К. Г. Паутовский «Телеграмма»

Литературное направление и жанр

В эпоху засилья соцреализма Паустовский не просто хранит верность реализму классическому, но и развивает его в том естественном, органичном для него направлении, которое указал зрелый Чехов и в котором в то же самое время (1940-е годы) продолжает двигаться Бунин. А самым актуальным и плодотворным для этого направления литературным жанром явилась психологическая новелла, причём Паустовский одновременно с Буниным идёт по пути ещё большей (по сравнению с поздним Чеховым) лаконизации, «новеллизации» новеллы чеховского типа. Для той разновидности русской психологической новеллы, блестящим образчиком которой и является «Телеграмма», характерны ещё большая, чем даже у Чехова, завуалированность авторской позиции и неоднозначность моральной трактовки. Их контуры открываются лишь внимательному читателю, правильно толкующему те «слова-сигналы», что связывают сюжет с исторической действительностью и с литературным контекстом, и различающему строгий композиционный каркас новеллистически сжатого текста.

Тема и проблематика

Тема новеллы – пропасть между судьбами поколений «отцов» и «детей», образовавшаяся в результате Октябрьской катастрофы 1917 г. Табу в подсознании современного Паустовскому читателя не давало этому, советскому, читателю ни малейшего шанса правильно истолковать первую (на самом деле «тематическую») фразу новеллы: «Октябрь был на редкость холодный, ненастный».
Эта «на редкость» глубокая пропасть создаёт специфическую нравственную проблематику. В этой исторической действительности никто не прав и никто не виноват – и при этом виновны все. ХХ век движется с бешеным ускорением, если сравнивать с веком ХІХ, в котором «ухитрилась» так и прожить всю свою жизнь главная героиня новеллы, – и это создаёт «неудобства» в её общении с людьми ХХ века. Однако и ХХІ век оставил мало шансов «догнать» его живущим в прошлом и прошлым – и таким образом тема, открытая Паустовским, является не временной, а эпохальной.

Сюжет и композиция

«Телеграмма» — одно из ярких опровержений теории авторитетного немецкого слависта Вольфганга Казака, согласно которой «вне зависимости от длины произведения повествовательная структура Паустовского — аддитивная, «в подбор», когда эпизод следует за эпизодом; преобладает форма повествования от первого лица, от лица рассказчика-наблюдателя. Более сложные структуры с подчинением нескольких линий действия чужды прозе Паустовского». В «Телеграмме» предельно сжатый объём текста не мешает выстроить две параллельные, одновременно развивающиеся сюжетные линии – деревенскую и ленинградскую, – чтобы эффектно соединить их в финале.
Первая линия: «Катерина Петровна доживала свой век в старом доме, построенном её отцом – известным художником». Вторая: «Настя работала секретарем в Союзе художников». Объединяет их слово «художник». Не обладая художественным даром знаменитого самородка-отца, выходца из простого народа, старуха горда своей причастностью к его «мемориальному» дому. Её дочь Настя тоже не унаследовала художественного дара деда, но она, искусствовед и организатор художественной жизни, свою причастность к семейному делу понимает иначе: она помогает талантам пробиться, состояться, ведь и её собственный дед не выбился бы в люди без помощи знающих людей.
Так параллельные сюжетные линии по сути становятся контрастными. В селе Заборье не происходит ровным счётом ничего, просто угасает жизнь старухи. В Ленинграде жизнь кипит, Настя открывает и выводит в свет истинное художественное дарование – скульптора Тимофеева. О его последнем шедевре – скульптурном портрете Гоголя – она со знанием дела говорит: «Это действительно превосходно».
Однако истинное искусство неподкупно и нелицеприятно, оно выдвигает тяжкие, неподъёмные моральные требования, и это не зависит ни от творца (Тимофеева), ни от мецената (Насти). В самый момент Настиного триумфа её настигает телеграмма из Заборья: «Катя помирает». С этой скомканной телеграммой в руке она пытается продолжить свой триумф, «но чей-то взгляд, тяжёлый и пронзительный», она «всё время чувствовала на себе… с усилием подняла глаза и тотчас отвела их: Гоголь смотрел на неё, усмехаясь».
Не выдержав взгляда Гоголя, Настя бежит на вокзал. Тем временем её мать тихо умирает в старом доме. Приехав на второй день после похорон, Настя всю ночь проплакала в пустом теперь дедовском доме и наутро, прячась от людей, уехала с чувством «непоправимой вины, невыносимой тяжести».