Разновидности пейзажей в русской литературе

1.Эстетические разновидности пейзажей
1.1.Идеальный пейзаж
Из всех разновидностей пейзажа на первое место по своему эстетическому значению следует поставить идеальный пейзаж, сложившийся еще в античной литературе - у Гомера, Феокрита, Вергилия, Овидия, а затем на протяжении многих веков разрабатывающийся в литературе средневековья и Возрождения. Это как бы точка отсчета развития пейзажа в поэзии нового времени. Именно постепенное разложение этого господствовавшего в поэзии канона дало материал для создания новых жанровых типов пейзажа, уже не столь цельных и самодостаточных.
Элементами идеального пейзажа в античной и средневековой европейской литературе можно считать следующее: 1) мягкий ветерок, овевающий, нежащий, доносящий приятные запахи; 2) вечный источник, прохладный ручеек, утоляющий жажду; 3) цветы, широким ковром устилающие землю; 4) деревья, раскинувшиеся широким шатром, дающие тень; 5) птицы, поющие на ветвях. [3.С.131]
В книге немецкого литературоведа Р.Курциуса «Европейская литература и латинское средневековье» приводятся многочисленные примеры таких «восхитительных мест» из античной и средневековой литературы.
И в русской литературе можно найти множество подобных пейзажей у Ломоносова, Сумарокова, Державина, Муравьева, Карамзина, Жуковского, Батюшкова, Пушкина, Дельвига, Баратынского, Тютчева, Майкова, Некрасова, Фета… Правда, со второй половины XIX века их становится все меньше, в ХХ веке они практически исчезают, находя лишь частичное возрождение у позднего Пастернака, Заболоцкого, а также у Дм. Кедрина и А.Твардовского, В.Соколова.
Хронологически самое раннее изображение «восхитительного места» мы находим у Ломоносова в «Оде на день брачного сочетания великого князя Петра Федоровича и великая княгиня Екатерины Алексеевны» (1845).Точно так же исследователи Лермонтова давно обратили внимание на то, что в его стихотворении «Когда волнуется желтая нива…» смешаны приметы разных времен: ландыш расцветает в мае, слива созревает в августе. То, что принято считать случайной ошибкой автора, на самом деле предрешено эстетически. Такие несообразности составляют закон русского идеального пейзажа. Конечно, их не могло быть в античном идиллическом пейзаже в силу особенностей самой природы, где царит вечное лето. В России же, с ее резкими погодными переменами от месяца к месяцу, идеальному пейзажу приходится собирать целостную картину природы из разных сезонных отрезков, как бы восстанавливая в самом движении времени неподвижный, прекрасный образ вечности.
В стихах Ломоносова мы находим уже знакомые элементы идеального пейзажа: «усыпанный цветами луг», «горлиц нежное вздыханье», древа «друг друга обнимают ветвьми», «ручьи вослед ручьям крутятся … и, слившись меж собой, журчат», зефир «легкими шумит крилами … и льет на воздух аромат». Напомним, что ода посвящена царскому бракосочетанию, поэтому в природе царят не только покой и красота, но и любовь, что выражено в воздыханиях птиц, взаимной устремленности ручьев, деревьев.
Почему именно пять элементов необходимы для идеального пейзажа, каков закон их сочетания? Невольно приходит на память другое известное применение того же числа - пять органов чувств. Действительно, идеальные признаки пейзажа созданы как бы для того, чтобы полностью насыщать и радовать все человеческие чувства. Некоторые элементы имеют двойное значение: так, журчание ручейка и шелест деревьев нежат слух, а цветки с помощью ветерка доносят благоуханье. В этом и состоит сущность идеального пейзажа- он полностью гармонирует с природой человека, который в этом «восхитительном месте» действительно «восхищен» всеми своими чувствами- покинутый рай словно бы возращен ему на земле.
Помимо перечисленных, важнейшим и устойчивым элементом идеального пейзажа является его отражение в воде. Уже в идиллии Ломоносова «Полидор» (1750) «восхитительное место» обладает способностью отражать самое себя.
В идеальных пейзажах Жуковского, Пушкина, Баратынского, Языкова мы находим это самоудвоение как признак зрелой красоты.
Типичен и образ стада - залог содружества человека с животным миром, который питает его молоком. Природа в идеальном пейзаже опекает человека с материнской щедростью, услаждая все его чувства.[3.С.105]
Характерны уменьшительно-ласкательные суффиксы, присоединенные к каждому ключевому слову идеального пейзажа - «идиллеме». У Пушкина есть все элементы (основные) пейзажа: цветы, ручьи, ветерок, лесок, стадо,- недостает только птичек, но вместо них - барашки (такой же тип пародии на пейзажную идиллию находим более чем век спустя у Маяковского в поэме «Во весь голос».)
Вот эта опасность лишиться серьезности и доверия читателю. Узость и неправдоподобная успокоенность внутренне подтачивали идеальный тип пейзажа. Одна из возможностей его оживления - перенесение из пространственного восприятия во временное. Сравним два идеальных пейзажа - у Карамзина и Лермонтова.
Эти пейзажные описания строятся почти одинаково: от перечисления идеальных примет природы до состояния души героя, постигающего в гармоническом устроении мира благую волю Творца. Совпадают и перечни пейзажных красот, канонические для поэзии такого рода:»нежные цветы»-«серебристый ландыш», «кристальны ручейки»-«студеный ключ», «плоды древес сияют златом»-«прячется в саду малиновая слива», «зефиры веют ароматом»-«свежий лес шумит при звуки ветерка». Единственное различие в наборе пейзажных примет - это поющие птички у Карамзина и сладостная тень у Лермонтова. У Карамзина речь идет об определенном месте, где герой находит идеальный мир: «… там, где нежные цветы… где в рощах…- там он творца воображает». У Лермонтова идеальный пейзаж уже строится во временном плане: «когда…тогда». Тем самым пейзаж резко субъективируется, вступает в зависимость от того, как и когда он воспринимается лирическим «я».
У Тютчева идеальный пейзаж еще более откровенно развоплощается, становится «пейзажем души» - когда душа переживает сладкое забытье , растворяясь в природе.
Таким образом, одна тенденция в развитии идеального пейзажа - это его предельная психологизация: место превращается во время, а время сжимается в один – единственный миг, когда душа способна прикоснуться к идеалу, воспринять его в природе.
Намечается несколько способов вывести этот пейзаж из равенства себе, наделить новой художественной функцией. Один из них получает распространение уже в сентиментально-романтической поэзии- мирному пейзажу противопоставляется смятенное состояние души лирического героя, переживающего разлад с красотой природы.
В идиллию вносятся мотивы элегии. Вспомним, что у Пушкина в «Евгении Онегине» идиллический пейзаж деревни («прохлада сумрачной дубровы, // Журчанье тихого ручья») противопоставлен хандре Онегине.
В идиллию входит контраст благоухающей, благозвучной природы и страдающей могилы. Если у Карамзина, Жуковского, Баратынского, Тютчева гармонической природе противостоит внутренний мир личности, то в «Деревне» Пушкина- трагизм социальной жизни:
Но мысль ужасная здесь душу омрачает:
Среди цветущих нив и гор
Друг человечества печально замечает
Везде невежества убийственный позор. [1.С..56]
Отклик этим знаменитым строчкам мы находим в поэзии Некрасова и многих других авторов второй половины ХIХ века, противопоставляющих «зрелище» цветущей природы «позору» невежества, нищеты, бесправия. Эта антитеза определяет образный строй «Железной дороги», отрывка «На Волге».
Уже в «Деревне» Пушкина задано двойное противопоставление идеального пейзажа городской суете и сельским страданиям. Это наполняет пейзаж новым смыслом - слишком тонка черта, на которой застыло прекрасное в природе.[1.С.56]
Идиллия, господствующая в природе, превращается в злую эпиграмму над человеческим уделом. Все знакомые предметы идеального пейзажа: свежая трава, синее небо, пение жаворонков, прохладный ветерок- как бы меняют значение на противоположное: не соединяются гармонично с человеком, а ликуют над безобразным трупом, выдавая враждебность природы человеку. Небо- эпиграмма, солнце-юморист…Так перерождается идеальный пейзаж в поэзии второй половины ХIХ века.
Второй тип «остранения» идеального пейзажа - его перенос в плоскость недостижимой мечты.
Знакомые идеальные мотивы: ветерок, древесная тень, позлащенные плоды, стройные деревья,- но все это овеяно дымкой воображения, не замкнуто в себе, как классический пейзаж, а устремлено «по ту сторону». У Жуковского, Пушкина, Фета, А.К.Толстого, Некрасова повторяется этот «зовущий вдаль» мотив пленительной, как правило, южной природы.[1.С.33]
Сохраняется принцип перечисления «там, где…», но сами предметы описания более эфирны, эфемерны.
Такая романтизация не менее разлагала классический пейзаж, растворяла его в призрачной дымке, чем реалистическое сопоставление его с картинами социальной жизни. Оказывалось, что идеальный пейзаж либо вступал в противоречие с субъективным чувством (хандры, уныния), либо сам отходил в область романического устремления. В этих направлениях деформировался и распадался классический пейзаж. Сама по себе его система была чересчур каноничной, литературно уловной, поэтому он мог жить и приобретать значение в поэзии ХIХ века лишь в системе каких-то оппозиций, которые постепенно обнаруживали всю его условность и вытеснили прочь из литературы.
В XVIII веке идеальный пейзаж был значим сам по себе, как поэтическое представление природы, ранее вообще не входившей в систему эстетических ценностей русской литературы. Поэтому у Ломоносова, Державина, Карамзина этот пейзаж обладал художественной ценностью, как поэтизация той части действительности, которая раньше, в средневековой литературе, не считалась поэтической: как знак овладения античным, общеевропейским искусством пейзажа. К началу ХIХ века, эта общехудожественная задача была уже выполнена, поэтому у Жуковского, Пушкина, Баратынского, Тютчева, Некрасова идеальный пейзаж вступает в противоречие с реальным состоянием мира как нечто воображаемое, бесплотное, далекое или даже оскорбительное по отношению к тяжкой, уродливой, страдальческой человеческой жизни. К началу же ХХ столетия и эта функция идеального пейзажа - «противительная», контрастная - оказывается исчерпанной.[1.С.38]
Она переходит в творчество непрофессиональных поэтов У.Ф. Шкулева («Яснеет даль, все ярче блики…»), А.Поморского («Ярки зори золотые,//Ясны дали голубые…») рисуется уже даже не идеальный пейзаж, а непосредственно сам идеал, а переданный отвлеченно-аллегорическими образами природы, в основном световыми («Солнце», «небо», «заря», «даль», «свет» и т.п.). Что касается большой поэзии и ее магистрального пути, то он уходит все дальше и дальше от идеального пейзажа, да и от категории «пейзажа» вообще.
Для поэзии начала ХХ века основным элементом восприятия и изображения природы выступает не пейзаж, а стихия.
В этот период в русской поэзии господствует своего рода солнцепоклонничество - ничего сравнимого не было ни раньше, ни потто. Так или иначе, пейзаж исчезает из поэзии как категория: идеальностью наделяется чистая и вековечная в своих проявлениях сила природы не конкретная среда, в которой есть место для человека, но грандиозная, космическая стихия. Происходит расщепление пейзажа на составляющие, каждая из которых в отдельности образует поэтическую тему.
Идеальный пейзаж неожиданно ожил в отечественной поэзии лишь полвека спустя - в 40-60-х годах. В стихотворении Заболоцкого «Летний вечер» есть и «стада коров, качающих боками», и тихая река, переливающаяся отблесками неба. В стихах Пастернака «По грибы», «Тишина» и других из книги «Когда разгуляется» находим явственные приметы идиллического пейзажа: лесная тишина, тень, изобилие цветов и грибов, ручей, звенящий в овраге, синеющие выси, душистое сено, «пропахший липой и травой// Ботвой и запахом укропа// Июльский воздух луговой». Некоторые элементы идиллического пейзажа складывались уже в поэзии 30-х годов: в «Стране Муравии» А.Твардовского, у М.Исаковского («Весна», 1927). [1.С.27]
У советских поэтов, природа в тихом пейзаже выступает не как точка отталкивания, а как точка притяжения: душа, истерзанная в споре с временем, ищет согласия с вечностью, образ которой находит в самом простом, что ее окружает.