Птичка певчая

Б…, 9 марта.
Сегодня утром я приступила к урокам в женском педагогическом
училище Б… Наверное, я быстро привыкну к новому месту. Но вы не
поверите, если я скажу, что после Зейнилер мне здесь не понравилось.
Мои сослуживцы, кажется, неплохие люди. Мои ученицы
примерно моего возраста, некоторые даже старше, совсем взрослые
женщины.
Директор — славный человек, зовут его Реджеб-эфенди. Он носит
чалму. Когда я пришла в училище, муавинэ-ханым
[77]
 сразу же отвела
меня в его кабинет. Она сказала, что Реджеб-эфенди ушёл в отдел
образования, но вот-вот должен вернуться, и попросила подождать.
Полчаса я разглядывала из окна сад и пыталась прочесть
запутанные надписи на табличках, висящих на стене.
Наконец директор пришёл. По дороге он попал под проливной
дождь. Его лята
[78]
промокла насквозь.
Увидев меня, он сказал:
— Добро пожаловать, дочь моя. Мне только что сказали о тебе в
отделе. Да благословит нас всех аллах!
У директора было круглое, как луна, лицо, обрамлённое такой же
круглой седой бородкой; щёки красные, словно яблоки; раскосые глаза
смотрели в разные стороны.
Поглядев на струйки воды, стекавшие с ляты, он сказал:
— Ах, будь ты неладен!.. Забыл взять зонтик. И вот такое
получилось теперь. Говорят, дурная голова ногам покоя не даёт. А на
этот раз досталось моей ляте. Извини, дочь моя, я чуть пообсохну. —
И он принялся раздеваться.
Я поднялась со стула и сказала:
— Эфендим, не буду вас беспокоить. Зайду попозже…
Реджеб-эфенди движением руки приказал мне сесть.
— Нет, милая, — сказал он. — К чему церемониться? Я ведь тебе
как отец.
Под лятой на директоре оказалась полужилетка-полурубаха из
жёлтого атласа с фиолетовыми полосками. Судя по воротнику, это
была рубашка, а судя по карманам — жилетка.

---

Реджеб-эфенди придвинул стул к печке и протянул к огню свои
огромные кожаные ботинки, подбитые здоровенными гвоздями в
форме лошадиной подковы.
Директор говорил очень зычным голосом, от которого в ушах
звенело, словно рядом колотили молотком по наковальне. Букву «к» он
произносил как «г».
— Да ты совсем ребёнок, дочь моя! — сказал он.
Эти слова, которые я слышала почти везде, уже порядком мне
надоели.
— Конечно, тебе нелегко досталось это место, но гораздо труднее
его сохранить. Поэтому ты будешь стараться. Мои преподавательницы
— всё равно что мои дочери. Они должны быть обязательно
серьёзными. Как-то одна совершила глупость. Будь она неладна! Я
даже не посоветовался с заведующим отделом образования, отдал ей
паспорт и выгнал вон. Разве не так было, Шехназэ-ханым? Ты что,
дала зарок рта не открывать?
Муавинэ-ханым была тщедушной женщиной средних лет с
болезненным лицом. Перед тем как что-нибудь сказать, она долго
откашливалась. Я заметила, что она давно уже пыталась вмешаться в
разговор.
— Да, да! Было такое, — раздражённо ответила она директору; и
тут же ни с того ни с сего выпалила, как бы не желая упустить случая,
раз уж ей дали слово: — Хамалы
[79]
не соглашаются меньше чем за два
меджидие. Что нам делать?
Реджеб-эфенди вскочил со стула, словно загорелись подкованные
подошвы его ботинок, над которыми уже заклубился пар.
— Вы посмотрите на этих болванов, будь они неладны! Честное
слово, мне самому придётся взвалить на спину вещи и тащить. Я
человек сумасшедший. Так и сделаю. Пойди и передай им это! —
затем он опять повернулся ко мне: — Ты видишь мои косые глаза?
Клянусь аллахом, я за тысячу лир не продам их. Стоит мне взглянуть
на моих подчиненных вот так, и они теряют голову. То есть я хочу
сказать, что девушка должна быть умной, благопристойной,
воспитанной. При исполнении своих обязанностей она должна быть
аккуратной, а вне стен училища должна строго соблюдать достоинство
учительницы. Шехназэ-ханым, ты говоришь, уже пора начинать
занятия?

---

— Пора, эфендим. Ученицы в классе.
— Пойдём, дочь моя, я представлю тебя учащимся. Только
сначала пойди и хорошенько умой лицо.
Последнюю фразу Реджеб-эфенди сказал немного смущаясь,
понизив голос. Я растерялась и удивилась. Неужели у меня
испачканное лицо?
Мы переглянулись с Шехназэ-ханым. Она, как и я, пребывала в
недоумении.
— Разве у меня грязное лицо, эфендим? — спросила я.
— Дочь моя, женщины имеют природную непреодолимую страсть
к украшениям, но учительница не имеет права входить в класс с
накрашенным лицом.
— Но ведь на мне нет краски, господин директор… — сказала я,
робея. — Я ещё ни разу в жизни не красилась.
Реджеб-эфенди недоверчиво смотрел на меня.
— Что ты мне говоришь? Что ты мне говоришь?
Тут я всё поняла и, не удержавшись, рассмеялась:
— Господин директор, я сама в претензии на эту краску, но что
поделаешь? Ею наградил меня сам аллах. Водой не смоешь.
Шехназэ-ханым тоже засмеялась:
— Это природный цвет лица нашей новой учительницы, Реджеб-
эфенди.
Наша весёлость передалась и директору. Впервые в жизни я
слышала, чтобы люди так странно смеялись.
— Ха-ха-ха!.. — гремел Реджеб-эфенди.
Это «ха» он произносил как-то отрывисто, раздельно, словно
обучал алфавиту первоклассников.
— Вот удивительная вещь! Аллах наградил… Аллах… Значит, от
аллаха. Ты когда-нибудь видела такое ослепительное лицо, Шехназэ-
ханым? Дочь моя, может, мать тебя в детстве кормила не молоком, а
розовым вареньем?.. Хай, аллах!..
Реджеб-эфенди произвёл на меня впечатление очень славного
человека. Я была в прекрасном настроении.
Он снова облачился в свою ляту, от которой шёл пар, и мы
отправились на урок.
Когда в коридоре через окно я увидела своих будущих учениц,
моё сердце от страха ушло в пятки. Мы вошли. Господи, как их было

---

много! В классе сидело по крайней мере человек пятьдесят, и почти
все мои ровесницы, взрослые девушки. Я готова была провалиться
сквозь землю под пристальными, любопытными взглядами десятков
пар глаз.
Если бы Реджеб-эфенди вдруг ушёл в эту минуту, я оказалась бы в
весьма затруднительном положении, так как была крайне смущена и
растеряна. К счастью, директор обладал удивительной силой
внушения.
— А ну, дочь моя, ступай на своё место!.. — загремел он и почти
насильно втащил меня на кафедру, потом начал пространную речь.
Чего только Реджеб-эфенди не говорил!
— Коль скоро, — заявил он, — европейцы переняли от арабов
медицину, химию, астрономию, математику, почему же мы совершаем
глупость и не заимствуем у них новые науки? Проникать в
сокровищницу знаний и мудрости европейцев, захватывать их научные
достижения — это законный грабёж. Он совершается не с помощью
пушек и ружей, а всего-навсего только с помощью французского
языка.
Реджеб-эфенди разошёлся не на шутку. Оглашая класс громовым
голосом, от которого едва не лопались барабанные перепонки, он
показывал на меня пальцем и говорил:
— Ключ к знаниям, которыми обладают все страны мира,
находится в руках вот этой крошечной девочки. Не смотрите на её
внешность. Она ростом с мизинец, но носит в себе драгоценные
россыпи. Ухватитесь за неё, возьмите за горло, вырвите у неё изо рта
науку, выжмите её, как лимон!
Улыбка уже кривила мои губы. Я чувствовала, мною вот-вот
овладеет один из моих проклятых приступов хохота, и готова была
убежать. Господи, какой будет позор! Тут я впервые осмелилась
взглянуть на класс. Что это? Все смеялись. Мой первый контакт с
ученицами был установлен ласковой простодушной улыбкой. Думаю,
что этот тайный обмен взглядами и улыбками исподтишка расположил
нас с этой минуты друг к другу.
Смех в классе усиливался, и наконец это заметил даже директор.
Он опустил на кафедру кулак, обвёл класс своими страшными косыми
глазами, которые, как он выразился, не продал бы и за тысячу лир, и
закричал:

---

— Это что такое?! Это что такое?! Это что такое?! Посади свинью
за стол, она и ноги на стол. Вашу женскую породу баловать не годится.
Клянусь, я вас всех изничтожу! Закройте живо рты! Что вы ржёте, как
лошади?
Но девушки не обращали внимания на брань Реджеба-эфенди.
Пожалуй, только я испугалась.
Речь директора продолжалась минут пятнадцать. Когда смех в
классе усиливался, он стучал по кафедре кулаком, грозил девушкам
полушутя-полусерьёзно:
— Вот я притащу «чипцы». Чего скалите зубы?
Под конец Реджеб-эфенди прокричал:
— Крепче в неё вцепитесь, не отставайте от неё, выжимайте её,
как лимон. Если вы не вырвете у неё изо рта науку, пусть будут
прокляты ваши предки, пусть станет ядом хлеб, который вам давали
матери, отцы, страна, народ! — И Реджеб-эфенди вышел.
Никогда не думала, что минута, когда я останусь одна, лицом к
лицу с классом, окажется такой трудной. Болтливая Чалыкушу, которая
раньше могла говорить с утра до вечера без остановки, сейчас
молчала, как соловей, объевшийся тутовником. В голове — ни одной
мысли: что говорить? Наконец, не выдержав, я опять тихонько
улыбнулась. К счастью, ученицы решили, что я всё ещё смеюсь над
директором. Они тоже заулыбались. Неожиданно я осмелела, взяла
себя в руки и сказала:
— Девушки, я немного знаю французский язык. Буду счастлива,
если мои знания пойдут вам на пользу.
Робость мою как рукой сняло, язык развязался. Я говорила легко и
свободно, чувствуя, что ученицы постепенно проникаются ко мне
доверием. Как приятно обращаться к таким взрослым ханым: «Мои
девушки!» Одно нехорошо — уж слишком они любили посмеяться. Я
ничего не имела против этого, но ведь, не дай аллах, в классное
окошко заглянут раскосые глаза Реджеба-эфенди, с
т́оящие более
тысячи лир. Поэтому я сочла нужным сделать своим ученицам
маленькое внушение:
— Девушки! Ваша весёлость может выразиться максимум в
улыбке. Не больше. Я не обладаю таким грозным оружием, как
«чипцы», которыми грозил вам директор, но я просто на вас
рассержусь.

---

Короче говоря, мой первый урок прошёл очень успешно. Когда я
выходила из класса, одна девушка подошла ко мне и объяснила, что
«чипцы» — это не что иное, как «щипцы». Директор имел
обыкновение весьма педагогично угрожать тем, кто очень много
смеялся: «Я выдеру вам зубы „чипцами“!»

---