Лекция 3 Английский романтизм. Предромантизм. Уильям Блейк. Поэты «Озёрной школы» (Лейкисты)

Вильям Вордсворт (1770-1850). Большим поэтом периода романтизма является самый старший из представителей «озерной школы» Вильям Вордсворт.
В историю английской литературы Вордсворт вошел как замечательный лирик природы, певец французской революции 1789-1794 годов, новатор, смело вводивший разговорный и простонародный язык в поэзию.
Вильям Вордсворт родился в одном из западных графств Англии, в семье нотариуса. Он рано осиротел; вместе со своей младшей сестрой Доротти мальчик воспитывался у родственников; детские впечатления будущего поэта были безрадостными.
Окончив к 17 годам школу, В. Вордсворт поступает в Кэмбриджский университет. В студенческие годы он начинает серьезно работать над собой, старается найти свой собственный путь в литературе.
Большое значение имела для Вордсворта поездка во время летних каникул в Швейцарию, где он пешком прошел через несколько кантонов, а затем посетил соседние районы Франции.
Величественная красота горного пейзажа буквально потрясла юношу. Он становится поклонником руссоистских идей, утверждает, что природа облагораживает и «исцеляет» душу человека, в то время как промышленный город, с его эгоизмом и вечной сутолокой, убивает ее. «Любовь к природе, - скажет позднее Вордсворт, - учит нас любить Человека».
Эти же ранние предромантические и романтические настроения впоследствии получили глубокое и всестороннее выражение в зрелом творчестве поэта.
Первые сборники стихотворений Вордсворта - «Вечерняя прогулка» и «Живописные наброски» были опубликованы лишь в 1793 г.
Картины сельской Англии, ее скромные труженики, нарисованные начинающим поэтом, не привлекли, однако, общественного внимания. Это объясняется прежде всего тем, что Вордсворт предстает в этих произведениях как ученик, как последователь поэзии английских сентименталистов XVIII столетия - Томсона, Грея, Шенстона, предромантиков - Макферсона и Чаттертона.
Верность идеалам умеренного крыла английских просветителей (Дефо, Ричардсон, Лилло, Томсон, Гольдсмит и др.) сказалась во многих творениях позднего Вордсворта: мотивы так называемой «кладбищенской поэзии», перепевание церковной погудки «непротивления злу», «веры в провидение» пронизывают такие поздние произведения, как «Питер Белл» и «Прогулка», а также некоторые из лирических баллад. В этом нашел свое выражение творческий кризис, к которому поэт пришел в эпоху торжества реакции.
Но и в ранней молодости, и в продолжение всей его жизни мы наблюдаем у Вордсворта противоречивое отношение к религиозной идее «мудрого невмешательства» в «борьбу и распри жизни». Дело в том, что в студенческие годы Вордсворт нередко поддавался благородному пафосу «общественного негодования», без которого немыслимо творчество любого честного художника.
Это негодование пробуждалось в сознании английского поэта под влиянием бурных общественных событий - стихийной борьбы рабочего класса той эпохи, отчасти находившей свое выражение в деятельности ораторов, пропагандистов и поэтов «корреспондентских обществ» (покрывавших в 90-х г. XVIII в. густой сетью всю Британию), а также стихами и письмами великого народного поэта Шотландии Роберта Бернса. По свидетельству его сестры и друга Доротти Вордсворт знал наизусть почти все доступные в то время произведения Бернса.
В стихотворении «У могилы Роберта Бернса» Вордсворт признает, что «бард Каледонии» «научил неопытного еще юнца великому искусству строить золотой трон стиха на почве скромной будничной истины».
Сила и нежность поэтической формы Бернса навсегда пленили Вордсворта. Он органически воспринял бернсовское требование простоты и естественности стиха, его ироническое презрительное отношение ко всему сверхъестественному. В дальнейшем (к 1815 г.) Вордсворт перешел под знамена официальной английской церкви; стал поддерживать реакционнейшее правительство (Георга IV), но даже и тогда он осуждал Роберта Саути за его «нелепое пристрастие» к «чертовщине и всевозможному ведовству».
В юности Вордсворт воспел великий поэтический подвиг Бернса, его мужество великого гражданина своей несчастной Родины Шотландии.
Никогда он не сумел подняться до подлинно всестороннего понимания смысла революционной эстетики Бернса. Тем не менее Вордсворт отметал прочь всю ту клевету, которой чернили имя Бернса «наемные писаки денежных мешков» в начале XIX века. И это само по себе уже было большим гражданским подвигом, ибо Берне был неугоден правящей клике Британии. В противоположность таким лживым критикам Бернса, как известный журналист Гиффорд, как проф. Мозер, Каннингхэм и другие, пытавшиеся опорочить Бернса как якобы человека аморального, Вордсворт писал:
«... Я дрожу и робею перед тобой,
Великий, непреклонный и гордый дух...»
(«У могилы Роберта Бернса»).
Он глубоко сожалеет, что не был знаком лично с «лучезарным гением Каледонии». Под впечатлением зажигательных речей ораторов из «корреспондентских обществ» и огненной поэзии Роберта Бернса Вордсворт отправляется в революционный Париж, чтобы лично наблюдать подвиги «героев истины». Влияние Великой французской революции на формирование идеологии и мировоззрения английского поэта было решающим: как бы ни «грешил» впоследствии Вордсворт, сдавая одну за другой свои позиции демократа под влиянием реакции и поповского мракобесия, в глубине души он всегда был верен идеям Свободы, Равенства, Братства, начертанным на знаменах великой революции. И это предохраняло его от окончательной гибели как творческой личности.
Общение с лучшими представителями революционного Парижа помогло понять Вордсворту несправедливый, вероломный характер правителей «Британии коварной». Вернувшись, Вордсворт дает отповедь (в открытом письме) реакционеру-епископу Ватсону, требовавшему в своей проповеди, чтобы рабочие и крестьяне Англии покорно сносили гнет эксплуатации: «Рабство,- отвечал Ватсону Вордсворт,- это горькое и ядовитое питье. Перед лицом его можно утешиться лишь одним тем, что народ может, когда пожелает, вдребезги разбить чашу о землю».
Под впечатлением французской революции и общественного негодования, вызванного белым террором, развязанным в Англии правительством Питта (смертельно напуганным действиями британских республиканцев), Вордсворт создает одно из самых своих замечательных произведений - поэму «Вина и Скорбь, или происшествие в солсберийской степи» (1792-1793).
По неистовому пафосу негодования, по горечи и силе отрицания английской действительности эпохи промышленного переворота, по той скорби о загубленных жизнях, которыми исполнена поэма, ее можно сравнивать с такими шедеврами Шелли, как «Маскарад Анархии» или с «Одой авторам билля о смертной казни для рабочих» Байрона.
Хотя в поэме нигде ни разу не звучит открытый призыв к революции, тем не менее трагические события и трагические судьбы, рисуемые поэтом, сами по себе заставляют читателя прийти к мысли о том, что действительно «плох этот мир, жесток его закон» (Вордсворт), а раз так, то такой мир достоин лишь уничтожения.
Уже первые строфы поэмы вводят нас в атмосферу одиночества и безнадежности, которая окружает бредущего по пустынным дорогам путника. Он идет по солсберийской пустыне, которая была некогда цветущим раем. Жестокий и своекорыстный землевладелец-собственник - вельможный лорд - силой выгнал крестьян из нескольких больших селений и превратил цветущий край в унылое, бескрайнее пастбище, на котором должны пастись стада тонкорунных овец.
Путник, проходящий через опустевшее, разоренное селение, мимо полуразрушенной гостиницы, идет в рубище, почти босой; никто приветливо его не встретит на пороге, не предложит за «медный грош ночлега с похлебкой». Приближается ночь, в отдалении грохочет гром, ветры «бушуют и сшибаются, как воины в кровавых битвах». Усталый и изнемогающий путник ищет для себя мало-мальски надежный приют на ночь и хотя бы одну живую душу, с кем можно было бы переброситься парой слов, чтобы облегчить страшный груз одиночества.
Однако тщетно измученный человек бросает вокруг пытливые взоры, вздрагивая, прибавляет шаг при каждом новом ударе грома: вокруг - одни лишь мрачные развалины; вместо живого человеческого голоса он слышит лишь страшный глухой скрип - это ветер раскачивает на виселице прикованный цепями труп повешенного - весь мир представляется истомленному путнику сплошной враждебной стихией, людей он «встретить страшится», опустевшие дома «разевают свои темные окна и двери, подобно пасти гроба...».
Крестьянин - герой поэмы Вордсворта - жертва жестокого и несправедливого закона: его, молодого, добродушного, наивного парня насильно завербовали во флот королевские вербовщики.
В королевском флоте он много выстрадал от бесчеловечного обращения офицеров, от побоев боцманов, от голода и холода, трудностей военного времени. А когда для него пришло время уволиться из флота, то офицер-казначей мошеннически обсчитал матроса, и тот лишился жалких грошей, которые ему причитались и с помощью которых он хотел оказать помощь своей семье, погибающей от нищеты.
Очутившись на берегу без гроша в кармане, матрос, доведенный до последней степени отчаяния, неподалеку от своего родного дома совершает убийство, рассчитывая воспользоваться деньгами своего случайного спутника. Однако убитый оказался таким же горьким бедняком, как и сам матрос. Движимый чувством ужаса и раскаяния, матрос кое-как запрятал труп в кустах и, не решаясь переступить порог своего дома, поспешил прочь - навстречу неизвестности.
Угрюмое отчаяние является отныне его уделом, в будущем он не видит никакой пристани, ни одна надежда «не просветляет его истомленную душу». Судьба матроса была очень типична для эпохи промышленного переворота, когда, по словам предшественника Вордсворта Роберта Бернса, нередко «... плут, добившись власти, рвал, как побеги сорняков из почвы, семьи бедняков...» (Бернс. «Две собаки»).
Не менее типична и судьба вдовы солдата, которую случайно встречает матрос (они вместе устраиваются на ночлег в так называемом мертвом доме - заброшенной хижине пастухов). Она была дочерью преуспевающего фермера, который умел обеспечить скромный достаток своей семье. Он даже научил свою дочь грамоте; девочка с удовольствием читала книги, которые находила дома и у соседей, помогала отцу работать в саду и по дому, выращивала цветы, играла со сверстницами на живописном берегу реки.
Едва лишь дочери исполнилось 20 лет, как пришел конец скромному благополучию, которое обеспечивал непрестанный тяжелый крестьянский труд: жестокий лендлорд согнал с насиженного участка земли фермера и его дочурку. В последний раз, «терзаемый жестокой печалью смотрел отец на дом предков, на колокольню церквушки, где в молодости венчался, на кладбище, где была могила его жены и где он надеялся со временем найти покой и сам (предварительно выдав дочь замуж и введя в дом зятя-работника)».
Вордсворт мастерски изображает во многих своих поэмах крушение многовекового фермерского уклада, разорение и опустение деревни, торжество крупных землевладельцев-лордов и ростовщиков.
Свое неверное счастье девушка вскоре находит в браке с молодым и сильным парнем, который хорошо зарабатывал своим ремеслом. Однако жестокая, неожиданно разразившаяся война лишила хлеба, а затем и жизни трех милых малюток, детей дочери фермера, а затем отняла у нее и мужа.
Измученная и больная, она смешалась с многочисленной толпой таких же бездомных людей, как и она сама, опускаясь все ниже и ниже на социальное дно. Последним ее прибежищем перед встречей с матросом была веселая «воровская цыганская банда».
Рассказав друг другу свои истории и облегчив этим душу, матрос и солдатка отправляются дальше в свой бесконечный путь. Но на этом пути матроса ждало новое горе - он неожиданно повстречал свою умирающую жену, которая поведала ему горестную историю гибели их семьи: община обвинила их в убийстве странника, найденного мертвым вблизи их хижины (на самом деле его убил ее муж).
Жена матроса умирает у него на руках, а сам он погибает на виселице.
Показывая трагизм судеб фермеров-тружеников, страдающих от произвола лордов-богатеев и закона, сделавшегося послушным орудием в руках мошенников-богачей, Вордсворт е особой силой подчеркивает то, что на его взгляд является самым страшным, моральную деградацию обездоленных и деклассированных тружеников. Матрос и солдатка - сильные и добрые люди -под воздействием горя, страданий и нищеты деградировали нравственно, сделавшись способными причинять зло. И в этом повинны, по мнению автора, те порядки и социальные установления, которые утверждает буржуазный строй.
После того как Бонапарт, удушив все завоевания французской демократии, объявил себя первым консулом, Вордсворт пережил духовную драму, вызванную в нем временным (но глубоким) разочарованием в революции и ее методах. Разочарование в конечных результатах французской революции 1789-1794 гг. породило в его мировоззрении и творческом методе романтизм.
Теперь он больше не разделяет убеждений Томаса Пейна и своих французских друзей-республиканцев о необходимости революционного преобразования общества, а полагается на «мирную победу добра и социальной справедливости», т. е. разделяет точку зрения великих социалистов-утопистов, своих современников Роберта Оуэна, Шарля Фурье и Сен-Симона. Однако он по-прежнему исходил из убеждения, что существующие социальные институты и англиканская церковь - вредные и антинародные учреждения и как таковые должны быть в конце концов изжиты. Это позволило английскому поэту создать (примерно до 1815 г.) свои наиболее значительные произведения, вошедшие в золотой фонд современной английской литературы.
В своих сочинениях, опубликованных между 1796-1815 гг., он зарекомендовал себя как крупнейший лирик английской и мировой поэзии. Романтики младшего поколения - Байрон и Шелли - многим ему обязаны⁷.
Среди шедевров Вордсворта в первую очередь необходимо отметить лирический цикл «Люси» (1799); «Кукушку» (1804- 1807); «Оду о постижении сущности бессмертия» (1802-1807); цикл «Путешествие по Шотландии» (1807); сонет «Прекрасный вечер, тихий и свободный» (1807); «Не презирай сонета, критик» (1827) (одобренный А. С. Пушкиным).
Оценки, которые давали Вордсворту его современники - поэты-революционеры - Байрон и Шелли, пожалуй, чересчур суровы и поэтому во многом несправедливы (см. «Питер Белл III» Шелли, «Предисловие» к «Дон-Жуану» Байрона). Конечно, великих поэтов и революционеров раздражала общественная позиция Вордсворта, приближавшегося (после 1807 г.) постепенно к союзу с реакционным английским правительством Георга IV.
Однако муза старшего романтика и в этот весьма печальный в его жизни период постоянно и чутко отзывалась на страдания народные, поэт находил в себе мужество по-прежнему гневно обрушиваться не только на «иностранного узурпатора» - Наполеона I, но и карать мечом своей сатиры отечественных вешателей и эксплуататоров. Так, например, Вордсворт был первым крупным художником Англии, кто (вместе с Жерменой де Сталь) обличал «хищного честолюбца» - Бонапарта в таких своих произведениях, как в сонете «Туссену Лювертюру» (1803); в стихотворении «О гибели венецианской республики» (1802- 1807); «По поводу подавления независимости Швейцарии» (1807); «Оскорбленные чувства тирольца» (1815); «Негодование благородного испанца» (1810); «Чувства благородного бискайца на похоронах жертв деспотии» (1810); «Испанским гверильясам» (1811); «Подвиги доблестных русских патриотов» (1812-1813) и др.
Вместе с тем он не щадил и зубров отечественной реакции, заливавших кровью ирландских крестьян зеленые поля «изумрудного острова» («В защиту ирландских крестьян», 1804- 1807); приветствовал борцов с «позорнейшей в истории Англии аферой» - негроторговлей («В честь автора «Билля о каре для негроторговцев», 1807); сурово осудил предательство англичан в Цинтре (трактат и стихотворение о Цинтре, 1815); разоблачал вероломство английских дипломатов на Ближнем Востоке («Свободу Греции», 1815).
В сонете № 13 поэт пишет о социальной несправедливости, являющейся порождением частнособственнического строя. «Мы живем лишь напоказ... самого богатого (и самого преступного) считаем самым первым гражданином... мы привыкли бездумно поклоняться алчному стяжательству, по-рабски трусливо идти на поводу у грабежа и вымогательства...»
В сонете № 5 он восклицает: «Англия - вонючее застойное болото...»
«Англия всегда готова всеми силами воспротивиться любым демократическим преобразованиям в Греции, Египте, Индии, Африке». «... О, Англия, тяжек груз твоих прегрешений перед нациями мира!»
В цикле «Сонетов, посвященных свободе» Вордсворт оплакивает гибель своих светлых надежд и идеалов, порожденных революционной бурей в Париже. Он с печалью и сокрушением сердца говорит о том невозвратимом времени, когда «верность была обручена с новорожденной свободой». Но в то же самое время Вордсворт не беспредельно предается отчаянию.
В отличие от других представителей «озерной школы» (Коль-риджа, Саути) он все же сохраняет веру в то, что в конце концов народы победят, что Бонапарт - всего лишь «жалкий ублюдок», изменник и выродок, надругавшийся над верившими в него массами, но бессильный изменить ход истории. Когда победит народная демократия - Вордсворт не знает. Скорее всего, полагал он, это будет за рамками жизни его поколения, но это непременно будет. «Счастлив тот, кто, равнодушный к папе, консулу и королю, может измерить глубину собственной души, чтобы познать судьбу человека, и жить в надежде!» (Сонет № 5). Эту свою уверенность в конечной победе сил демократии и народа Вордсворт передал Байрону и Шелли, которые с восторгом читали его политическую лирику в 1806-1811 гг.
Свое наиболее полное выражение романтический метод Вордсворта нашел в двух его замечательных произведениях - в лирическом цикле «Люси» и в сборнике «Лирические баллады».
В лирическом цикле «Люси» Вордсворт романтически осмысляет гибель своих просветительских мечтаний о всеобщей гармонии и счастье, которые воплощает в образе чистой и трогательной крестьянской девушки Люси.
Как это часто встречается и у других крупных романтиков эпохи (у Байрона, Гюго, Гейне) - исполненный «неизъяснимой прелести и обаяния» прекрасный женственный образ героини таит в себе скрытый, философский смысл; оплакивая гибель Люси, Вордсворт поведал нам и о том, как стали одиноки люди во враждебном им послереволюционном мире, как они страдают от своей разобщенности, будучи не в силах ее преодолеть. (Эта же тема очень мощно прозвучит затем и в «Старом моряке» Кольриджа и в «Манфреде» Байрона.)
Фиалка пряталась в лесах,
Под камнем, чуть видна.
Звезда мерцала в небесах
Одна, всегда одна....
Красавица Люси - это символ английской Свободы и Демократии.
Покинув родную страну на долгий срок, поэт вспоминает на чужбине деву - Свободу, приносившую Счастье его Родине. Но за время его отсутствия случилось страшное и непоправимое. И поэт, находящийся в чужой стране, вдруг почувствовал невыразимую тоску, граничащую с отчаянием.
Тоска мне сердце облегла,
«Что, если Люси умерла?» -
Сказал я в первый раз...
Страшное предчувствие не обмануло певца.
Люси нет, и от того
Так изменился свет...
Гибель просветительских мечтаний о гармонии, крушение идеалов великой революции повергло в глубокое отчаяние несколько поколений демократов в начале XIX в. Это отчаяние, тоску одиночества, порожденную невыносимым гнетом реакции, и выразили Вордсворт, Кольридж, а за ними Байрон и Шелли во многих романтических произведениях.
Неизгладимое впечатление не только на английскую публику, но и на всю Европу произвел сборник стихотворений «Лирические баллады», а также и предисловие ко второму изданию этих баллад (1800 г.), являющееся по существу первым манифестом английского романтизма.
Соавторы (Вордсворт и Кольридж) распределили между собой роли следующим образом: Вордсворт должен был описывать жизнь, быт и взгляды простых крестьян в формах реальной жизни; что же касается Кольриджа, то он должен был писать в формах идеальной поэзии, т. е. выражать жизненную правду в сказочно-мифологических образах и необыкновенных ситуациях.
В своем предисловии ко второму изданию лирических баллад Вордсворт объявлял, что соавторы выступают как новаторы и экспериментаторы. И, действительно, привнесение разговорного языка крестьян северных и западных графств Англии, интерес к жизни и страданиям тружеников, изображение их нравов и непосредственного чувства природы ознаменовали в Англии рождение романтической школы, провозглашавшей Природу (т. е. реальную действительность) главным предметом искусства и наносившей смертельный удар поэзии классицизма, которая в Англии отличалась удивительной цепкостью и продолжала свое существование даже после смерти Бернса.
По существу, Вордсворт развил то великое дело реформы и обновления языка и тематики большой британской поэзии, которую начал своим творчеством Берне и окончательно завершил Байрон (отчасти Шелли). «Лирические баллады» Вордсворта и Кольриджа - важный этап в этой большой общенациональной литературной борьбе за новое искусство; за смелое обращение к жизни и быту крестьян Вордсворта хвалил еще английский критик-демократ Вильям Хэзльит, баллады любили и ставили высоко Шелли и Вальтер Скотт. А. С. Пушкин, внимательно следивший за успехами зарубежной литературы, также отметил, что «... В зрелой словесности приходит время, когда умы, наскуча однообразными произведениями искусства, ограниченного кругом языка условного, обращаются к свежим вымыслам народным и к странному просторечию, сначала презренному. Так ныне Вордсворт и Кольридж увлекли за собой мнение многих... Произведения английских поэтов исполнены глубоких чувств и поэтических мыслей, выраженных языком честного простолюдина».
Недаром крупнейший английский критик Ральф Фокс говорит в своей книге «Роман и народ» о «ясной зоркости» многих лирических баллад Вордсворта.
Не все, однако, в сборнике Вордсворта равноценно; требование простоты и естественности иногда неудачно воплощается поэтом в художественные образы (в результате чего появилась, например, такая высмеянная Байроном в его сатире «Барды и обозреватели» поэма, как «Мальчик-идиот»).
Очень мешала Вордсворту на этом этапе его творческого развития идея христианства, вера в загробную жизнь, которая иногда заставляла его создавать такие смиренно-ханжеские поэмы, как «Нас семеро».
Однако главное достоинство поэм Вордсворта, так сказать его разум, заключался в ином: поэт правдиво изобразил душевные страдания представителей крестьянского класса, уничтожаемого промышленным переворотом. Поэт нарисовал реальными красками исполненную драматизма картину погибающего фермерского мира, уже знакомую нам по его более ранней поэме «Вина и Скорбь». Секрет жизненности и глубины его искусства, его поэтических образов в верности действительности, правде жизни.
Перед читателем проходит ряд образов обездоленных людей, горько сетующих на свою судьбу и недоумевающих, за что их постигла «кара провидения». Новым (по сравнению с поэзией Грея, Томсона, Гольдсмита) было то, что персонажи Вордсворта заговорили присущим им простым языком, что они поведали повести своих бед и несчастий так просто и естественно, как это было присуще только фермерам Бернса. Такова повесть «Последняя из стада».
Поэт повстречал пожилого крестьянина с овечкой на руках, который, обливаясь горючими слезами, рассказал о переживаемых им муках: у него прежде была небольшая отара овец, и крестьянин радовался, что у него растут шестеро здоровых детей. Он, не жалея сил, трудился в овчарне и у себя на поле, обеспечивая семье скромный достаток.
Но вот наступил неурожайный год, и пришлось часть овец продать, чтобы купить хлеба для детей. Часть овец погибла от болезни. Осталось всего не более десятка овечек. Затем пришлось зарезать в голодное зимнее время маленького ягненка, за ним наступила очередь старой овцы и вот, наконец, последнюю овечку несет на руках отец семейства, не ведающий, чем он завтра накормит свою большую семью, что будет с его детьми, если он внезапно умрет от горя и от истощения сил... «Самое страшное, сэр, - говорит поэту крестьянин, - заключается в том, что в моем сердце в годы благополучия было столько любви к моим детям... а теперь? Теперь в нем одна лишь забота, а любви осталось немного...»
Тяжкая нищета, придавившая крестьянина своим грузом, лишает его человеческой теплоты, любви к дорогим для него прежде малюткам.
Героиня поэмы «Скиталица», дочь фермера; вспоминает, как у ее отца богач «похищает его клочок пахотной земли».
Отец ее ведет себя как религиозный стоик: он призывает дочь положиться на волю божию, укреплять свою веру молитвою. Но дочь внутренне протестует против несправедливости этого крестьянского бога, равнодушного к страданиям фермеров, мирволящего «преступным богачам».

Yandex Games


AD•6+



Bubble Hit - Яндекс Игры

Попав в большой индустриальный город, молодая крестьянка оказывается как бы в каменной пустыне: «среди множества домов она бродит бездомной... посреди тысячи столов, ломящихся от яств, она остается голодной».

Да, широкого выбора разоренным фермерам власти не предоставляли, тем, кто не мог наняться батраком к помещику или рабочим на фабрику, оставалось только нищенствовать, перебиваться кое-как случайными заработками либо воровать да грабить, за что полагалась виселица, костер, ссылка в тропические колонии, где свирепствовала желтая лихорадка.
С большим мастерством, умело прибегая к простой разговорной интонации, поэт рисует одиночество матери, полубезумной от горя и от слез по утраченному ребенку («Терн»); отчаяние и бессильный гнев дряхлой старости, обреченной на полуголодное существование («Бабушка Блейк и Гарри Гилль»); плач голодных детей, горе юных девушек, лишившихся своего обычного мужества взрослых мужчин, обливающихся горючими слезами на перепутье дорог. Иногда поэт следует за теми из отщепенцев, кто ушёл в большой город, навстречу неизвестности. В балладе «Мечтания бедной Сусанны» рассказывается о деревенской девушке, чахнущей в «каменной пустыне» Лондона. Песня ручного дрозда, случайно услышанная девушкой на улице, приводит ее в состояние восторженного экстаза: она вся отдается воспоминаниям о родной деревне. Вместо унылого и однообразного ряда домов воображение рисует ей цветущие сады, холм, ручей, заливные луга, утопающий в белом цветении яблонь отчий дом.
Но видение исчезает так же быстро, как и появилось; ручей, холм, сад, дом растворяются в утреннем тумане.
Радость, вызванная видением прошедшего Счастья и независимости, сменяется немым отчаянием при виде серых, однообразных фасадов огромного и равнодушного города - спрута, с безразличной жестокостью высасывающего кровь и жизненные силы из своих беззащитных жертв, десятками тысяч появляющихся на его площадях и проспектах в поисках работы и хлеба. Сусанна обречена томиться в городе-тюрьме, подобно птице в клетке, случайно обрадовавшей ее своим пением.
В своих «Лирических балладах» Вордсворт предстает как поэт простых сердец, как певец душевной красоты, «незаметной доблести» и чести людей труда.
Поэтизация жизни и труда крестьянина и рабочего в произведениях романтиков, отказ от литературного героя прежних эпох-аристократа и сынка состоятельного буржуа - исподволь подготавливали революцию в романе середины XIX века, важнейшем жанре европейской литературы. Суть этой революции как раз и заключалась в создании положительных образов крестьянина и рабочего, в критическом отношении к жизни имущих классов.
Ральф Фокс в своей книге «Роман и народ», говоря о значении Октябрьской социалистической революции для художественного творчества многих писателей, обращается к примеру Вордсворта, который тоже всю жизнь вдохновлялся теми идеями, теми впечатлениями, которые он пережил в Париже в 1792-1794 годах. «Вордсворт чувствовал, - пишет Фокс,- как та же движущая сила укрепляет воображение его современников живительными соками французской революции. «Прекрасно было жить тем светлым утром», и величие этого утра впервые придало его взгляду ясную зоркость «Лирических баллад». Эта зоркость взгляда ослабела несколько у Вордсворта в течение последовавших затем утомительных лет борьбы...»⁸.
Наиболее ярко это влияние Вордсворт и отразил в стихотворном романе «Прелюд», изданном посмертно в 1850 году. Роман состоит из 14 книг. Написан он белым пятистопным английским стихом - излюбленным размером Шекспира, Мильтона, Блейка и многих других поэтов Англии XVII и XVIII веков. Роман имеет подзаголовок: «Рост поэтического сознания - автобиографическая поэма». В кратком введении к этому политико-философскому поэтическому произведению сообщается, что работать над романом Вордсворт начал еще в 1799 году и вчерне закончил его к 1805 году, а в последующие годы жизни дополнял, расширял и редактировал составляющие его книги. Впоследствии Вордсворт расширил свой замысел: «Прелюд» должен был открывать собой еще два капитальнейших произведения - «Прогулку» и «Отшельника». «По отношению к громаде «Прогулки», - пишет Вордсворт, - «Прелюд» должен был, по замыслу автора, относиться примерно так, как один из портиков относится ко всей массе готического собора», «Прогулку» автору удалось завершить; что же касается «Отшельника», то поэт создал лишь черновик первой книги и планы второй и третьей.
Отдельные литературоведы справедливо упрекают Вордсворта в том, что в «Прогулке» встречаются дидактические места, что в ней обсуждаются вопросы теологии и религиозной морали. Это все верно. Но не следует также забывать, что в «Прелюде» и «Прогулке» нашли свое выражение наиболее сокровенные мысли поэта, что тут отразилась эволюция его эстетических и общественно-политических взглядов, что вместе с тем оба романа изобилуют поистине прекрасными поэтическими страницами. Недаром такой суровый критик, как Джон Ките, называет «Прогулку» в числе «немногих гениальнейших творений века».
Важнейшие в «Прелюде» - девятая («Пребыванием Франции»), десятая («Пребывание во Франции» - продолжение) и одиннадцатая книги («Франция»). Здесь выражаются те демократические симпатии и идеалы, которые сформировались у автора в результате непосредственного наблюдения событий 1792-1794 годов.
Несмотря на нечеткость социальных идеалов и неизбежно ограниченное понимание задач и целей якобинской партии, Вордсворт пришел к «героическому и революционному» воплощению действительности в своей поэтической эпопее. Огромная созидательная сила революционных традиций великого французского народа способствовала рождению первоклассного поэта. Что же касается абстрактного характера его социальных идей и политических идеалов, то для романтика 90-х годов XVIII века и 10-20-х и даже 30-х годов XIX века было вполне достаточно этого абстрактно-демократического устремления, негодования и протеста против монархии и полицейского произвола.
Это была эпоха, когда борьба между трудом и капиталом была отодвинута на задний план борьбой между либеральной и радикально-прогрессивной партиями, с одной стороны, и феодальной и полуфеодальной деспотией - с другой. Писатель, искренне любивший Свободу, Человека, Добродетель и т. д., немедленно становился в первые ряды борцов с «полицейскими государствами» и, следовательно, честно и добросовестно исполнял свой долг перед народом.
Как указывает Ф. Энгельс, не только для первой трети XIX века, но и для 60-70-х годов лозунгом и политическим идеалом передовых рабочих Англии и Европы было требование республики. Чартисты Англии и герои баррикадных боев в Париже и Силезии в 30-е, 48-е, 60-е и даже 70-е годы XIX века были республиканцами.
Таким образом, можно сделать заключение, что в целом политические идеалы Вордсворта были передовыми и даже прогрессивными в течение всей его жизни, хотя и не революционными, как у Шелли, Байрона, Петефи.
В начале девятой книги «Прелюда» Вордсворт вспоминает, как он, прожив более года в Лондоне, упорно работал над собой, много читал, посещал музеи, выставки, стараясь по мере сил усовершенствоваться настолько, чтобы создать значительное литературное произведение.
Поэт особое значение придавал чистоте помыслов и бескомпромиссной честности, которые были свойственны ему в юности Именно об этом периоде его жизни Шелли говорит в своем сонете:
Ты был Звездой, что путь указывала в бурном Океане...
В почетной бедности ты пел,
И звали
Те песни к правде, к вольности..^9.
(«К Bopдсворту»,)
Чистота помыслов, любовь к истине, к свободе и человеку,- вот что прежде всего выделяет автора «Прелюда» и что характеризует его важнейшие отличительные черты как художника-творца. Стремление принадлежать к высшему, привилегированному сословию, по его мнению, чаще всего приносит поражение или гибель таланту. Эта едва намеченная в романе Вордсворта тема получает затем мощное развитие в творчестве поздних романтиков и критических реалистов 30-40-х годов XIX века.
«В Париж влекло меня неудержимо»,- так начинает Вордсворт в «Прелюде» свой поэтический рассказ о бурных днях революции 1789 года. Ослепленный и потрясенный, ходил юноша англичанин по улицам Парижа, жадно слушал пламенные речи парижан, сопровождал все демонстрации, идущие из Сен-Антуанского предместья и Монмартра к Сен-Жерменскому дворцу. Он присутствовал на заседаниях Конвента, слушал речи якобинцев (кн. 9, строка 49) и, без сомнения, бурно аплодировал им. Хотя в тексте романа и нет прямого указания на поведение поэта во время дебатов в Конвенте, но зато несколько ниже автор выражает свои чувства в великолепной революционно-символической фразе:
Я видел: власть Революции,
Как корабль на якоре под дыханием шторма,
Напрягалась...¹⁰
Образ революции-корабля, который гордо противостоит яростным штормам, встречается, между прочим, и в творчестве Радищева. Уже в период гибели якобинской диктатуры, оплакивая крушение идеалов всего XVIII века, Радищев писал в оде «Свобода»:
Надежды, Свободу и Радость несущий корабль
Пожрал в миг один омут ярой...
На широкой, просторной площади, где прежде стояла Бастилия, Вордсворт «присел на груду бревен в лучах зари» и подобрал с земли камешек - осколок крепостной стены - как память о павшей деспотии.
Очевидно, редактируя текст девятой книги после 1805 года, Вордсворт, вслед за восторженным воспеванием Революции и ее мероприятий, вставляет несколько фальшивых фраз, имеющих охранительный характер. Такова, например, фраза: «Все эти вещи для меня... не представляли, впрочем, жизненного интереса» (строки 106-107). Подобных оговорок, предназначенных, по-видимому, для «Общества по искоренению порока», в «Прелюде» немало. Но, конечно, они не имеют решающего значения при оценке достоинств этого замечательного романа в целом. К Вордсворту, автору «Прелюда», вполне можно отнести стихи А. Блока:
Простим угрюмство - разве это
Сокрытый двигатель его?
Он был дитя Добра и Света,
Он весь - Свободы торжество!
Подобное мнение может быть поддержано, думается, следующими строками самого поэта из начала девятой книги:
... Но первый бурный шквал промчался,
И длань насилья мощная почила;
Среди людей, богатых от рожденья,
И избранных служителей короны
Шел длинный разговор о долгой битве
Добра и Зла в жестоком этом мире...
Но пустота и вздорность тех речей
Наскучила мне вскоре, я прорвался
В широкий внешний мир - стал патриотом;
Я сердце все свое отдал народу,
Любовь мою я посвятил ему...
(Кн. 9, строки 106-124)
«Прелюд» - лиро-эпическое героическое повествование, напоминающее революционно-романтические поэмы Байрона и Шелли- «Шильонского узника», «Чайльд Гарольда», «Королеву Маб», «Восстание Ислама», «Принца Атаназа» и др.; здесь и в помине нет ничего от тех салонных поэм или слащавых од, которые в 20-30-х годах поставляли Саути и Вордсворт и которые (в отрывках) вошли ныне в многочисленные хрестоматии, хранящиеся на полках школьных и университетских библиотек в странах английского языка.
В «Прелюде» мы встречаемся с характерными жанровыми признаками того страстного, взволнованного и лирически насыщенного поэтического повествования (с элементами революционного классицизма, с обращением к образам античных героев), которые любили Блейк, Берне, Андре Шенье, Гюго, Мицкевич, Петефи, Байрон, Шелли, Соломос и многие другие поэты-романтики. Для поэм этого рода характерно наличие коллективного образа революционного народа (например, у Байрона в «Чайльд Гарольде» - гверильясы, итальянские и греческие повстанцы; у Шелли в «Восстании Ислама» - английские республиканцы; у Блейка в «Пророческих поэмах» и в «Короле Гвине» - крестьяне и ремесленники бунтари).
Правдивый показ лагеря контрреволюции, создание образа героя-революционера, четкая обрисовка социального и эстетического идеала - все, что характеризует поэмы Блейка, Байрона, Гюго, Петефи, Шелли,- мы находим в «Прелюде» Вордсворта.
Очистительное воздействие великой революции вдохновило поэта: отбросив вздорные, схоластические пуританские догмы, «весь хлам и ветошь маскарада», доставшиеся в наследие от гнусной кладбищенской поэзии Блера, Вордсворт вдохновенно пел во имя «великого будущего Англии, Франции и всего человечества»:
... То был воистину великий час,
Когда и робкие вдруг осмелели,-
И страсти, возбуждение, борьба
Во мнениях велась открыто всеми,
Под каждой крышею, где прежде мир
Царил. Сама земля, казалось,
Внезапно под ногами загоралась,
И часто я тогда вслух говорил,
Да и потом нередко повторял:
«О, что за вызов всей истории -
Прошедшей и всей будущей!»
(Кн. 9, строки 161-175.)
Шелли называл французскую революцию 1789-1794 годов самым значительным событием его времени и постоянно призывал Байрона создать произведение, достойное этой «величайшей из революций». Его собственные поэмы и стихотворения, посвященные Франции 90-х годов XVIII столетия, по своей тематике совпадают со стихами «Прелюда». Образы революционеров Лаона, Атаназа, республиканцев из «Королевы Маб» во многом напоминают героический образ отважного республиканца Мишеля Бопи, созданного Вордсвортом. Причем по красоте белого стиха «Прелюд» не уступает ни стихам «Королевы Маб», ни строфам «Принца Атаназа» или «Розалинды и Елены».
Коммунистическая и прогрессивная критика (Фокс, Барбюс, Роллан) в 20-30-х годах XX столетия не раз указывала на творца «Прелюда» как на образец честного отражения в искусстве героического революционного народа писателем, имеющим умеренно-демократические и даже консервативные взгляды. И это является восстановлением справедливости, поскольку в XIX веке реакционное литературоведение объявило Вордсворта «религиозным поэтом», изучение которого весьма желательно в школах в целях религиозного воспитания.
Пристальный анализ «Прелюда» в корне подрывает это мнение, основанное на «церковных сонетах» Вордсворта, с оговоркой, что его поэмы типа «Вина и скорбь» - это «грехи молодости». Невозможно объявить «по преимуществу религиозным поэтом» художника, столь яростно и убежденно нападавшего на защитников «Веры, Короля и Порядка», как это сделал Вордсворт в «Прелюде», предавший к тому же проклятию правительство Георга III за то, что оно развязало грязную войну против революционной Франции.
Вордсворт рисует нам два лагеря: лагерь контрреволюционеров-эмигрантов и лагерь вооруженного революционного народа. Сочувствие и симпатии его неизменно на стороне народа, людей будущего - республиканцев 1793 года, О заговорщиках-контрреволюционерах поэт вначале старается говорить беспристрастно, выделяя и подчеркивая даже симпатичные черты в некоторых из них:
... Группа офицеров Короля,
Ютившаяся ныне на квартирах,
Компанию не раз мне составляла...
Тут были побывавшие в боях
Отважные солдаты; большинство
Принадлежало к знати по рожденью,
Аристократии французской цвет...
Так определяется классовый состав заговорщиков, задумавших черное дело Реставрации:
... Различье
В возрасте, в характере нимало
Им не мешало быть всем заодно,
И в каждом сердце страсть одна гнездилась:
Разрушить революции устои...
Лишь эта мысль одна была усладой,
Одна давала радость и надежды -
Никто не думал, что бедой и смертью
Для каждого из них мог обернуться
Сей тайный заговор...
(Кн. 9, строки 125-150.)
Вордсворт приходит в «Прелюде» также к признанию того, что народ - субъект и объект истории. Описав триумфальное шествие вооруженных ополченцев из провинции по Парижу, он затем создает эпический образ защитника завоеваний революции генерала Мишеля Бопи - героя сражений на берегах Луары. Творческий подвиг Вордсворта имеет тем большее значение, что Мишель Бопи - реально существовавшее лицо, он находился в большой дружбе с поэтом. Однако неправильно было бы считать, что образ Бопи - фотография генерала. Это обобщенный образ героических защитников молодой революционной республики вообще. Образ Бопи вполне может быть поставлен рядом с такими героями, как принц Атаназ, Лаон, Лионель у Шелли, как Уоллес и Брюс у Бернса, Кромвель и Робин Гуд у Скотта, Анжольрас и Говен у Гюго, Ларивиньер и Поль Арсен у Жорж Санд. Вордсворт, чуждавшийся заговорщиков, всеми фибрами души тянулся к этому необыкновенно светлому человеку:
Средь бывших офицеров короля
Я отличал лишь одного: он был
Отвергнут их средой как патриот,
Сторонник Революции. Скромнее
На свете не бывало человека,
Отзывчивей, добрее и милей...
Он был энтузиастом вдохновенным:
Судьбы жестокой грозные удары,
Казалось, очищали эту душу
И закаляли; он не озлоблялся,
Но, как цветок в лугах альпийских горных,
Казалося, тянулся к свету солнца
Еще сильней...
Герой Вордсворта
... По рожденью был аристократ,
Из древнего прославленного рода,
Но посвятил себя всецело он
Служенью беднякам, как будто бы
Он скован с ними был незримой цепью!
Ценил и уважал он Человека
За гордость и достоинство его.
Коварных и озлобленных рабов
Не презирал он, им не мстил за зло,
Но относился к ним с участьем явным,
Прощал обиды, пробудить стараясь
Любовь в них к Родине, к Свободе, к Человеку..,
(Кн. 9, строки 288-300.)
Кажется, что эти строки написал не Вордсворт, а Шелли, характеризуя одного из своих лучезарных героев, которые тоже были сделаны из такого материала, что «их душой насильники завладевать были не властны» («Атаназ»), и которые, так же как и сам их создатель, были блудными детьми класса аристократов, беззаветно служили делу бедняков, делу революции, отличались скромностью, душевной чистотой, цельностью характера, целеустремленностью, обладали бесстрашием героя, способного перенести измены и предательство соратников, злобу классовых врагов, не дрогнув вынести пытку и встретить смерть.
Характеристика, которую дал Байрон Шелли как «лучшему, скромнейшему и совершеннейшему из людей», невольно вспоминается при чтении строк, в которых Вордсворт характеризует душевные качества своего героя. Реальный Бопи был далеко не так совершенен, как образ революционера, созданный поэтом в девятой книге «Прелюда»:
... Мог показаться он чуть-чуть тщеславным,
Но это только с первого лишь взгляда;
На деле ж он далек был от тщеславья,
Как звезды далеки от гор земных;
Благожелательностью отличался
И создавал он атмосферу счастья
И радости. Энергией кипучей
Был весь исполнен; Братство и Свободу
Он защищал и славил перед всеми;
Он был частицею великого
Прогресса...
(Кн. 9, строки 360-371)
Таким образом, Вордсворт подчеркивает типичность своего героя, что делает его еще более значительным, еще более художественно весомым.
Раскрывая мир духовных интересов Бопи, Вордсворт приводит те разговоры, которые он якобы вел с Мишелем Бопи:
... Как часто в тишине ночей
Мы спорили о власти в государстве,
О мудрой и полезной перестройке,
О древней доблести, правах народа,
Привычках и обычаях старинных,
О новом, побеждающем рутину
В жестоких революционных бурях...
О самомненьи и великолепья
Немногих избранных родов и тяжком
Бесправии народа трудового;
Он постоянно размышлял об этом,
И я в те дни был много чище, лучше
И мог судить и глубже и правдивей,
Чем позже, погрузившись в тину жизни
И научившися со злом мириться...
Нас мудрость наших предков занимала,
Которую мы в книгах находили
И с пылом юности вводили в жизнь...
(Кн. 9, строки 308-328.)
Этот рассказ о беседах двух друзей очень напоминает разговор Джулиана и Маддальо из одноименной поэмы Шелли:
... Споры с ним я вел
О жизни, человеческой природе...
... Я возразил: «Узнать нам остается,-
И кто захочет, может это знать,-
Насколько крепки вековые цепи...
В которых ум наш, как в подземном склепе,
Терзается, и нечем нам дышать...
Быть может, как соломинка, оковы.
Мы знаем: из того, что давит нас,
Мы многое уж сбросили сейчас...»
Существеннейшей чертой передовой литературы первой трети XIX века был ее антимонархический пафос. Шелли мечтает, что «чумное слово - царь» навеки исчезнет из обихода народов. Байрон писал:
Тиранов ложно чтут у нас
От бога данными царями...
Тираноборчество, красной нитью проходящее через все творчество поэтов-романтиков, заимствовано у французских и немецких просветителей. Так, у Вольтера в его «Вавилонской царевне» встречаем яростные проклятия и насмешки над монархами: «К несчастью, имеющие власть и короны посылали орды убийц грабить... племена и обагрять кровью земли их отцов. Этих убийц называли героями. Разбой называли славой...»
Жестокость, беспринципность и вероломство коронованных особ показываются в поэмах, драмах и балладах Байрона, Гюго, Гейне, Петефи, Лермонтова, Рылеева и других. У Вордсворса в девятой книге мы также встречаем строки осуждения и развенчания монархического режима. Эти пламенные строки выводила втайне та рука, которая писала для торийских газет безжизненные рифмованные похвалы по случаю именин или дня рождения принцесс и принцев. В глубине души Вордсворт никогда не был согласен с принципом единоличной неограниченной власти:
... Больше всего
Любили мы (скажу теперь открыто)
Ничтожество и пошлость королей
И их дворов себе представить. Лестью
Дорогу пролагает там злодей
Преступный, чем глупей подлец - тем выше
Его возносят, где талант и честь
Не стоят ничего, пустой, холодный,
Зловещий мир, жестокий и тщеславный,
Где истину и искренние чувства
С насмешкой злой, с издевкой отвергяют...
(Кн. 9, стр. 340-350.)
И далее:
... Добро и Зло переплелись там тесно,
И кровожадность алчную в захвате
Чужих земель их клики сочетают
С террором и насильем в отчем крае...
(Кн. 9, строки 351-354.)
Отсюда становится понятной та скрытая сила гнева и возмущения, которая прорывалась у поэта, когда в странах Европы вспыхивало национально-освободительное движение и каратели жестоко его подавляли.
Несмотря на внешнюю, видимую покорность и принятие реакции, сердце поэта всегда принадлежало тем, кто боролся за Свободу и Равенство - за лозунги, провозглашенные Конвентом и навсегда оставшиеся близкими сердцу Вордсворта.