ошибку, за которую извинялся направо и налево. Что в самом деле имел в виду французский генерал, побывав на своей «Берези­не» (так назывались показные учения), произнося слово spectacle? Переводческая трансформация — это такой процесс перевода, в ходе которого система смыслов, заключенная в речевых формах исходного текста, воспринятая и понятая переводчиком в силу его компетентности, трансформируется естественным образом вследствие межъязыковой асимметрии в более или менее аналогичную систему смыслов, облекаемую в формы языка перевода.