Случалось участливо заглянуть в лицо беспомощного, подавленного горем бедняка

Глава XVII
Дженни была так потрясена этим нежданным разговором, что долго не могла прийти в себя.
Сначала она просто не понимала, что же произошло.
Это было как гром среди ясного неба.

---

Снова она подчинилась мужчине.
«Почему?
Почему?» — спрашивала она себя, и, однако, где-то в глубине души у нее был готов ответ.
Она не могла бы объяснить того, что чувствовала, но она была создана для этого человека, а он для
нее.
В любви, как в сражении, у каждого своя судьба.
Неглупый, энергичный и напористый человек, сын богатого фабриканта, занимающий несравнимо
более высокое положение в обществе, чем Дженни, почувствовал невольное, неодолимое влечение к
бедной горничной.
Она была внутренне близка ему, хоть он этого и не сознавал, — единственная женщина, в которой он
мог найти что-то главное, чего ему всегда недоставало.
Лестер Кейн знавал самых разных женщин, богатых и бедных, представительниц того класса, к
которому принадлежал он сам, и дочерей пролетариата, но никогда он еще не встречал своего идеала
— женщины, воплощавшей в себе отзывчивость, доброту, красоту и молодость.
Однако он всегда мечтал именно о такой женщине и, встретив ее, не намерен был ее упустить.
Он понимал, что если думать о браке, то ему следует искать эту женщину в своем кругу.
Но если думать о кратковременном счастье, он может найти ее где угодно, хотя о браке тогда,
разумеется, не будет и речи.
Ему и в голову не приходило, что он мог бы всерьез сделать предложение горничной.
Но Дженни — другое дело.
Таких горничных он никогда не видал.
У нее такой благородный вид, она очаровательна и притом, очевидно, сама этого не сознает.
Да, редкая девушка.
Почему бы не попытаться еще завладеть?
Будем справедливы к Лестеру Кейну, попробуем его понять.
Не всякий ум измеряется каким-нибудь одним безрассудным поступком; не всякого можно судить по
одной какой-нибудь страсти.
В наш век действие материальных сил почти неодолимо, — они гнетут и сокрушают душу.
С ужасающей быстротой развивается и усложняется наша цивилизация, многообразны и изменчивы
формы общественной жизни, на наше неустойчивое, утонченное и извращенное воображение крайне
разнообразно и неожиданно влияют такие, например, факторы, как железные дороги, скорые поезда,
почта, телеграф и телефон, газеты — словом, весь механизм существующих в нашем обществе средств
общения и связи. Все это в целом создает калейдоскопическую пестроту, слепящую, беспорядочную
жизненную фантасмагорию, которая утомляет, оглушает мозг и сердце.
Отсюда своеобразная умственная усталость, и каждый день множит число ее жертв — тех, кто
страдает бессонницей, черной меланхолией или просто сходит с ума.
Мозг современного человека, как видно, еще не способен вместить, рассортировать и хранить
огромную массу событий и впечатлений, которые ежедневно на него обрушиваются.

---

Мы живем слишком на виду, нам некуда укрыться от внешнего мира.
Нам приходится слишком много воспринимать.
Точно вековечная мудрость пытается пробить себе дорогу в тесные черепа и уместиться в
ограниченных умах.
Лестер Кейн был естественным продуктом этих ненормальных условий.
У него был зоркий, наблюдательный ум той силы и склада, что встречаешь у героев Рабле, но
многоликость окружающего, безмерная широта жизненной панорамы, блеск ее деталей, неуловимость
их формы, их неясность и неоправданность сбивали его с толку.
Он вырос в католической семье, но уже не верил в божественную природу католичества; он
принадлежал к сливкам общества, но представление о том, что человек благодаря своему рождению и
общественному положению может обладать каким-то неотъемлемым превосходством над другими
людьми, стало для него пустым предрассудком; он был воспитан как богатый наследник, и
предполагалось, что он найдет себе жену в своем кругу, но он отнюдь не был уверен, что вообще
захочет жениться.
Разумеется, брак — это общественный институт.
Так установлено, спору нет.
Но что из этого следует?
Человек должен своевременно вступить в брак — это стало законом страны.
Да, конечно. Но есть страны, где законом установлено многоженство.
Лестера занимали и другие вопросы, например: действительно ли вселенной правит единое божество,
какая форма государства лучше — республика, монархия или правление аристократии?
Короче говоря, все материальные, социальные и нравственные проблемы попали под скальпель его
ума и остались вскрытыми лишь наполовину.
В жизни для него не было ничего бесспорного.
Ни одно положение не было принято им как окончательное и неопровержимое, если не считать
убеждения, что надо быть порядочным человеком.
Во всем остальном он сомневался, спрашивал, откладывал, предоставляя времени и тайным силам,
движущим вселенной, разрешить вопросы, которые его тревожили.
Да, Лестер Кейн был естественным продуктом религиозных и общественных условий и понятий, но
притом он проникся духом вольнодумства, присущим нашему народу, — духом, который порождает
почти безграничную свободу мыслей и поступков.
Этот тридцатишестилетний человек, по виду такой незаурядный, энергичный и рассудительный, был,
в сущности, дикарь, которому воспитание и среда придали известный лоск.
Подобно сотням тысяч ирландцев, которые за тридцатилетие до него прокладывали железнодорожные
пути, работали в шахтах, копали канавы, таскали кирпичи и замешивали известь на бесчисленных
стройках молодой страны, Лестер был силен, самоуверен и остер на язык.
— Угодно вам, чтобы я вернулся сюда на будущий год? — спросил он брата Амвросия, когда сей
пастырь хотел наказать его, семнадцатилетнего школьника, за какой-то проступок.
Тот удивленно посмотрел на него и ответил:

---

— Это будет зависеть от вашего отца.
— Ну нет, это не будет зависеть от моего отца, — возразил Лестер.
— Только троньте меня розгой, и я сам буду решать свои дела.
Я не заслужил наказания и никогда больше не дам себя ударить.
Слова, к несчастью, не убедили на сей раз почтенного наставника, зато помогли крепкие кулаки, в
короткой стычке Лестер сломал розгу, и это было таким серьезным нарушением школьной
дисциплины, что ему пришлось уложить свои вещи и уехать.
После этого он напрямик заявил отцу, что не намерен больше учиться.
— Я хочу взяться за дело, — объявил он.
— Классическое образование не для меня.
Возьми меня к себе в контору — и, уж будь уверен, я сумею справиться.
Старик Арчибалд Кейн, неглупый, всецело поглощенный своим делом человек с незапятнанной
репутацией, был очень доволен решительностью сына и не стал ему препятствовать.
— Что же, иди в контору, — сказал он. — Пожалуй, там найдется для тебя подходящее занятие.
Начав свою деловую карьеру в восемнадцать лет, Лестер трудился весьма усердно, и постепенно отец
стал такого высокого мнения о нем, что полагался на него почти как на самого себя.
Когда надо было составить контракт, предпринять какой-либо важный шаг или послать представителя
фирмы для заключения серьезной сделки, выбор всегда падал на Лестера.
Отец слепо верил ему, и он так умно и ловко, с таким увлечением исполнял свои обязанности, что
вера эта ни разу не была поколеблена.
«Дело есть дело» — таково было любимое изречение Лестера, и уже по тому, как он произносил эти
слова, можно было понять, что он за человек.
Неукротимые силы кипели в нем, пламя, которое вновь и вновь прорывалось наружу, хотя сам Лестер
воображал, будто может его сдерживать.
У него, например, было пристрастие к вину, причем он был глубоко убежден, что знает меру.
Он пил, но совсем немного, как он полагал, — только за компанию, с друзьями и отнюдь не доходя до
излишества.
Другая слабость коренилась в его чувственной натуре, но и тут он был убежден, что он сам себе
господин, да, он с легкостью заводит случайные связи с женщинами, но всегда знает, в чем кроется
опасность.
Если бы люди понимали, что подобные связи по самой природе своей должны быть
кратковременными, не возникало бы такого множества неприятных осложнений.
Наконец, Лестер Кейн тешил себя мыслью, что он овладел секретом истинного смысла жизни: все
дело в том, чтобы принимать общественные условия как они есть, лишь с кое-какими оговорками, и
поступать так, как тебе самому удобнее.
Не выходить из себя, не поднимать много шуму из-за пустяков, не разводить сантиментов; быть
сильным и ни в чем не изменять себе — такова была его жизненная философия.
Его интерес к Дженни сперва был чисто эгоистическим.

---

Но теперь, когда он заявил о своих мужских правах, и она, по крайней мере отчасти, покорилась, он
начал понимать, что это не обыкновенная девушка, не игрушка на час.
В жизни иных мужчин наступает время, когда они бессознательно начинают оценивать женскую
свежесть и красоту, не столько мечтая об идеальном счастье, сколько с оглядкой на условности
окружающей среды.
«Неужели, — спрашивают они себя, раздумывая, не жениться ли, — неужели мне придется
покориться общепринятой морали, соблюдать законы общества, по доброй воле стать воздержанным и
скромным, дать кому-то право вмешиваться во все мои дела — и все только потому, что я заключаю в
объятия существо столь же изменчивое, как я сам, женщину, чьи желания и прихоти будут
становиться все навязчивей и утомительней по мере того, как будет исчезать ее красота и
привлекательность?»
Эти люди, опасаясь всевозможных случайностей, какие влечет за собою законный брак, склонны
признать преимущества не столь обременительной временной связи.
Они стараются завладеть радостями жизни, не расплачиваясь за них.
Когда-нибудь потом, думают они, можно будет установить более прочные и благопристойные
отношения, избежав упреков или необходимости коренным образом что-то исправлять и улаживать.
Для Лестера Кейна пора юношеских увлечений миновала, и он это знал.
Наивные мечты и идеалы неискушенного юноши исчезли без следа.
Ему хотелось женской близости, но он все меньше склонен был поступиться ради этого своей
свободой.
Зачем надевать на себя кандалы, если можно получить все, что хочешь, оставаясь вольной птицей.
Конечно, надо найти женщину, которая вполне подходила бы ему, и он считал, что нашел ее в
Дженни.
Все в ней отвечало его желаниям и вкусам, он еще никогда не встречал такой женщины.
Жениться На ней не только невозможно, но и не обязательно.
Достаточно ему сказать:
«Пойдем!» — и она должна повиноваться, такова ее судьба.
Лестер спокойно, бесстрастно все это обдумал.
Он прошел по убогой улице, где жила Дженни, посмотрел на жалкий домишко, служивший ей кровом.
Его тронуло, что она живет так честно и трудно, в такой бедности.
Не следует ли и ему поступить с нею великодушно, справедливо и благородно?
Затем воспоминание о ее чудесной красоте нахлынуло на него и изменило его намерения.
Нет, надо постараться завладеть ею — сегодня, сейчас же, немедленно.
Вот в каком настроении он вернулся в дом миссис Брейсбридж после прогулки по Лорри-стрит.