Моей матери, Юлии Борисовне Великий Карфаген вел три войны

Ганнибал при дворе Антиоха III

Ганнибал вовремя явился ко двору Антиоха. Царь, который после разгрома Филиппа V во II Македонской войне (200 — 196 гг.) остался главным противником Рима в борьбе за господство над Грецией и Малой Азией, готовился к неотвратимо приближавшейся войне, и, разумеется, участие столь опытного, талантливого, прославленного воина, победителя при Тразименском озере и Каннах, возбуждало у Антиоха и его солдат надежду и уверенность в победе. По словам Юстина [31, 3, 5 — б], Антиох теперь думал не о том, как готовиться к войне, а как воспользоваться удачей. А что будет удача, в этом он не сомневался. Собственно, так же оценивали происходящее и в Риме и в Карфагене [Юстин, 31, 2, 7 — 8]. Римские политики опасались нового вторжения Ганнибала в Италию [Ливий, 34, 60]; основания для подобного рода тревоги у них были.
Ганнибал торопился к Антиоху III, с которым, как мы уже говорили, он давно сговаривался о совместной борьбе против Рима, не для того, чтобы, удалившись от дел или заняв при особе царя более или менее обеспеченное положение, спокойно наблюдать со стороны за развитием событий. Разумеется, за беглым полководцем не стояло государства, он не располагал армией, хотя при благоприятных условиях можно было ожидать нового подъема антиримского движения в Карфагене, прихода к власти сторонников Ганнибала, ведь его бегство не устранило проблем, возникших в Карфагене после II Пунической войны, как не устранила бы их и его гибель. Предпосылки для враждебных римскому диктатору и олигархической «партии мира» выступлений торгово-ремесленных кругов по-прежнему сохранялись. Но главное было в другом. Ганнибал хотел предложить царю свои услуги в качестве полководца и свой план ведения войны (ср. у Орозия [4, 20, 13], где Ганнибал изображен даже как инициатор войны).
План Ганнибала был очень прост. Вести войну, говорил он, следует в Италии: только там можно победить римлян. Италики доставят врагам Рима и воинов и продовольствие. Если же в Италии все будет спокойно и римлянам будет позволено вести войну за ее пределами, ни один народ, ни один царь не сможет их победить. Ганнибал просил у царя 100 кораблей, 10 000 воинов и 1 000 всадников; с ними он направится в Африку и там убедит карфагенян восстать против Рима. Если они откажутся, он сам переправится в Италию и победит. Царю, добавлял Ганнибал, достаточно переправиться в Европу или даже только делать вид, что он готовится к переправе, чтобы добиться победы или благоприятных условий мира [Юстин, 31, 3, 7 — 10; Ливий, 34, 60; Апп., Сир., 7]. Подобные речи Ганнибал вел и позже, когда его надежды на поддержку из Карфагена рухнули [Юстин, 31, 5, 3 — 9; Апп., Сир., 14].
Чтобы создать в Карфагене благоприятные условия для осуществления этого замысла, Ганнибал тайно отправил туда своего агента — некоего тирийца Аристона, который должен был войти там в контакт со сторонниками Баркидов и обо всем договориться. Однако скрыть его миссию не удалось. Враги Ганнибала добились, что Аристона вызвали в совет; на допросе он не назвал имен, хотя и не смог удовлетворительно объяснить, зачем, собственно, приехал и почему вел беседы только с известными деятелями баркидской «партии». В совете начались споры; одни предлагали немедля арестовать Аристона, другие говорили, что нельзя арестовывать чужеземца, да еще тирийца, ни с того ни с сего, без всяких доказательств вины. Дело решили отложить на один день, а тем временем Аристон, повесив на людном месте, там, где обычно заседали магистры, таблички с надписями, бежал. Из надписей магистраты узнали, что Аристон был послан не конкретно к тем или иным людям, но ко всему народу, и сочли за благо донести обо всем происшедшем в Рим [Ливий, 34, 61; Апп., Сир., 8; Юстин, 31, 4, 1 —3]. Такой результат миссии Аристона показал Ганнибалу, что рассчитывать на карфагенских друзей он пока не может.
С этим событием связано еще одно повествование Корнелия Непота [Корн. Неп., Ганниб., 8, 1 — 2], который рассказывает, будто Ганнибал, чтобы лучше влиять на положение дел в Карфагене, явился в Кирену. Однако это сообщение сопровождается у Непота невероятными подробностями: Ганнибал якобы вызвал к себе в Кирену своего брата Магона (умершего, как уже говорилось, еще до битвы при Заме). Включение в это повествование явно вымышленных деталей, освещающих дальнейшую судьбу Магона, ставит под сомнение и традицию Непота в целом. Но если даже признать, что поездка Ганнибала в Кирену состоялась, нельзя не видеть, что благоприятного для него результата она не имела.
Неудача Аристона, по всей видимости, была одной из причин, которые заставили Антиоха III отказаться от предложения Ганнибала, хотя поначалу царь согласился с ним; послать своего агента в Карфаген Ганнибал, конечно, не мог без согласия своего гостеприимного хозяина. Однако надежды на Карфаген рухнули, результаты же многолетней войны самого Ганнибала в Италии свидетельствовали, конечно, против его замыслов. К тому же Антиох не мог не отдавать ce6e отчета в том, что Ганнибал станет завоевывать Италию для себя (или для Карфагена, что в этом случае было одно и то же) и, следовательно, в случае успеха вместо одного противника в борьбе за власть над средиземноморским миром появится другой, может быть, даже более опасный. К этому присоединились и личные мотивы.
В 193 г. в Эфес прибыло римское посольство, которое должно было еще раз попытаться выяснить с Антиохом III спорные вопросы, и прежде всего добиться его невмешательства в греческие дела. Царь в этот момент был занят войной в Писидии, и послы, главным образом Публий Виллий, использовали время ожидания для того, чтобы установить или делать вид, что устанавливают, тесные контакты с Ганнибалом. По словам Юстина [31, 4, 4], они должны были внушить Ганнибалу миролюбивое отношение к Риму либо, если это не удастся, скомпрометировать его в глазах царя. Ливий несколько иначе объясняет поведение Виллия: он хотел глубже проникнуть в замыслы Ганнибала и разузнать, не грозит ли Риму опасность. Одно не исключает другого, и Виллий, как, очевидно, и другие участники посольства, ожидая официального ответа царя, все свое время проводил с Ганнибалом. Они вели странные разговоры: Ганнибал из ложного страха покинул отечество, тогда как римляне со всею добросовестностью соблюдали мир, заключенный не столько с его государством, сколько с ним самим; войну Ганнибал вел больше из ненависти к римлянам, чем из любви к отечеству, ради которого лучшие люди должны жертвовать даже жизнью; войны между народами вызываются не раздорами между полководцами, а причинами государственными. Римляне восхваляли деяния Ганнибала, и престарелый полководец,. уступая извинительной человеческой слабости, часто и охотно говорил с послами на эти темы [Юстин, 31, 4, 6 — 8]. Он, впрочем, и сам отвечал любезностью на любезность. Ливий [35, 14], Плутарх [Флам., 21] и Аппиан [Сир., 10] сохранили интереснейший рассказ о том, будто в этом посольстве участвовал и Сципион; однажды во время беседы Сципион спросил Ганнибала, кого тот считает величайшим полководцем. Ганнибал ответил: Александра Македонского, который с небольшим войском разгромил огромные полчища врага и проник в отдаленнейшие страны; вторым — Пирра, который первым начал устраивать воинский лагерь, а третьим — себя. «Чтo бы ты сказал, — продолжал Сципион, — если бы победил меня?» — «Тогда, — сказал карфагенянин, — я считал бы себя выше и Александра, и Пирра, и всех других полководцев». Современники, и в том числе наш источник, увидели в этих словах только изощренную форму лести: Ганнибал дал понять Сципиону, что его он признает самым крупным полководцем, вне всякого сравнения с Александром Македонским, не говоря уже о других. Такой элемент в высказываниях Ганнибала, безусловно, имелся. Однако для нас важнее другое: характерное и для эпохи, и для самого Ганнибала преклонение перед более или менее удачливыми авантюристами, покорителями вселенной. Оно обнаруживает духовную генеалогию Ганнибала: он и сам был по своему воспитанию, по всем своим поступкам, по образу мыслей с головы до ног солдатом-завоевателем, он привык рассчитывать только на наемных воинов, веривших в своего полководца и его удачу, он тоже стремился, подобно Александру и Пирру, к созданию всемирной державы под властью Карфагена, т. е. в конечном счете для себя. Аппиан сохранил до наших дней еще одно чрезвычайно важное замечание Ганнибала, опущенное другими источниками. Обосновывая в беседе со Сципионом свою самооценку, Ганнибал говорил о том, что он юношей завоевал Испанию, перешел через Альпы (первым после Геракла; местные племена и их регулярные экспедиции в расчет не принимались), а в Италии, не получая помощи из Карфагена, завоевал 400 городов, внушая римлянам страх за само существование их города. Оглядываясь на пройденный путь, Ганнибал и в себе ценил прежде всего достоинства полководца. Повторяя свою версию о позиции карфагенского совета, он теперь, не только придерживался единственной для него возможной интерпретации событий, он старался представить себя человеком, который фактически сам, на свой страх и риск затеял и вел войну, которому безраздельно принадлежат ее победы и поражения.
Главная цель, которую Публий Виллий поставил перед собой, была достигнута: Антиох стал подозревать Ганнибала в измене и относиться к нему с явным недоверием [Ливий, 35, 14; Полибий, 3, 11, 2; Апп., Сир., 9; Корн. Hen., Ганниб., 2, 2; Фронтин, 1, 8, 7; Юстин, 31, 4, 8 — 9]. Правда, Ганнибалу удалось вроде бы рассеять тучи, собравшиеся над его головой: он напомнил царю о своей клятве, о том, что именно он, Ганнибал, — самый последовательный и непримиримый враг Рима. Пока Антиох борется с Римом, он всегда может рассчитывать на поддержку и верность Ганнибала [Ливий, 35, 19; Полибий, 3, 11, 3 — 9; Корн. Неп., Ганниб., 2, 3 — б]. Примирение было достигнуто, однако отчуждение осталось, и если Антиох еще приглашал своего гостя на совет, то не для того, чтобы учитывать его точку зрения, а чтобы не казалось, будто Ганнибалом пренебрегают [Юстин, 31, 5, I].
К тому же Ганнибал не считал, по-видимому, нужным скрывать от Антиоха своего отрицательного мнения о селевкидской армии и высказывал его при каждом удобном и неудобном случае, не очень заботясь о выборе слов и оборотов речи. Вот один из таких эпизодов [Гелл., 5, 4, 5]: Антиох устраивает в. присутствии Ганнибала смотр своей огромной армии с ее золотыми и серебряными значками, дорогим оружием и всякого рода украшениями. «Не считаешь ли ты, — спрашивает он Ганнибала, — что все это достаточно для римлян?» — «Достаточно, вполне достаточно для римлян всего этого, — последовал мгновенный ответ, — хотя они и очень жадны». Подобное откровенное пренебрежение не могло прийтись по вкусу царю, ожидавшему победы и уже уверенному в успехе.
Наконец, Антиох просто не желал делить с Ганнибалом. лавры победителя [Юстин, 31, 6, 2; ср. у Зонары, 9, 8].
К началу войны между Антиохом III и Римом положение в Греции, казалось, было вполне благоприятным для осуществления замыслов Антиоха. Против римлян выступал Этолийский союз, провозгласивший Антиоха своим верховным стратегом; в Греции, задавленной римским солдатским башмаком, сильно было демократическое антиримское движение, все свои надежды возлагавшее на Антиоха. Напрасно Ганнибал предлагал царю заключить союз с Филиппом V или отвлечь его пограничной войной, напрасно он советовал перенести войну в Италию [Ливий, 36, 7]; его уже никто не слушал. Осенью 192 г. Антиох высадился в Фессалии, но уже в апреле 191 г. он был разбит у Фермопил и с ничтожными остатками своей армии бежал в Малую Азию, в Эфес. Причиной этого разгрома помимо неподготовленности его солдат было то, что Антиох не получил в Греции той поддержки, на которую рассчитывал. Его союзники дали ему слишком мало воинов, а среди его противников были Афины, Ахейский союз, Македония…
Ганнибала, сколько об этом можно судить, царь держал в тени и не позволял ему участвовать в боевых операциях. Только после разгрома при Фермопилах Антиох решил воспользоваться его опытом и… назначил его командующим наскоро собранной флотилией, которая должна была обеспечивать позиции царя в Восточном Средиземноморье. Даже теперь, когда возникла непосредственная опасность селевкидскому господству в Малой Азии, Антиох постарался отправить Ганнибала на один из самых второстепенных участков предстоящей кампании. Однако Ганнибал принял это, несомненно оскорбительное для него предложение, настолько сильным было его стремление еще раз ударить по ненавистному врагу, взять реванш.
Деятельность Ганнибала в непривычной для него роли флотоводца не принесла ему успеха. Его противником был союзный Риму Родос, и в битве при Сиде, у берегов Памфилии, родосцы сначала потеснили правый фланг сирийцев, которыми командовал Аполлоний, один из придворных Антиоха, а затем обрушились на левый, где находился сам Ганнибал, какое-то время одолевавший неприятеля. Их натиска Ганнибал не выдержал и бежал (август 190 г.). С того времени он активного участия в войне не принимал [Ливий, 37, 23 — 24; Корн. Неп., Ганниб., 8, 3 — 4; Зонара, 9, 20; Евтропий, 4, 4]. У Аппиана события излагаются иначе и, видимо, менее достоверно [Апп., Сир., 22]: сражение произошло между римским и селевкидским флотом; последним командовал Поликсенид; только после разгрома и бегства селевкидских моряков Ганнибал был послан в Финикию и Киликию набирать новый флот; родосцы заперли Ганнибала у берегов Памфилии и захватили несколько судов.
Как бы то ни было, неудача Ганнибала заставила Антиоха более серьезно отнестись к морским операциям и ввести в дело весь свой флот. Однако около Мионессы сирийский флот был снова разгромлен, а еще через некоторое время, по-видимому в самом начале 189 г., произошло решающее сухопутное сражение неподалеку от Магнесии, и наголову разбитый Антиох III вынужден был искать мира.¹⁷⁶ Он согласился на все требования римлян (главным из них был отказ от всех европейских и малоазийских владений). Среди условий мирного договора, заключенного в Апамее в 188 г., было и такое: «Выдать Ганнибала-карфагенянина» [Полибий, 21, 14, 7].

III