Особенности поэтики и стиля лирики Б

Я знаю, как в зябкую полночь
твои пассажиры – матросы твои –
приходят
на помощь.
Я с ними не раз уходил от беды,
я к ним прикасался плечами...
Как много, представьте себе, доброты
в молчанье, в молчанье [1, с.106].
Мотив доброты, сострадания, участия явственно слышен в каждой песенке Б.Ш. Окуджавы, вплоть до самых поздних. Все герои песен Б.Ш. Окуджавы зачарованы – женщиной, городом, друг другом, сказкой, потому что и сам автор, глядящий их глазами, зачарован, влюблен в жизнь, внимательно всматривается в ее прекрасные черты. И то, что у другого поэта предстает как результат борьбы – прежде всего, с собственной душевной расколотостью – у Б.Ш. Окуджавы изначально органично и безнадрывно, исполнено любви и благодарности. В результате «идеального», возвышенного взгляда на жизнь с образов стирается все бытовое; нельзя сказать, что быта у Б.Ш. Окуджавы нет – он присутствует, но присутствует, как эпитет, живая деталь в поэтическом рисунке. Быт Б.Ш. Окуджавы изобразителен, но не функционален, недейственен. Быт как бы зачарован Поэтом. Почти всем стихотворениям Б.Ш. Окуджавы (включая и не ставшие песнями) присуща естественная, органичная музыкальность.
Внутренняя музыкальность связана с внешней, с романсовой формой, взятой Б.Ш. Окуджавой на вооружение. Авторскую песню часто и неслучайно связывают с городским романсом. Сам Б.Ш. Окуджава писал: «Не будет ошибкой сказать, что авторская песня идет от городского романса, от Аполлона Григорьева, еще раньше – от Дениса Давыдова». Вместе с тем понятие «городской романс» трактуется по-разному [16, с.103].
В первые десятилетия XIX века «российская песня» трансформировалась в «русскую песню», более сентиментальную и романтическую, обращенную к народной поэзии. Тогда же, в первой половине XIX века сложились романс-баллада и романс-элегия, а также иные романсовые формы: «романтические опыты на темы чужедальних любовных и героических событий <...>; вольнолюбивые песни изгоев и заточенных <...>; вольные песни, исполнявшиеся в среде ссыльных декабристов в герценовско-огаревском кругу <...>; застольные, гусарские, студенческие песни» [1, с.25]. Во второй половине XIX века «профессиональный» романс заметно вытеснил романс «бытовой», оказавшийся на периферии культуры, но в XX веке давший буйные ростки новым романсовым формам.
Романс Б.Ш. Окуджавы, видимо, следует связывать с романсом элегическим, который, собственно, и был «художественным эпицентром русской музыкально-поэтической культуры» в XIX веке, столь любимом и воспетом Б.Ш. Окуджавой. Собственно, Б.Ш. Окуджава создал «романсный театр поэта, композитора, музыканта и исполнителя в одном лице, представляющем разнородные дарования в собственной личности». При этом он не просто положил стихи на музыку – он «вплел» музыку в ткань стиха, сделал музыку одним из главных героев своей лирики. Музыка, как мы уже говорили, несет надежду. Она вечна и бесценна («Целый век играет Музыка»). Она гармонизирует все, под ее влиянием все встает на свои места («Но вышел тихий дирижер, но заиграли Баха, // и все затихло, улеглось, и обрело свой вид») [1, с.30]. Музыка ритуальна, она сопровождает человека в течение всей жизни: во дворе, «где каждый вечер все играла радиола»; в бою, в тот миг, когда «смерть распахнет свои крыла» и «трубач израненный привстанет». «То падая, то снова нарастая», музыка «шарманкой-шарлатанкой» блуждает по городу и «бродит меж людьми», затерявшись «в уличках окрестных»; мелодия «гремит, как дождь случайный», «проливается черными ручьями», «просыпается» нежно и вдохновенно:
Хожу я и песенку слушаю –
она шевельнулась во мне... [1, с.113].
Музыка – это, собственно, и есть тот инструментарий, посредством которого преображается мир – будь то «чудесный вальс», походный марш, поминальный ли звон. Музыка в данном случае синоним Поэзии, точнее, главное ее содержание, ее «душа», «идея» – та музыка, о которой писали Шопенгауэр и младосимволисты. Если бы понадобилось в трех словах выразить сущность поэтики Б.Ш. Окуджавы, словами бы этими стали: Надежда – Музыка – Арбат. Надежда, при всей ее многозначности у Б.Ш. Окуджавы, понимается как субстанция идеальная, богопочитаемая; Арбат – как реальность; а Музыка – как посредник между тем и другим. Это волшебство, это искусство – и собственно музыка, и ее мастеровые-музыканты, и сам автор, владеющий какой-никакой, а своей простенькой песенкой, которая в нем звучит и которую всякий мог бы услышать: «прислушайся – услышишь».
Услышавший Музыку – музыкант ли, сочинитель ли – всегда счастлив и, осчастливленный ею, сам становится частью и олицетворением этого счастья-чуда, и, зачарован, «играет вальс» и «не видит ничего». Увидевший, услышавший такого счастливого «заезжего музыканта» (скрипача ли, флейтиста ли, «веселого» ли «барабанщика») также приобщается к счастью и обретает берег, Надежду: