Леонид Билунов три жизни роман-хроника

БОЛЬШИЕ ГОРОДА
Впервые я попал в Москву в 1977 году, но пробыл там недолго. Недреманное око всесоюзного розыска нашло меня в столице и вновь водворило во Львов.
Поступок мой на этот раз состоял в том, что я перестал отмечаться во львовской милиции — вот уж, действительно, страшное преступление! Выходя из тюрьмы, я каждый раз рвал на мелкие клочки мою справку об освобождении, листок бумаги, надолго определявший мое место под солнцем в этом обществе. Когда ты отдал годы жизни государству, даже в уплату за твои проступки, мысль о несвободе совершенно невыносима. Нельзя себе даже представить, что ты снова — и сколько лет? — должен жить, словно коза на привязи, хотя бы и достаточно длинной и гибкой. Я часто наблюдаю теперь в Париже, как дамы выгуливают собачек на сворке. В руках их хозяйки коробка с ручкой, из которой вытягивается, словно изо рта фокусника, бесконечно длинный поводок, и собачка чувствует себя свободной. Но приходит момент, поводок доходит до конца и разгулявшийся песик чувствует на шее железную хватку неволи. Я предпочитал жить вне закона, но не на привязи, какой бы свободной и гуманной она ни казалась.
Судьба устраивает нам сюжеты, которых не придумает ни один самый опытный романист. Помню, тогда меня схватили в фойе одного из центральных московских кинотеатров, во время международного кинофестиваля 1978 года, где я собирался посмотреть фильм «Японский мафиози». Когда на меня надевали наручники, все фойе обернулось в мою сторону. Будь это в театре, зрители наверняка приняли бы меня за участника спектакля. Я поглядел на себя со стороны и внутренне рассмеялся. Молодого, прилично одетого человека ведут в наручниках к выходу из кинотеатра, словно опасного дикого зверя, два конвоира с самым серьезным видом сжимают его с боков, двое других подталкивают сзади.
Я не удержался и, высоко подняв руки в наручниках, закричал на весь кинотеатр:
— Эй, люди! Зачем вам японский мафиози? Вот он, русский!
Менты накинули мне на голову пиджак и поволокли с фестиваля прогрессивного искусства.
— Кинопродюсеры всех стран, соединяйтесь! — крикнул я из-под пиджака в дверях зала, прежде чем меня увезли из столицы в мой родной Львов.
И все же в тот раз я успел найти в Москве друзей и завязать немало прочных связей, которые сохранялись потом долгие годы.
Мне всегда нравились большие города. В них чувствуется деятельный дух, в них жизнь не прекращается ни днем, ни ночью. Большие города по ночам спят вполглаза, и какая-то их часть постоянно бодрствует в любое время. За многие столетия своей истории большой город скопил такие богатства, что никакие революции, никакие грабежи не смогли их совершенно рассеять. Проходя по бульварам и проспектам, я всегда чувствовал, что где-то неподалеку, в полутемных квартирах, спрятавшихся во дворах, в незаметных переулках, в нероскошных подъездах, хранятся огромные сокровища, накопленные жившими здесь поколениями. Время от времени они меняют владельцев, разъезжаются по другим адресам, уплывают неизвестно куда, перераспределяются, чтобы в один прекрасный день опять собраться в каком-нибудь месте и заиграть опять всеми красками. И они дают большому городу такую непонятную приезжим посетителям уверенность в себе, все эти картины и иконы, гобелены и ковры, серебряная посуда, фарфор, антиквариат, семейные драгоценности, многотомные библиотеки, музыкальные инструменты всех эпох и народов, вековая мебель, пережившая сотни хозяев. И любые внешние события, даже войны и стихийные бедствия, страшные для жизни людей, проходят над ними почти незаметно, как незаметны из глубины моря штормовые волны, ломающие борта кораблей на поверхности.
В большом городе проходишь незамеченным среди миллионов других людей, твоих современников, которые родились и которые умрут примерно в одно время с тобой и которых ты никогда не узнаешь, но где-то внутри его зданий и улиц ждет тебя твой дом, семья, неизвестная окружающим тебя миллионам твоя собственная жизнь, непохожая ни на одну другую жизнь. Именно тогда у меня, до сих пор живущего только сегодняшним днем, появилось желание создать себе в этом царстве, состоящем из сотен тысяч строений разных стилей и эпох, свой собственный дом, свое гнездо, устроенное так, как хочется мне одному.
Выкинутый из столицы, я знал, что вернусь туда снова.
В те годы во Львове я много играл в карты, и играл по-крупному. Исключительная память на цифры, всегда поражавшая тех, кто сталкивался со мной, физическая неутомимость и ясная голова быстро выдвинули меня в число самых известных игроков Украины. Я начал выигрывать, много выигрывать. Помню, однажды я сорвал банк, в котором было на триста шестьдесят тысяч рублей драгоценностей — хоть открывай свой ювелирный магазин! Разумеется, я не спросил у моего партнера, откуда у него эти сокровища. Впрочем, я едва успел полюбоваться блеском моих камней, так как в ближайшие недели две трети моего богатства были проиграны: когда играешь честно, этого не избежать, каким бы ты ни был лихим игроком. В игре всегда есть фактор случайности.
В те дни на моем пути появились и прошли чередой невероятные фигуры подпольных советских миллионеров, которые, не моргнув глазом, проигрывали (или выигрывали) за вечер до сотни тысяч рублей (рубль тогда стоил официально почти что доллар — девяносто центов, хотя обмен рублей на доллары был запрещен). Я помню тощих директоров магазинов старой книги с парой миллионов в потрепанном фибровом чемоданчике, заготовителей скота, державших в каждом из карманов пропотевшего на огромном пузе пиджака по бумажнику с полсотней тысяч новеньких хрустящих рублей. Временами мелькали личности незначительные, месяцами не вылезавшие из глубокого запоя, ставившие на кон десятки тысяч и, проиграв, навсегда исчезавшие из моей жизни. Мы играли в квартирах, где испуганные жены не решались показаться из спальни, пока игроки не разойдутся по домам. Играли в задних комнатах коктейль-баров, ресторанов, на загородных дачах, в деревнях на сеновале, в общественной бане, закрытой в этот день для широкой публики. Поговаривали, что где-то идет игра несравненно крупнее, куда нам не попасть, и рассказывали об игроках, настолько богатых, что лишний миллион им ничего не мог добавить — да еще в тех советских условиях, где его открыто невозможно истратить.
Весною я выиграл автомобиль «Жигули» шестой модели белого цвета. До сих пор я никогда и не думал, что обзаведусь своей собственной машиной.
— А права у тебя есть? — спросил хозяин.
— Не-а, — ответил я беззаботно.
— А водить-то хоть умеешь?
— Тоже нет, — снова весело сказал я. — Но научусь, не волнуйся!
Друзья предложили пригнать мне жигуленка к дому, но я отказался, поехал за ним сам и, не раздумывая, сел за руль. На пути к дому мне попался один-единственный столб, и разъехаться нам с ним не удалось. К счастью, я отделался легким ушибом, машина тоже. Впрочем, это был мой первый и последний несчастный случай за рулем, хотя с тех пор прошло больше трех десятков лет.
Так я заделался владельцем автомобиля и его водителем сразу. Я смутно чувствовал тогда, что эти белые «Жигули» лишь первая машина в длинной цепи других, все более мощных, совершенных и роскошных автомобилей, на которых я буду колесить по площадям и бульварам больших городов разных стран мира.