Лекция 6, 7, обзор произведений древнерусской литературы XV-XVII веков

ЛЕКЦИЯ 6, 7, 8.
ОБЗОР ПРОИЗВЕДЕНИЙ ДРЕВНЕРУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
XV-XVII ВЕКОВ.
План

1. 
   Предпосылки возникновения элементов Возрождения в русской литературе.
   
2. 
   Теория «Москва – третий Рим» и её отражение в памятниках литературы.
   
3. 
   «Повесть о Дракуле».
   
4. 
   «Хождение за три моря» Афанасия Никитина.
   
5. 
   «Повесть о Петре и Февронии».
   
6. 
   Публицистика. Сочинения Ивана Грозного.
   
7. 
   «Повесть о Шемякином суде».
   
8. 
   «Повесть о Савве Грудцыне».
   
9. 
   «Повесть о Флоре Скобееве».
   

Ключевые слова: новое представление о человеке, беллетристика, бродячие фольклорные сюжеты, «Повесть о Царьграде», политическая идея, пророчество, неоднозначность образа Дракулы, путевой дневник, изображение Индии, личность Никитина, прославление любви, идеальная супружеская жизнь, Феврония, повесть, житие, психологизм, публицистика, Грозный, личностное начало, язык, стиль.

XV-XVI века – это период формирования и укрепления централизованного русского государства. Начиная с середины XV в. стали падать одна за другой основные предпосылки образования Ренессанса, поэтому русское Предвозрождение не перешло в Возрождение. Предпосылки конца русского Предвозрождения – это гибель городов-коммун (Новгород и Псков), удачная борьба официальной церкви с ересью. Создавалось централизованное государство, которое отнимало все духовные силы. После падения Византийской империи ослабли связи с Византией и западным миром.

Тем не менее, ересь стригольников, противников церковной иерархии и сторонников «простого строя» раннехристианской церкви, распространившаяся уже в конце XIV в. в Новгороде, а с XV в. и в Пскове, и впоследствии охватившая и Москву, способствовала развитию светской письменности, появлению ряда новых памятников науки. Так, еретики интересовались историей, логикой, философией. Они высказывали явно вольнодумные мысли, например, некоторые из них доходили, по-видимому, и до отрицания загробной жизни.
В этот период формируется новые идеологические концепции. Возникает теория «Москва – третий Рим». Её появление связано с укреплением Русского централизованного государства, со стремлением московских князей обосновать своё право на царство.
Эта идеология находит отражение в «Повести о взятии Царограда». В острой, динамичной форме автор рассказывает об осаде Царограда турками в 1453 г. и его завоеванию. Повесть богата фактическими подробностями, это воинская повесть с присущими ей чертами. Вместе с тем, в ней нет контрастного изображения воюющих сторон, как было это хорошо для древнерусских воинских повестей. Автор относится к и грекам, и к туркам с уважением.
Но значение этой повести заключается и в том, что в ней отразилась теория «Москва – третий Рим». Эта теория возникла среди московских книжников (ей автор – старец Филофей). Её суть в том, что доселе было два Рима: первый Рим пал из-за своего нечестия, погрязнув в пороках Рим второй, т.е. Византия, пал под ударами турок, а третий Рим – Москва – стоит непоколебимо, а четвёртому Риму не бывать.
Таким образом, Москва объявляется преемницей Византии и тем самым наследует её политическую и религиозную культуру.
В «Повести о взятии Царограда» идеологи русского царства увидели подтверждение их теории. Пророчество Льва Премудрого в легенде об основании Царограда, с которой начинается повесть, было по-своему истолковано московскими идеологами. «Русый» народ, которому суждено освободить Царогорад от неверных, был заменён «русским» народом. Поэтому освободителем Царограда будет якобы русский народ.
Теме политической и религиозной преемственности Русью византийского наследства посвящены и другие произведения: «Повести о Вавилонском царстве», «Сказание о князьях Владимирских».
«Повести о Вавилонском царстве» возникла в Византии для обоснования идеи преемственности Византией всемирно – исторической царской власти, центром которой считался Вавилон. Теперь же эта повесть была приспособлена к потребностям русской политической действительности – для оправдания притязаний Москвы на роль всемирно-исторического государства.
Эти же идеи нашли воплощение в «Сказании о князьях Владимирских», которые явились продолжением и развитием повестей о Вавилонском царстве. В «Сказании» утверждаются, что московские князья являющиеся потомками византийского императора Августа-кесаря. Для этого была выстроена сложная генеологическая схема, которая устанавливает связь Москвы – через государство Владимира Мономаха, а через Киев – с Византией. При этом искажались исторические факты, «Сказание о князьях Владимирских» было идеологическим обоснованием прав московских правителей на царский титул и на самодержавную форму проявления государством содействовало укреплению авторитета этой власти как внутри страны, так и за рубежом.
Этот период в русской литературе был ознаменован и началом открытия мира и человека. Это привело к усилению светской тематики, к проникновению фольклорных сюжетов в литературу, развитию сюжетного повествования.
Признаки постепенного освобождения от «верховного господства богословия во всех областях умственной деятельности» обнаруживаются в XV в. не только в выступлениях вольнодумцев. Так, автор «Хождения за три моря» Афанасий Никитин утверждает, что носителем «правой веры» может быть всякий человек, соблюдающий единобожие и моральную чистоту. Такое утверждение явно противоречило господствующей религиозной идеологии на Руси, которая требовала признания православия единственной «правой верой».
И в других памятниках письменности XV в. наблюдается отход от господствующей идеологии. Например, в рукописи известного книгописца XV в., пропагандиста светской литературы, Ефросина, есть один из вариантов повести о Соломоне и Китоврасе («Сказание о Соломоне и Китоврасе»). В него включён эпизод, передающий диалог между царём и захваченным им в плен «борзым зверем» царь спрашивает его: «Что есть узорочнее (т.е. прекраснее) во свете сём?» «Всего есть лучшим своя воля», – отвечает Китоврас. Таким образом, здесь прославляется не бог, не царь, а «своя воля», т.е. воля человека. Это уже новое сознание, которое не вписывается в традиционные представления средневековья. Оно свидетельствует о том, что в литературе постепенно утверждаются новые представления о человеке, о его личности. Всё это подтверждает тот факт, что в XV-XVI вв. на Руси были элементы Возрождения, хотя в целом эпоха Возрождения не состоялась.
Постепенное высвобождение из-под власти церковной идеологии привело в середине XV в. – первой половине XVI в. к усилению светской тематики. Наряду с господствующей религиозной идеологией развиваются новые идеологические концепции. Это говорит о некотором ослаблении безраздельного господства церкви. Литература начинает открывать мир, который живёт по иным законам. Это, в свою очередь, приводит к развитию сюжетного повествования. В литературе появляются оригинальные произведения, которые можно причислить к беллетристическим жанрам.
XV век был переломным временем в истории русской повествовательной прозы. Правда, памятники беллетристики, появившиеся на Руси в этот период, не отличались полной принадлежностью к этому жанру. Они предназначались для индивидуального чтения и переписывались (в сборниках) как отдельные сочинения, но некоторые из них примыкали к церковной литературе – назидательно-проповеднической или публицистической.
К числу памятников светского сюжетного повествования может быть отнесена «Повесть о Дракуле», т.к. она совершенно лишена черт церковной литературы. До наших времён повесть дошла в кирилло-белозёрском сборнике Ефросина (1491-1492 гг.) и в псковском сборнике 1499-1502 гг. Повесть была написана в 80-х годах XV в., возможно, Фёдором Курицыным, еретиком, дипломатом, в те годы посещавшим Венгрию и Молдавию.
В повести рассказывается о реальном историческом лице – валашском (Валахия – область в Румынии) воеводе середины XV века Владе Цепеше. Но герой повести, «зломудрый воевода» Дракула, воспринимался читателями как герой занимательных анекдотов, а вовсе не как реальное лицо. Характерной особенностью повести, таким образом, является её теснейшая связь с устным творчеством.
«Повесть о Дракуле» построена как цепь эпизодов-анекдотов о жестоком мутьянском воеводе. Такое дробное построение не означает отсутствия в повести единой темы; оно полностью вытекает из основной авторской концепции: эпизод за эпизодом раскрыть сущность Дракулы (дьявола): его жестокость, зломудрость и одновременно – справедливость и нелицеприятие. Тема «искренения зла» Дракулой получила особенно яркое выражение в одном из эпизодов. Здесь рассказывается о том, что страх перед беспощадностью Дракулы в народе был так силён, что никто даже не решался взять в руки золотую чару, поставленную по его приказу на «пустом месте» у источника. Эта чара «дивна злата» как бы воплощала в себе грозность мутьянского воеводы и установленный им в стране порядок.
Однако главная тема большинства эпизодов – своеобразное «изящество» Дракулы: его неожиданное зловещее остроумие. Эпизоды эти представляли собой именно анекдоты, многие из которых строились как своеобразные загадки, имевшие второй, метафорический смысл. Дракула не просто казнит попавших ему в руки людей – он испытывает их, и недогадливые, «неизящные» испытуемые, не умеющие «против козней его отвечати», трагически расплачиваются за своё «неизящество». Наглядно это иллюстрируется в эпизоде с нищими. Собрав по всей стране и угостив их в «великой храмине», Дракула спрашивает их: «хощете ли, да сотворю вас да беспечальны на сём свете, и ничим же нужны будете?» Не поняв второго, зловещего смысла вопроса, нищие с восторгом соглашаются. Дракула освобождает их от нищеты и недугов, сжигая в запертой «храмине». Так же поступает Дракула и с турецким царём: он обещает ему «послужить»; турецкий царь, понявший эти слова буквально, очень рад. Дракула разоряет турецкие владения и сообщает царю, что «сколько могох, толико есмь ему послужил».
Через все эти эпизоды проходит мотив испытания, который относится к числу популярнейших мотивов мировой литературы и фольклора. Этот мотив распространён был и в древнерусской литературе: испытание древлякских послов Ольгой, мотив испытания в «Повести о Петре и Февронии» и др.
И другие мотивы «Повести о Дракуле» восходят к устному народному творчеству. Например, рассказ о после, которому гвоздями прибили шляпу, или весьма популярная в средневековом фольклоре легенда о жестоком феодале, пригласившем к себе нищих и затем приказавшем сжечь их. Но если легенда заканчивалась божьим судом над злодеем, т.е. справедливым божьим возмездием, то Дракула не получал никакого возмездия за свою расправу с нищими и последнее слово предоставлялось «зломудрому» князю, который сам объяснял и оправдывал свой поступок.
Автор повести почти не высказывает своего отношения к действиям Дракулы. В целом повесть лишена христианского дидактизма.
Не прославляя и не осуждая своего героя, автор как бы оставляет своим читателям принимать решение о том, каким должен быть «великий государь», быть ему «милостиву» или «грозному». Другими словами, идейный смысл «Повести о Дракуле» не может быть определён однозначно. Одни исследователи видели в повести осуждение тирании, другие видели в ней прославление грозной и справедливой власти и тех репрессий, которые против его врагов. Такой неоднозначный подход определяется жанровым своеобразием повести: перед нами не публицистическое сочинение, автор которого прямо высказывает свои воззрения, а произведение беллетристики.
Русскую литературу второй половины XV в. сближало с литературой Возрождения ряда, европейских стран не только её светский характер, связанный с общей секуляризацией культуры, распространение прозы, основанной на «бродячих» фольклорных сюжетах, как, например, «Повесть о Дракуле», но и другие черты. К их числу относится появление личной точки зрения автора на окружающий мир, его индивидуальная, внесословная позиция. Черты эти определённее всего обнаруживаются в «деловой» письменности, не осознающей себя литературой и поэтому более легко порывающей с традициями. Таково, например, «Хождение за три моря», автор которого Афанасий Никитин, ощущал себя в «Индейской стране» не столько тверяком или купцом, сколько бесправным чужестранцем, одиноким человечишкой, «заблудившимся» и несчастным «рабищем» божьим, обращающимся из далёкой чужбины к «братьям русским христианам» без большой уверенности в том, что смогут его услышать. Хотя «Хождение за три моря» многими чертами напоминало паломнические «хождения», однако этот памятник литературы имеет иной характер. Своеобразие этого произведения не только тем, что было связано с деловой поездкой Никитина в далёкую Индию, но и глубоко личным характером повествования купца-путешественника. Обычно путешествие датируется 1466-1472 годами, но называют и другую дату: 1471-1474 гг. С традиционными «хождениями» произведение Никитина связывает только некоторые особенности: перечни географических пунктов с краткими указаниями расстояний между ними, помещённые в некоторых местах рассказы Никитина, традиционные определения богатства и изобилия упоминаемых стран. В целом же «Хождение» Никитина представляет собой путевой дневник (хотя и без разбивки на отдельные дни), непосредственные путевые записки о пережитых приключениях, рассказывая о которых, автор ещё не ведает, чем они закончатся. В одной из своих записей Никитин замечает: «Уже пройдено два великого дни (пасхи) в бесерменской земле, а христианство не оставил; дальше бог ведает, что будет... Пути не знаю, иже камо пойду из Гундустана... То везде бунт (мятеж), стон...»
«Хождение» Никитина можно разбить на три части: краткое описание пути в Индию, описание Индии и сжатая информация об обратной дороге в Россию. Центральное место в «Хождении» занимает описание Индии. Здесь следует отметить двоякий подход автора. В произведении есть описания, которые Никитин записал, вероятно, со слов своих собеседников, особенно те, в которых проявляется местный колорит и им он придаёт обобщённый характер. Одним из таких обобщений являются рассказы об индийских женщинах, рассказы о птице «гукук», испускающей изо рта огонь, рассказы о «князе обезьянском», посылающем многочисленную рать на своих противников.
Но там, где Афанасий Никитин исходит из собственных наблюдений, его рассказ оказывается достоверным и убедительным. В этих рассказах нет места идеализированному изображению Индии. В глазах европейского читателя Индия представлялась некой райской страной, утопающей в роскоши, где все люди счастливы. Индия, какой увидел её Никитин, оказалась совсем не похожей на то сказочное царство, каким оно было представлено в популярном на Руси «Сказании об индийском царстве». Индия во многом поразила Никитина, но, хотя, она и была далёкой страной, с другими, жарким климатом, с другими обычаями, нравами, бытом, религией; тем не менее, путешественник сумел увидеть, что по устройству своему эта страна такая же, как и другие «земли»: «А все наги да босы... А земля людна вельми, а сельския люди голы вельми, а бояре сильны добре и пышны вельми». Он заметил разницу между завоевателями «бесерменами» и коренным населением – «гундустанцами». Мусульманский хан «едит на людях», хотя слонов у него и коний много добрых», «бояре все хоросанцы, а гундустанцы все пешеходы». Таким образом, Никитину удалось увидеть разницу между богатыми и бедными, рассмотреть традиционный уклад жизни Индии, их бытовые и религиозные обычаи и многое другое, что делает его рассказ об Индии достаточно правдивым и достоверным и что его выгодно отличает от описаний средневековой Индии, сделанных европейскими путешественниками. Примечательной стороной «Хождений» является и личность самого путешественника. Никитин – это незаурядный человек с широким кругозором. Он – русский человек, прокладывающий пути в неведомые страны ради «пользы Русской земли». Никакие невзгоды и испытания, выпавшие на его долю, не могут сломить его волю, испугать его. Он человек мужественный, любознательный и наблюдательный, терпимо и с пониманием относящийся к традициям и нравам другой страны, к её религиозным проявлениям. В свою очередь, он пользуется доверием тех, с кем ему приходится сталкиваться.
Никитину удалось с близкого расстоянию наблюдать повседневную жизнь простых людей, которые не стали от него «крыти ни в чём, ни о естьи, ни о торговле, ни в иных вещах, ни жон своих не учали крыти».
Находясь вдали от родины, Никитин остро ощущал отрыв от родной земли. Он осознавал себя не просто тверичанином, а русским человеком и христианином. Он постоянно помнит о родной земле, но помнит и о тех несправедливостях, с которыми ему приходилось сталкиваться на родине. «Русская земля да будет богом хранима... На этом свете нет страны, подобной ей, хотя вельможи («бегъляри»- бояре) Русской земли несправедливы. Да станет Русская земля устроенной и да будет в ней справедливость». (Все эти слова написаны Никитиным по-тюркски, очевидно, путешественник считал, что они могут оказаться для него безопасными). Угнетала Никитина и невозможность соблюдать на чужбине православные обряды, тесно связанные для него с привычным бытом. Никитин порой впадает в отчаяние: «Аз же в многыя помышления впадах и реках себе: горе мне, окоянному, яко от пути истинного заблудихся и пути истинного не знаю уже, камо пойду. Господи Боже вседержителю, твореца небу и земли. Не отврати мине от рабища твоего, хто в скорби есть... Господи мой, олло перводигерь, олло ты, корим олло, рагим олло, корим олло, рагим олло». Начав с обращения к христианскому богу, Никитин возможно незаметно для себя, переходит в мусульманскую молитву. Чужеземная речь, которая окружала Никитина, грозила вытеснить его родной язык. «Хождение» даже кончается арабской мусульманской молитвой.
Характерной особенностью «Хождения» является широкое употребление тюркизмов. Наряду с разговорной и просторечной лексикой русского языка, в записках Никитина широко представлены арабские, персидские и турецкие слова. Он использует их тогда, когда высказывает крамольные мысли, записывает мусульманские молитвы, замечания, сомнительные с точки зрения христианской морали, которые могли принести ему неприятности на Руси.
Никитин включал в вои записки то, что видел и чувствовал. Его описания изобилуют конкретными деталями, фактами. Поэтому, повествование становится зримым и убедительным, хотя и не соответствующим каким-либо литературным нормам. Однако «Хождение» не лишено литературных достоинств, одним из которых является присутствие в нём личности автора. Автобиографичность и личность «Хождения за три моря», передающие душевные переживания автора, были новыми чертами древнерусской литературы, характерными именно для XV в. Эти черты обнаруживались, в частности, в произведениях агиографического жанра, одним из которых является «Повесть о Петре и Февронии».
О времени возникновения «Повести о Петре и Февронии» идут споры. Одни исследователи относят её к XV веку, другие – к началу XVI в. Её автором является писатель – публицист Ермолай-Еразм. Повесть была создана на основе муромских устных преданий о князе Петре и его супруге Февронии. В 1547 году Пётр и Феврония были канонизированы, и повесть получила распространение как житие. Однако митрополит Макарий не включил это произведение в состав «Великих четьих – миней», т.к. по содержанию и по форме оно не укладывалось в рамки традиционного жития. Агиографические элементы не играют в повести существенной роли. В соответствии с традициями житийной литературы Пётр и Феврония (исторические лица, жившие и княжившие в Муроме до 1228 года) именуются «благоверными», блаженными. Вместе с тем в повести отсутствуют характерные для композиционно-сюжетной структуры житий элементы: в ней нет описания благочестивого происхождения героев, их детство, благочестия, подвигов. Но главное, что отличало повесть от жития – это прославление силы и красоты женской любви, которая способна преодолеть все жизненные невзгоды и одержать победу над смертью. Поэтому ореолом святости окружается не аскетическая монашеская жизнь, а идеальная супружеская жизнь в миру и мудрое единое управление им княжеством. Пётр и Феврония «державствующе» в своём городе «аки чадолюбивые отец и мати», «град бо свой истиною и кротостию, а не яростию правяще».
Основу повести составляют два народно-поэтических сюжета: волшебная сказка и змее-соблазнителе и сказка о мудрой деве. Сюжеты эти в «Повести» соединены и приурочены к Мурому, а вся повесть претендует на историческую достоверность.
Героиня повести – дева Феврония. Дочь крестьянина-«древолозца», она Мудра народной мудростью. Она загадывает мудрые загадки и умеет без суеты разрешать житейские трудности. Она не возражает врагам и не оскорбляет всех открытыми поучениями, а прибегает к иносказаниям, суть которых – преподать безобидный урок; её противники сами догадываются о своих ошибках. Она творит чудеса: в одну ночь превращает в большое дерево воткнутые в землю, приготовленные для костра, ветви. Её животворящая сила распространяется на всё окружающее.
Князь Пётр вначале пытается обмануть её когда, вопреки данному слову, решает не жениться на ней. Но после урока, преподанного ему Февронией, в дальнейшем слушает её во всём и, обвенчавшись, они живут в мире и согласии, их любовь оказывается сильнее смерти.
Сочувствие автора героине, восхищение её умом и благородством, стойкостью в борьбе против всесильных бояр и вельмож, не желающих примириться с её крестьянским происхождением, определили поэтическую настроенность произведения в целом. Сюжет повести построен на противопоставлении сторон, и только благодаря личным качествам героиня выходит победительницей. Ум, благородство и кротость помогают Февронии преодолеть все трудности и враждебные действия сильных противников. Высокое человеческое достоинство крестьянки противопоставлены низким и корыстным действиям бояр. Благородство чувств и поведения Февронии придаёт произведению черты лиризма и поэтичности.
В силе своей любви, в мудрости, как бы подсказанной ей этой любовью, Феврония оказывается даже выше своего идеального мужа – князя Петра.
Их не смогла разлучить даже смерть. Феврония и Пётр умирают в один день, в один час. После их смерти люди положили тела в отдельные гробы, однако на следующий день их тела оказались в одном общем, заранее приготовленном гробу. Попытка во второй раз разлучить их тоже не увенчалась успехом. После этого их уже не смели разлучить.
Есть что-то общее в сюжете «Повести Петра и Февронии» и западноевропейского средневекового повествования о Тристане и Изольде. Изольда, как и Феврония, излечивает Тристана, заражённого кровью убитого им дракона. Как и любовь Тристана и Изольды, любовь Петра и Февронии преодолевает иерархические преграды феодального общества, не считаясь с консервативным общественным мнением. Невзлюбившие Февронию бояре требуют её изгнания, как и вассалы короля Марка требую изгнания Изольды. Наконец, Тристан и Изольда умирают вместе. Как и Пётр, Тристан оттягивает час своей кончины. «Срок близится, говорит он Изольде, – разве мы не испили с тобой всё горе и всю радость? Срок близится. Когда он настанет, и я позову тебя, Изольда, придёшь ли ты? Зови меня, друг, – отвечает Изольда, – ты знаешь, что я приду.
Но если в «Тристане и Изольде» изображено на любовь-страсть, то в древнерусской повести чувства героев носят тихий, умиротворённый характер. А образы героев повести удивительно психологичны, но безо всякой экзальтации. «Их психологичность внешне проявляется с большой сдержанностью»¹. Такой психологизм был назван Лихачёвым «умиротворённым психологизмом» по мнению учёного «умиротворённый психологизм» более ярко отразился в живописи. Например, в «Троице» А. Рублёва.
XVI век был неблагоприятным временем для развития художественной литературы в современном смысле. Однако другие виды письменности продолжали развиваться. Так, одной из особенностей литературного развития XVI века является расцвет публицистики. Она развивается в новых жанрах, включавших новые типы исторического повествования, эпистолярный жанр и др.
В древней Руси не было специального термина для определения публицистики. Публицистический характер имели прежде всего сочинения. Провозглашавшие идеологию, Русского государства (послание Филофея). Публицистические черты характерны для исторического повествования («казанский летописец»), «Домостроя» и других произведений. И все-таки, важнейшие публицистические памятники XVI века были, как правило, памятниками полемическими, направленными против конкретных противников и отстаивающих определённые политические и идеологические позиции.
Известными публицистами XVI века были митрополит Даниил, Максим, грек, Иван Пересветов и др. Расцвет публицистики был связан с острой политической борьбой служилого дворянства и родовитой боярской знати.
Наиболее радикальными из всех публицистов XVI века был Иван Пересветов. Он приехал на Русь в конце 30-х годов (из Польши, Венгрии и Молдавии). Пересветов стал решительным противником бояр, прославился как сторонник бедных, но храбрых «воинников». В своих публицистических произведениях Иван Пересветов предлагал Ивану Грозному ввести важнейшие политические реформы (создание регулярного войска, уничтожение кабальной зависимости, завоевание Казани и др.). Эти идеи нашли отражение в двух повестях: в «Сказании о Магомете» и в «Сказании о царе Константине». В этих произведениях (особенно в первом) Пересветов в аллегорической форме говорим о Русском государстве, много потерпевшем от своеволия феодальной знати во время малолетства Ивана Грозного. Именно Ивана IV имел в виду писатель, рассказывая о юности последнего византийского императора Константина, будто бы остановившегося ребёнком после смерти отца и воспитанного вельможами. Безвольному Константину автор противопоставляет турецкого султана Магомета II, который не только завоевал Цароград, но и установил твёрдый порядок в своём государстве. Такой порядок, считает Пересветов, должен быть установлен и на Руси.
На примере падения Византии Пересветов показал причину слабости и могущества правителей. В частности, Магомету II удалось сделать своё государство сильным, потому что он не доверял вельможам и во всех своих начинаниях опирался на простых «воинников» (т.е. служилых дворян, в понимании Пересветова).
В образе Магомета-султана Пересветов нарисовал идеал правителя, пример для молодого русского царя, которому тоже предстояло завести такой же порядок в Московском государстве.
Судьба Пересветова своеобразна. Его программа не была принята самодержавной властью. Сам Пересветов бесследно исчез с исторической арены.
Подлинным новаторским отмечена публицистическая деятельность Ивана Грозного. В русской литературе, как и в истории он оставил след как фигура сложная и противоречивая.
Лихачёв писал: «Вряд ли существует в средневековье ещё другой писатель, который бы так мало осознавал себя писателем, как Грозный, и вместе с тем каждое литературное выступление, которое обладало бы с самого начала таким властным авторитетом. Все написанное написано по случаю, по конкретному поводу, вызвано живой необходимостью современной ему политической действительности. И именно это наложило сильнейший отпечаток на его произведения»¹.
Грозный был политиком, поэтому он обращался к литературе тогда, когда это нужно было в его политической деятельности. Всё, что было написано им, стоит на грани литературы и деловых документов, частных писем и законодательных актов. И всюду он проявляет себя: в стиле, в языке, в темпераментной аргументации и «самое главное, – в политических убеждениях.
Послания Грозного – замечательные документы эпохи. Они связаны с политической борьбой времени, в то же время они отмечены печатью новаторства. Новизной отличается стиль посланий. Грозный заботится о стиле постольку, поскольку это ему нужно, чтобы высмеять или убедить своих противников, доказать то или иное положение, поразить и психологически подавить своих адресатов. Грозный нарушает все литературные традиции, жанры, как только они становятся ему помехой и, наоборот, широко пользуется ими, когда ему нужно воздействовать на своего читателя эрудицией, образованностью, торжественностью слога. Письма Грозного – неотъемлемая часть его поведения и деятельности в целом; каждое из них – его общественный поступок.
В своих литературных произведениях Грозный властью ломал стилистические традиции и «литературный этикет» своего времени. Он нарушал литературные традиции не «по невежеству» (как считал Курбский). Грозный был одним из образованных людей своего времени.
Грозный был своеобразным писателем. Его стиль сохранял следы устного мышления. Он писал как говорил. Возможно, он диктовал свои послания, т.к. в них заметны следы устной речи, многословия; частое повторение мыслей и выражений; отступления и неожиданные переходы от одной мысли к другой; восклицания и вопросы, обращения к читателю как к слушателю. Грозный ведёт себя в посланиях так, как в жизни. Он не только пишет, но и действует.
Стиль его посланий очень разнообразен. Он меняется в зависимости от взятой на себя роли, т.е. он играет, лицедействует. Игра в посланиях, считает Лихачёв, – отражение игры в жизни.
Очень часто Грозный прибегает к притворно смиренному тону. Например, послание к Кирилло-Белозерский монастырю начинается с самоуничижительного тона. Грозный нарочито утрирует монашеское самоунижение, иронически притворяется монахом: «Увы мне грешному! Горе мне окаянному! Ох мне скверному! Кто есмь аз на таковую высоту дерзати? Бога ради, господие и отцы, молю вас, перестаните от такового начинания... А мне, же смердящему, кому учите и чему наказати и чем просветите?»
Грозный как бы преображается в монаха и начинает поучать. Но ему трудно выдержать до конца смиренный тон: его природная властность берут верх, и послание приобретает гневный характер.
Очень ярко литературный талант Грозного проявился в его послании к Василию Грязному (ближайший царский опричник, в 1573 году попавший в плен к крымским татарам). Переписка Грозного с Грязным выдержана в духе шутки, от Грязного – подобострастной, осторожной шутки, соединённой с самой откровенной лестью. Грозный же высмеивая Грязного за то, что тот попал неосмотрительно в плен постепенно раздражается и переходит к жестокой насмешке. Эта переписка дана в форме беседы, записанного разговора.
Наибольшей известностью из сочинений Грозного пользуется переписка с князем Курбским, бежавшим от Грозного в Литву в 1564 году. Тон посланий Грозного к Курбскому гораздо сдержанней, т.к. Грозный здесь выступает как самодержец всея Руси с изложением своих политических взглядов. Он начинает своё письмо пышно, торжественно, вспоминает о своих предках. Но и здесь, в конце концов, проявляется темпераментная фигура Грозного. Тон его письма становится все оживлённее и в конце концов запальчивее. Он с азартом издевается и высмеивает Курбского, отпускает такие насмешки, которые уже лишены всякой официальности: «Кто же убо восхощает таковаго ефиопского лица видети?»
Выдержать торжественный тон Грозному трудно. Для него естественно другое: смеяться и глумиться над противником, шутить с друзьями или горько сетовать на свою судьбу. Но всегда тон его писем был искренен.
Лихачёв писал: «Это был поразительно талантливый человек. Речь его текла совершенно свободно. И при этом такое разнообразие лексики, смешение стилей, просторечия и высоких церковнославянизмов, нежелание считаться с какими бы то ни было литературными условностями»¹.
Речь Грозного изобилует разговорными выражениями и словами: «дурость», «аз на то плюнул», «а он мужик огюнной врёт, а сам не ведает что»; обращениями: «видите ли», «милые мои», «а ты, брат, како?»
Лексика посланий Грозного богата, язык гибок, живость языка и близость к устной речи вносит в его речь яркий национальный колорит.
Разнообразие стиля, как было сказано выше, зависело от игры, от поведения Грозного, от его актёрства; и в то же время оно зависело и от адресата и характера составляемого послания.
Сочинения Грозного, считает Лихачёв, были органической частью его поведения. Он «вёл себя» в своих посланиях совершенно также, как и в жизни, писал так, как говорил. Он словно вёл беседу со своими адресатами.
Ярко выраженные особенности стиля Грозного (эмоциональность, возбудимость, переходы от пышных церковнославянизмов к грубому просторечию) идут не столько от литературной традиции, сколько от его характера и являются частью его поведения. Это особенно ярко проявляется при сопоставлении его со стилем Курбского, выдержанном в литературных традициях.
В посланиях Грозный выступил как писатель-новатор, опередивший своё время. Он внёс в литературное творчество личностное начало. Традиции Грозного были продолжены в XVII веке протопопом Аввакумом.
Таким образом, литература середины XV в.–первой половины XVI в. отразила новую идеологию московских князей, способствовала укреплению их власти. Вместе с тем, и это самое главное, в русской литературе отразились элементы Возрождения, которые связаны, прежде всего, с углублением интереса к человеку, к его личным качествам. Это приводит к усилению в литературе светской тематики, развитию сюжетного повествования, т.е. накоплению литературных художественных черт. Усиление личностного начала характерно и для публицистики, в частности, для сочинений Ивана Грозного.
Одним из самых примечательных явлений литературы второй половины XVII в. является оформление и развитие сатиры как самостоятельного литературного жанра, что обусловлено спецификой жизни того времени.
Образование "единого всероссийского рынка" во второй половине XVII в. привело к усилению роли торгово-ремесленного населения городов в экономической и культурной жизни страны. Однако в политическом отношении эта часть населения оставалась бесправной и подвергалась беззастенчивой эксплуатации, гнету. На усиление гнета посад отвечал многочисленными городскими восстаниями, способствовавшими росту классового самосознания. Появление демократической сатиры явилось следствием активного участия посадского населения в классовой борьбе.
Таким образом, русская действительность "бунташного" XVII столетия и была той почвой, на которой возникла сатира. Социальная острота, антифеодальная направленность литературной сатиры сближали се с народной устно-поэтической сатирой, которая служила тем неиссякаемым источником, откуда черпала она свои художественно-изобразительные средства.
Сатирическому обличению подвергались существенные стороны жизни феодального общества: несправедливый и продажный суд; социальное неравенство; безнравственная жизнь монашества и духовенства, их лицемерие, ханжество и корыстолюбие; "государственная система" спаивания народа через "царев кабак".
Обличению системы судопроизводства, опиравшейся на Соборное уложение царя Алексея Михайловича 1649 г., посвящены повести о Шемякином суде и о Ерше Ершовиче.
"Повесть о Шемякином суде". В "Повести о Шемякином суде" объектом сатирического обличения выступает судья Шемяка, взяточник и крючкотвор. Прельщенный возможностью богатого "посула", он казуистически толкует законы. Формально обвинив ответчика, "убогого" (бедного) крестьянина, Шемяка применяет к нему ту возмездную форму наказания, которая предусматривалась Уложением 1649 г. Судья не допустил никаких отступлений от юридических норм, но своим решением поставил "истцов" - богатого крестьянина, попа и горожанина - в такое положение, что они вынуждены откупаться от "убогого", чтобы тот не требовал выполнения постановления суда.
«Повесть о Горе-Злочастии».
Произведение, которое по своей теме занимает как бы срединное положение в русской литературе: оно соединяет в себе тематику древнерусскую с тематикой новой русской литературы, тематику народного творчества и письменности, оно трагично и вместе с тем принадлежит народной смеховой культуре. Сохранившаяся в одном списке и как бы мало заметная, она тем не менее тонкими нитями связана и с "Молением" Даниила Заточника XII в. и с произведениями Достоевского, со "Словом о Хмеле" и с произведениями Гоголя, с "Повестью о Фоме и Ереме" и с "Петербургом" Андрея Белого. Она как бы стоит над своим временем, затрагивает "вечные" темы человеческой жизни и судьбы, а вместе с тем типична именно для XVII в.
Все в этой повести было ново и непривычно для традиций древней русской литературы: народный стих, народный язык, необычайный безымянный герой, высокое сознание человеческой личности, хотя бы и дошедшей до последних степеней падения. В повести сильнее, чем во многих других произведениях второй половины XVII в., проявлялось новое мироощущение. Неудивительно, что уже первые исследователи этой повести резко разошлись в своих суждениях о самом ее происхождении.
"Повесть о Горе Злочастии" в том ее виде, какой она сохранила в единственном дошедшем до нас списке, представляет цельное книжное художественное произведение, все части которого нераздельно связаны единой мыслью о несчастной судьбе людей. Но по своей морали оно далеко отступает от традиционных наставлений церковной литературы своего времени.
Впервые в русской литературе участием автора пользуется человек, нарушивший житейскую мораль общества, лишенный родительского благословения, слабохарактерный, остро сознающий свое падение, погрязший в пьянстве и азартной игре, сведший дружбу с кабацкими питухами и костарями, бредущий неведомо куда в "гуньке кабацкой", в уши которого "шумит разбой".
Впервые в русской литературе с такою силою и проникновенностью была раскрыта внутренняя жизнь человека, с таким драматизмом рисовалась судьба падшего человека. Все это свидетельствовало о каких-то коренных сдвигах в сознании автора, не совместимых со средневековыми представлениями о человеке.
Вместе с тем "Повесть о Горе Злочастии" - первое произведение русской литературы, которое так широко решило задачи художественного обобщения. Почти все повествовательные произведения древней русской литературы посвящены единичным случаям, строго локализированы и определены в историческом прошлом. Действия "Слова о полку Игореве", летописи, исторических повестей, житий святых, даже позднейших повестей о Фроле Скобееве, Карпе Сутулове, Савве Грудцыне строго связаны с определенными местностями, прикреплены к историческим периодам. Даже в тех случаях, когда в произведение древней русской литературы вводится вымышленное лицо, оно окружается роем исторических воспоминаний, создающих иллюзию его реального существования в прошлом.
Резко разойдясь с многовековой традицией русской литературы, "Повесть о Горе Злочастии" повествует не о единичном факте, стремясь к созданию обобщающего повествования. Впервые художественное обобщение, создание типического собирательного образа встало перед литературным произведением как его прямая задача.
Безвестный молодец повести не носит признаков местных или исторических. В повести нет ни одного собственного имени, ни одного упоминания знакомых русскому человеку городов или рек; нельзя найти ни одного хотя бы косвенного намека на какие-либо исторические обстоятельства, которые позволили бы определить время действия повести. Только по случайному упоминанию "платья гостиного" можно догадаться, что безымянный молодец принадлежал к купечеству.

Вопросы и задания: Укажите причины развития сюжетного повествования в литературе сер. XV-XVI веков. Как отразилась теория «Москва – третий Рим» в памятниках литературы? Охарактеризуйте новые представления о человеке, отразившиеся в «Повести о Дракуле». Как раскрывается в «Хождении за три моря» личность его автора? В чем отличие «Повести о Петре и Февронии» от традиционного жития? Покажите, как раскрывается личность Грозного в его сочинениях.

ЛИТЕРАТУРА

1. 
   Андрианова-Перетц В.П. Афанасий Никитин – путешественник-писатель./В кн.: «Хождение за три моря» Афанасия Никитина. – М.; Л.1958.
   
2. 
   Дмитриева Р.П. О структуре «Повести о Петре и Февронии»./В кн.: «Повесть о Петре и Февронии». – Л., 1979.
   
3. 
   Истоки русской беллетристики: Возникновение жанров сюжетного повествования в древнерусской литературе. – Л., 1970, Гл. VI, VII, IX.
   
4. 
   Лихачёв Д.С. Великое наследие: Классические произведения литературы Древней Руси. – М., 1974.
   

1 Лихачёв Д.С. Великое наследие: Классические произведения литературы
Древней Руси. – М., 1974. С.259.

1 Лихачёв Д.С. Великое наследие: Классические произведения литературы
Древней Руси. – М., 1974. С.267.

1 Лихачёв Д.С. Великое наследие: Классические произведения литературы
Древней Руси. – М., 1974. С.277.