Леонид Билунов три жизни роман-хроника

МОЯ ЗЕМЛЯ
Когда я жил еще с матерью, на окраинной, почти деревенской улице города, уходившей в поле, я любил лежать летом на земле в нашем саду. Если ходишь по тропинке, то кажется, что на земле и в траве ничего не происходит. Но стоит прилечь и приподняться на локтях, сразу становится видно, какая там идет мелкая, почти незаметная, но веселая и быстрая жизнь.
Сама земля под зеленой травой была у нас густая и черная. Такой черной земли, как мне кажется, я никогда потом не видел. На тропинке почва была умята и притоптана, хотя ходили по ней редко и мало, но стоило сойти с тропинки в сторону, и под невысокой травой открывалась жирная черно-коричневая земляная основа, вся в каких-то внутренних ходах — то крупных, как гвоздь, то мельчайших, как булавочный укол. Из этих ходов наружу выползала разная живность: то червяк, если накануне шел дождик, то почти прозрачная еле заметная букашка, а то вдруг целый ком земли начинал шевелиться, и из-под него вылезал большой бронзовый жук. Резиновые трубочки червей меня нисколько не пугали, я часто помогал им выпутаться из подземелья и увидеть дневной свет. Жуки могли бы летать, но чаще ползали в траве, иногда взбирались по длинному стеблю на такую высоту, что он прогибался под ним до самой земли. А то вдруг лезет из самого узкого хода что-то вроде живой нитки и, с трудом выпроставшись из земли, неожиданно раскрывает незаметные до этого прозрачные крылья и уносится ввысь.
Я брал небольшой ком земли и растирал между пальцами, оттуда иногда вываливалась маленькая белая личинка или две-три песчинки, а все остальное растиралось легко и словно с удовольствием, оставляя у меня в ладони мягкую плотную массу. Когда я вспоминаю сейчас ее запах, мне представляется, что так пахнет дом, где тебя любят, и никто не причинит тебе никакого зла. Этот запах минералов, растений, цветов и бабочек не сумели выгнать из моих воспоминаний никакие самые страшные события моей жизни.
Я подолгу смотрел на паука, который медленно работал, оплетая тонкой прочной ниткой два расходящихся в стороны стебля, между которыми, в конце концов, образовалась блестящая на солнце белоснежная сетка. Я видел муравья, который тащил на себе огромного мертвого зеленого жука. Возле тропинки росли лопухи и подорожник, и когда я однажды ударился ногой о камень, мама приложила подорожник к больному месту и боль сразу прошла, а синяк не появился. Росли желтые восковые цветочки, и если их сорвать, из стебля сочилось белое горькое молоко. Бабушка сердилась и вырывала у меня из рук этих цветы, потому что это была куриная слепота — стоит их наесться, и по вечерам ты не будешь ничего видеть, как курица. Но белое молоко оказывалось полезным: этим молоком мазали у нас, детей, бородавки, и те исчезали. На моей земле все имело свой смысл и свою пользу. В траве росли мелкие белые цветы ромашки, которые бабушка заваривала как чай. Из крапивы, оказывается, в войну варили щи не хуже, чем из щавеля. Только цветы одуванчика не годились ни на что, кроме красоты. Я любил глядеть, как они распускаются, а потом отцветают, осыпают лепестки и через месяц седеют, как старушки. После сильного ветра одуванчики исчезали, как будто переселялись на другую поляну.
Если внимательно вглядываться в землю, в ней можно было найти много интересных предметов. Вот острый красный камушек с коричневым боком, чуть ли не самый твердый камень на свете — кремень. Я ударял двумя такими камнями один о другой и высекал искры. Не раз я выкапывал кусочки полупрозрачного стекла-розового, желтого или зеленого, с ровными краями, словно их долго катал между пальцами какой-то великан. В дальнем углу сада я нашел сплющенную медную пуговицу с выдавленной на ней странной двухголовой птицей — бабушка объяснила, что это двуглавый орел, эмблема бывшей России, такие пуговицы носили на мундирах русские военные в Первую мировую войну. Однажды мне попалась большая, позеленевшая в земле царская монета в пять копеек, которую я долго носил с собой, пока не выменял на что-то съедобное, когда был голоден.
Мне всегда казалось, что в моей земле скрывается много сокровищ. Позже я понял, что сокровище было одно — она сама.
С тех пор я никогда больше не видел такой земли. Вытоптанная территория лагерной зоны, где с корнем вырвана каждая былинка, потому что ее можно сжевать. Мощеный двор тюрьмы. Асфальтированные городские улицы, где лишь изредка встречаются скудные скверы или палисадники, а прохожего, вздумавшего разглядывать землю, принимают за сумасшедшего и сдают в милицию.
Я видел плодородные почвы Европы, возделанные работящим населением германских и латинских народов. Я видел влажные тропические земли, где воткнутый с вечера прут становится наутро кустом. Я видел благословенную, иссушенную солнцем каменистую почву масличных садов Святой земли, где когда-то ходил наш Спаситель.
Но никогда больше я не видел той черной, дружелюбной, богатой и теплой земли моего детства.
Впрочем, я не помню, чтобы с тех пор я когда-нибудь лежал на земле, как в детстве, подперев голову руками и вглядываясь в ее поры.