Психологические типы

IX. Проблема типов в биографике. 
Можно почти ожидать, что и область биографики внесет свой вклад в проблему 
психологических типов. Благодаря естественно-научной методике такого ученого, как Вильгельм 
Оствальд [/89/ Вильгельм Оствальд (1853 — 1932) — немецкий химик и философ; член-корр. 
Петербургской академии наук (с 1896 года); лауреат Нобелевской премии по химии (1909).], 
сопоставившего ряд биографий выдающихся естествоиспытателей, обнаружилась типичная 
психологическая противоположность, которую Оствальд характеризует как тип классический и тип 
романтический. /89- S.44/ «Тогда как первый тип, — говорит Оствальд, — отличается 
всесторонним совершенствованием каждого отдельного дела, но в то же время замкнутым 
характером и слабым личным влиянием на окружающую обстановку, романтик обращает на себя 
внимание противоположными свойствами. Ему свойственно не столько совершенствование 
единичной работы, сколько разнообразие и замечательная оригинальность многочисленных, 
быстро следующих один за другим трудов, а на своих современников он имеет обыкновенно 
непосредственное и сильное влияние. И надо подчеркнуть, что быстрота умственной реакции 

---

176. 
является решающим признаком в вопросе о том, принадлежит ли исследователь к тому или 
другому типу. Исследователи с большой быстротой реакции суть романтики, исследователи же с 
небольшой быстротой — суть классики». /89- S.44 f/ 
Классик отличается медленным процессом творчества и создает нередко самые зрелые плоды 
своего духа — лишь сравнительно поздно. /89- S.89/ По Оствальду, наличным признаком 
классического типа всегда является «безусловная потребность стоять пред общественностью 
свободными от ошибок». /89- S.94/ Классическому типу в виде возмещения за «недостаточное 
личное влияние предоставлена тем большая возможность влиять своими сочинениями». /89- 
S.100/ 
Правда, этому влиянию, по-видимому, тоже поставлены пределы, как на то указывает 
приведенный Оствальдом случай из биографии Гельмгольца: по поводу математических 
исследований Гельмгольца о влиянии индуктивных токов Дюбуа-Реймон пишет исследователю: 
«Ты должен — не в обиду тебе будет сказано — гораздо больше заботиться о том, чтобы 
отвлечься от своей собственной точки зрения в науке и ставить себя на точку зрения тех, которые 
еще не знают, о чем идет речь и что ты хочешь им разъяснить». На это Гельмгольц ответил: «Что 
касается изложения в этой статье, то именно в данном случае оно стоило мне большого труда, и 
наконец мне показалось, что я могу быть им доволен». По этому поводу Оствальд замечает: «В 
вопрос о читателе он вовсе не входит, ибо по характеру классика он пишет для себя самого, то 
есть так, что изложение кажется безупречным ему, а не другим». Характерно то, что Дюбуа-
Реймон пишет в том же письме Гельмгольцу: «Я раза два прочел твою статью и резюме, что ты, 
собственно, делал и как ты это сделал. Наконец я сам открыл твой метод, и тогда только я понял 
мало-помалу твое изложение». 
Этот случай является весьма типичным событием в жизни классического типа, которому редко 
или никогда не удается «воспламенить своей душой родственные души». /89- S.100/ Это 
показывает, что признанная за классиком способность влиять своими сочинениями происходит, 
вероятно, главным образом оттого, что он в большинстве случаев влияет лишь посмертно, то есть 
после того, как его ретроспективно открывают в его печатных трудах, как это было, например, с 
Робертом Майером. И его писания, по-видимому, очень часто лишены убеждающего, 
воспламеняющего, непосредственно личного воздействия, ибо писание есть в конце концов столь 
же личное выражение, как разговор или лекция. Поэтому влияние классика, переданное через 
посредство его сочинений, основано не столько на внешних, воодушевляющих свойствах его 
сочинений, сколько на том обстоятельстве, что его писания суть, в конце концов, единственное, 
остающееся после него, из чего впоследствии можно бывает реконструировать заслуги данного 
человека. Ибо, по-видимому, из описания Оствальда тоже вытекает тот факт, что классик редко 
сообщает, что он делает и как он это делает, но сообщает лишь то, чего он достиг, не считаясь с 
тем, что его читатели понятия не имеют о его путях. По-видимому, для классика путь, характер и 
способ его творчества имеют меньшее значение, ибо все это теснейшим образом связано с его 
личностью, которую он оставляет на заднем плане. 
Оствальд сравнивает оба свои типа с четырьмя темпераментами, установленными в древности 
/89- S
.372/, и при этом в отношении той, свойственной им медленной и быстрой реакции, которая, 
по его мнению, имеет фундаментальное значение. Медленная реакция соответствует 
флегматическому и меланхолическому темпераменту, быстрая реакция — темпераменту 
сангвиническому и холерическому. Он рассматривает сангвинический и флегматический типы как 
нормальные средние типы, тогда как холерический и меланхолический типы представляются ему 
болезненными преувеличениями основных характеров. 
И в самом деле, просматривая биографии Гемфри Дэви (английский физик и химик, 1778-1829) 
и Либиха (Юстус Либих, 1803-1873) — немецкий химик), с одной стороны, и биографии Роберта 
Майера (1814-1878) и Майкла Фарадея (1791 — 1867) — с другой, нетрудно признать, что первые 
являются одновременно ярко выраженными «романтиками» и сангвино-холериками, последние 
же, наоборот, столь же несомненными «классиками», флегматиками и меланхоликами. Это 
размышление Оствальда представляется мне вполне убедительным, ибо весьма вероятно, что 
древнее деление на четыре темперамента построено по тому же опытному принципу, на 
основании которого Оствальд построил свое деление на классический и романтический типы. 
Четыре темперамента явно различаются с точки зрения эффективности, то есть в их 
проявляющихся наружу аффективных реакциях. Но с психологической точки зрения такая 
классификация поверхностна; она судит исключительно по внешнему проявлению. Согласно 
этому древнему делению, человек, который по внешности держится спокойно и не обращает на 
себя внимания, имеет флегматический темперамент. Его считают «флегматичным» и поэтому 
записывают в ряды флегматиков. В действительности же может быть так, что он все, что угодно, 
только не флегматик; напротив, может быть, это чувствительная и даже страстная натура, у 
которой эмоции всецело обращены внутрь и сильнейшее внутреннее волнение выражается в 

---

177. 
величайшем спокойствии. Концепция типов, выдвинутая Джорданом, считается с этим фактом. 
Она судит не по поверхностному впечатлению, но основывается на более глубоком понимании 
человеческой природы. Напротив, основной отличительный признак, выдвигаемый Оствальдом, 
покоится, подобно древнему разделению темпераментов, на внешнем впечатлении. Его 
«романтический» тип отличается быстрой, проявляющейся вовне реакцией. «Классический» тип 
реагирует, быть может, столь же быстро, но только вовнутрь. 
Просматривая биографии, написанные Оствальдом, мы сразу видим, что «романтический» тип 
соответствует экстраверту, а «классический» — интроверту. Гемфри Дэви и Либих являют 
образцовые примеры экстравертного типа, тогда как Роберт Майер и Фарадей — интровертного. 
Реакция вовне характерна для экстравертного, подобно тому как реакция вовнутрь — для 
интровертного типа. Экстравертный не имеет особых затруднений в проявлении своей личности; 
он почти непроизвольно заставляет считаться со своим присутствием, потому что он всей своей 
природой стремится к тому, чтобы перенести себя на объект. Он легко расходует себя во внешней 
среде, и притом по необходимости в форме доступной и поэтому приемлемой для окружающих. 
Обыкновенно форма бывает приятна, но если даже она и не приятна, то во всяком случае 
понятна. Ибо в самую сущность быстрого реагирования и проявления вовне входит то, что на 
объект переносится не только ценное, но и не ценное, не только привлекательные, но и 
отталкивающие мысли и аффекты. Вследствие быстрого проявления и перенесения содержания 
оказываются мало переработанными и поэтому легко понятными; уже благодаря чисто 
временному нанизыванию непосредственных выражений, развертывается постепенный ряд 
образов, ясно показывающих публике пройденную дорогу и тот способ, каким исследователь 
достигает своего результата. 
Напротив, интроверт, который сначала реагирует только вовнутрь, по общему правилу не 
выявляет своих реакций наружу (за исключением аффективных взрывов!). Он замалчивает свои 
реакции, которые, однако, могут быть столь же быстры, как и у экстраверта. Поэтому они не 
проявляются наружу, и потому интроверт легко производит впечатление медлительности. Так как 
непосредственная реакция всегда имеет сильную личную окрашенность, то экстраверт и не может 
иначе, как предоставлять своей личности проявляться. Напротив, интроверт скрывает свою 
личность, замалчивая свои непосредственные реакции. Он стремится не к эмпатии, не к 
перенесению своих содержаний на объект, а к абстрагированию от объекта. Поэтому он 
предпочитает вместо того, чтобы непосредственно проявлять свои реакции вовне, долго 
перерабатывать их внутри, с тем чтобы потом выступить с готовым результатом. Он стремится к 
тому, чтобы по возможности освободить свой результат от всего личного и представить его ясно 
отличенным от всякого личного отношения. Поэтому его содержания вступают во внешний мир в 
возможно абстрагированной и обезличенной форме как результаты долгой внутренней работы. Но 
именно вследствие этого они становятся труднопонятными, потому что публика не имеет никакого 
понятия о тех предварительных ступенях и о том способе, при помощи которого исследователь 
достиг своих результатов. Но у публики нет и личного отношения, потому что интроверт 
умалчивает о себе и тем скрывает от нее свою личность. А между тем именно личные отношения 
очень часто дают возможность понимания там, где интеллектуальное постижение оказывается 
несостоятельным. Это обстоятельство всегда следует заботливо иметь в виду, когда приходится 
судить о развитии интроверта. Обычно люди плохо осведомлены относительно интроверта, ибо 
его нельзя видеть. Так как он не может непосредственно реагировать вовне, то и личность его не 
обнаруживается. Поэтому его жизнь всегда дает публике простор для фантастических толкований 
и проекций, если он вообще когда-нибудь, например благодаря своим трудам, становится 
предметом общего, интереса. 
Поэтому когда Оствальд говорит, что ранняя духовная зрелость характерна для романтика, то 
мы должны к этому добавить, что именно романтик обнаруживает свою раннюю зрелость, тогда 
как классик может обладать столь же ранней зрелостью, но скрывает в себе свои плоды, и притом 
не намеренно, а по неспособности обнаружить их непосредственно. Вследствие недостаточно 
дифференцированного чувства, интроверту очень долго еще присуща известная неловкость, 
настоящий инфантилизм в личном отношении, то есть в том элементе, который англичане 
называют «personality». Его личные проявления до того неуверенны и неопределенны и сам он в 
этом отношении так чувствителен, что он может решиться показать себя окружающим лишь с 
таким произведением, которое кажется ему совершенным. Кроме того, он предпочитает, чтобы его 
произведение говорило за него, вместо того чтобы лично выступать в защиту своего труда. 
Конечно, вследствие такой установки он так поздно появляется на мировой сцене, что его легко 
можно назвать человеком с запоздалой духовной зрелостью. Однако такое поверхностное 
суждение совершенно упускает из виду то обстоятельство, что в человеке, по-видимому рано 
созревшем и вовне дифференцированном, инфантилизм просто остается внутри, в его отношении 
к его внутреннему миру. В жизни человека с ранней зрелостью этот факт обнаруживается лишь 
позднее, например в форме моральной незрелости или, как это очень часто бывает, в 

---

178. 
поразительном инфантилизме мышления. Оствальд верно замечает, что обычно романтик имеет 
более благоприятные возможности развития и расцвета, чем классик. Именно он открыто и 
убедительно выступает перед публикой и непосредственно проявляет свое личное значение во 
внешних реакциях. Благодаря этому у него быстро устанавливается множество ценных 
отношений, оплодотворяющих его работу и благоприятствующих ее развитию в ширину. /89- 
S
.377/ Напротив, классик остается скрытым; недостаток личных отношений ограничивает 
расширение сферы его деятельности, но от этого деятельность его выигрывает в смысле глубины, 
а плоды его труда — в смысле длительного значения.