Особенности поэтики и стиля лирики Б

Она в спецовочке такой промасленной,
берет немыслимый такой на ней! [1, с.89].
Она – «шофер в автобусе – мой лучший друг», и «она на нашей улице живет». Приход Женщины – удивительное, неожиданное счастье, волшебство – «как пожарище, трудно и дымно дышать». В поэзии Б.Ш. Окуджавы происходит «возрождение рыцарского почитания женщины», куртуазного культа Прекрасной Дамы:
В моей душе запечатлен портрет одной
Прекрасной Дамы.
Ее глаза в иные дни обращены [1, с.93].
Вместе с тем «эта дама из моего ребра», которую автор сотворил «по образу и духу своему» – и потому вправе заявить, что, «как творенье без творца, без меня она уже не может». Женщины Б.Ш. Окуджавы преображены сиянием идеала, запечатленного в душе. Вообще, Окуджаве, как Платону, дано увидеть во всяком существе и во всякой вещи прекрасную сущность: прекрасна не только женщина в окне, но и сам дом («наш дом»), улица, и родной город – прекрасен и волшебен. Географически-биографический мир Б.Ш. Окуджавы может «сжиматься» и «расширяться». В первую очередь это, конечно, Арбат, далее – Москва, историческая родина – Грузия, Кавказ... Но этот мир «может и сужаться до предела: один дом, одно окно, один человек» [11, с.178].
Б.Ш. Окуджава – поэт городской, московский, арбатский – рожденный на Арбате, Арбатом воспитанный и Арбату благодарный. Арбатский мотив – едва ли не самый распространенный в творчестве Б.Ш. Окуджавы, особенно в его песенной части; причем поэтический Арбат «раскрывается как отражение души, проекция ее содержания в историческую реальность». Это – символический, «горний Арбат». Привязанность и принадлежность к Арбату декларируется Б.Ш. Окуджавой на протяжении всей творческой жизни. Вначале:
Ты течешь, как река, – странное название!
И прозрачен асфальт, как в реке вода...
Ах, Арбат, мой Арбат, ты – мое призвание,
ты и радость моя, и моя беда... [1, с.98].
И в итоге:
Вы начали прогулку с арбатского двора,
к нему-то все, как видно, и вернется [1, с.99].
Интересно, однако, что, как заметил М. Муравьев, «из чашки запотевшей счастливое питье длилось до конца семидесятых. В начале восьмидесятых произошло отрезвление... Б.Ш. Окуджава обнаружил себя в Безбожном переулке и пережил поэтическую разлуку с Арбатом – через сорок лет после того, как она произошла в реальной жизни». По словам М. Муравьева, «Б.Ш. Окуджава первым воспел свой двор, подарив авторской песне одну из ее важнейших тем» [16, с.108].
Как наш двор ни обижали – он в классической поре.
С ним теперь уже не справиться, хоть он и безоружен.
Там Володя во дворе, его струны в серебре... [1, с.104].
Без двора, как и без Надежды – нет воздуха для жизни («Когда его не станет – я умру»). Мотив арбатского двора и семантически, и фонетически связан с мотивом XIX века, благородного прошлого, воспетого Б.Ш. Окуджавой и в песнях, и в прозе. Дворянский кодекс чести Б.Ш. Окуджава распространяет и на «дворянство» арбатское:
Я – дворянин арбатского двора,
своим двором введенный во дворянство [1, с.108].
Действительно, и архитектура («древние площади, голубые торцы»), и мораль, и поэтика воспетой Б.Ш. Окуджавой Москвы, «праведность и преданность двору», то есть и внешний облик, и внутреннее содержание – гораздо ближе Москве XIX века, нежели столице современного индустриального государства. Кривые переулки, «улички окрестные», с подчеркнуто древними, прежними названиями – Барабанный переулок, Малая Бронная, Неглинная, Волхонка. И – обязательно – городской сад, в котором играет духовой оркестр, руководимый старомодным капельмейстером. Жители Москвы окуджавской – пешеходы и пассажиры, «люди невеликие, каблуками стучат, по делам спешат». Но это люди, в которых поэт, утверждая примат Доброты, и видит только ее одну. Доброта устанавливает связь между посторонними людьми, попутчиками:
Полночный троллейбус, мне дверь отвори!