Случалось участливо заглянуть в лицо беспомощного, подавленного горем бедняка

Глава VII
Герхардт был в отчаянии; он не знал никого, к кому можно было бы обратиться за помощью между
двумя часами ночи и девятью утра.
Он зашел домой посоветоваться с женою, а затем вернулся на свой пост.
Что делать?
Он вспомнил только одного человека, который мог бы и, пожалуй, согласился бы чем-нибудь помочь,
— стекольного фабриканта Хеммонда; но его в то время не было в городе.
Впрочем, Герхардт этого не знал.
К девяти часам он направился в суд один — решено было, что остальным членам семьи не следует там
присутствовать.
Миссис Герхардт немедленно обо всем узнает: он сразу же вернется и все ей расскажет.
В суде Себастьяну пришлось долго ждать, так как до него перед судьей должны были предстать еще
несколько человек.
Наконец его вызвали и подтолкнули к барьеру.
— Воровал уголь, ваша честь, и оказал сопротивление при аресте, — пояснил арестовавший его
полицейский.
Судья внимательно посмотрел на Себастьяна; расцарапанное и избитое лицо парня произвело на него
неблагоприятное впечатление.
— Итак, молодой человек, — сказал он, — что вы можете сказать в свое оправдание?
Откуда у вас такой синяк под глазом?
Себастьян посмотрел на судью, но ничего не ответил.

---

— Это я его задержал, — сказал сыщик.
— Я застал его на платформе, принадлежащей нашей компании.
Он пробовал вырваться, а когда я стал его удерживать, он на меня накинулся.
Вот и свидетель есть, — прибавил он, указывая на рабочего, который помог ему задержать
Себастьяна.
— Это он вас ударил? — спросил судья, заметив, что у сыщика распух подбородок.
— Да, сэр, — ответил тот, довольный, что будет вполне отомщен.
— С вашего позволения, — вставил Герхардт, подаваясь вперед, — это мой сын.
Его послали за углем.
Он…
— Мы не против, пускай подбирают то, что найдут на путях, — прервал сыщик. — Но он сбрасывал
уголь с платформы своим сообщникам, их там было человек шесть.
— Разве вы не в состоянии достаточно заработать и не таскать уголь с платформ? — спросил судья и,
прежде чем отец или сын успели ответить, прибавил: — Чем вы занимаетесь?
— Работаю по ремонту вагонов, — сказал Себастьян.
— А вы? — обратился судья к Герхардту.
— Я ночной сторож на мебельной фабрике Миллера.
— Хм, — произнес судья, видя, что Себастьян продолжает держаться угрюмо и вызывающе.
— Так вот, с этого молодого человека можно снять обвинение в краже угля, но он, как видно, чересчур
охотно пускает в ход кулаки.
В Колумбусе и без того драк больше чем достаточно.
Десять долларов.
— С вашего позволения… — начал Герхардт, но судебный пристав его оттолкнул.
— Я не желаю больше ничего слышать, — сказал судья.
— Вот еще упрямец.
Кто там следующий?
Герхардт пробрался к сыну, пристыженный и все же довольный, что дело не кончилось хуже.
Денег он уж как-нибудь добудет, думалось ему.
Сын участливо посмотрел на отца.
— Все в порядке, — постарался он успокоить расстроенного старика.
— Только судья не дал мне слова сказать.
— Хорошо, что он не присудил больше, — озабоченно произнес отец.
— Теперь постараемся достать денег.

---

Он отправился домой и сообщил встревоженной жене и детям о приговоре.
Миссис Герхардт побледнела, но все же почувствовала облегчение: ведь десять долларов как-нибудь
можно раздобыть.
Дженни слушала приоткрыв рот и глядя на отца большими глазами.
Вся эта история была для нее жестоким ударом.
Бедный Басс!
Он всегда был такой веселый и добродушный.
Просто ужас, что он попал в тюрьму.
Герхардт поспешил к великолепному особняку Хеммонда, но фабриканта не было в городе.
Тогда он подумал об адвокате по фамилии Дженкинс, с которым был немного знаком, и пошел к нему
в контору, но не застал и его.
Было еще несколько знакомых бакалейщиков и торговцев углем, но он им и без того задолжал.
Пастор Вундт, пожалуй, дал бы ему денег, но для Герхардта было бы слишком мучительно признаться
в случившемся столь достойному человеку.
Он попробовал обратиться к двум-трем знакомым, но те, удивленные его неожиданной и странной
просьбой, ответили вежливым отказом.
В четыре часа он вернулся домой, усталый и измученный.
— Не знаю, что и делать, — сказал он безнадежным тоном.
— Просто ума не приложу…
Дженни подумала о Брэндере, но хотя положение было отчаянное, она не осмелилась пойти просить
его о помощи: она слишком хорошо понимала запрет отца и ужасное оскорбление, которое он нанес
сенатору.
Ее часы опять были заложены, а другого способа достать денег она не знала.
Семейный совет длился до половины одиннадцатого, и все же придумать ничего не удалось.
Миссис Герхардт, глядя в пол, упрямым, однообразным движением сжимала руки.
Ее муж рассеянно проводил ладонью по своим рыжеватым с проседью волосам.
— Все без толку, — сказал он наконец.
— Ничего я не могу придумать.
— Иди спать, Дженни, — заботливо сказала мать. — И остальных уложи.
Незачем вам тут сидеть. Может, я что-нибудь придумаю.
А вы все идите спать.
Дженни ушла к себе в комнату, но ей было не до сна.
Вскоре после ссоры отца с сенатором она прочла в газете, что Брэндер уехал в Вашингтон.
О его возвращении не сообщали.

---

И все же, может быть, он уже приехал.
Она в раздумье остановилась перед небольшим узким зеркалом, которое стояло на убогом столике.
Вероника, спавшая с нею в одной комнате, уже улеглась.
Наконец решение Дженни окрепло.
Она пойдет к сенатору Брэндеру.
Если только он в городе, он выручит Басса, Почему бы ей и не пойти — ведь он ее любит.
Он столько раз просил ее выйти за него замуж.
Почему бы не пойти и не попросить его о помощи?
Она немного поколебалась, слушая ровное дыхание Вероники, потом бесшумно отворила дверь, чтобы
посмотреть, нет ли кого в столовой.
В доме не слышно было ни звука, только на кухне беспокойно раскачивался в качалке Герхардт.
Нигде не было света — горела лишь маленькая лампочка у нее в комнате да под дверью кухни
виднелась желтоватая полоска.
Дженни привернула и задула свою лампу, потом тихонько скользнула к выходной двери, открыла ее и
вышла в ночь.
На небе сиял ущербный месяц, и воздух был полон смутным дыханием возрождающейся жизни, ибо
снова приближалась весна.
Дженни торопливо шла по темным улицам — дуговые фонари еще не были изобретены — и замирала
от страха; на какое безрассудство она решилась!
Как примет ее сенатор?
Что он подумает!
Она остановилась и застыла, одолеваемая сомнениями; потом вспомнила о Бассе, запертом на ночь в
тюремной камере, и снова заторопилась.
Устройство отеля «Колумбус-Хаус» было таково, что женщина без труда могла пройти через особый
ход для дам в какой угодно этаж в любой час ночи.
Нельзя сказать, чтобы в этом отеле не существовало внутренних правил, но, как и во многих других
отелях в то время, надзор за выполнением правил не всегда был достаточно строг.
Кто угодно мог войти через черный ход, попасть в вестибюль, и здесь его заметил бы портье.
Помимо этого, никто особенно не следил за тем, кто входит или выходит.
Когда Дженни подошла к отелю, кругом было темно, горел только слабый свет в подъезде.
До номера сенатора надо было лишь пройти немного по коридору второго этажа.
Дженни побежала наверх; она была бледна от волнения, но больше ничто не выдавало бури, которая
бушевала в ее душе.
Подойдя к знакомой двери, она приостановилась: она и боялась, что не застанет Брэндера, и
трепетала при мысли, что он может быть здесь.
В стеклянном окошечке над дверью виднелся свет и, собрав все свое мужество, Дженни постучала.

---

За дверью послышался кашель и движение.
Удивлению Брэндера, когда он открыл дверь, не было границ.
— Да это Дженни! — воскликнул он. — Вот чудесно!
А я думал о вас.
Входите, входите…
Он пылко обнял ее.
— Я собирался вас навестить.
Я все время думал, как бы мне уладить дело.
И вот вы пришли.
Но что случилось?
Он отступил на шаг и всмотрелся в расстроенное лице Дженни.
В ее красоте ему чудилась свежесть только что срезанных лилий, еще влажных от росы.
Бесконечная нежность волной прилила к его сердцу.
— У меня к вам просьба, — наконец с трудом вымолвила она.
— Мой брат в тюрьме.
Нам нужно внести за него десять долларов, и я не знала, куда еще пойти.
— Бедная моя девочка! — сказал он, грея ее озябшие руки.
— Куда же вам еще идти?
Ведь я просил, чтоб вы всегда обращались ко мне!
Разве вы не знаете, Дженни, что для вас я все сделаю?
— Да, — задохнувшись, едва вымолвила она.
— Так вот, ни о чем больше не тревожьтесь.
Но когда же судьба перестанет наконец осыпать вас ударами, бедняжка моя?
Как ваш брат попал в тюрьму?
— Он сбрасывал уголь с платформы, и его поймали.
— А! — отозвался Брэндер с искренним сочувствием.
Юношу арестовали и присудили к штрафу за то, на что, в сущности, толкнула его сама жизнь.
И эта девушка пришла к нему ночью умолять о десяти долларах, которые ей так необходимы; для нее
это огромная сумма, для него — ничто.
— Не огорчайтесь, я все улажу, — быстро сказал он.
— Через полчаса ваш брат будет свободен.
Посидите здесь и отдохните, я скоро вернусь.

---

Он указал ей на кресло возле большой лампы и поспешно вышел из комнаты.
Брэндер знал шерифа, ведавшего окружной тюрьмой.
Знал он и судью, приговорившего Себастьяна к штрафу.
Потребовалось каких-нибудь пять минут, чтобы написать судье, прося его отменить наказание и не
портить юноше будущее, и отослать записку с посыльным ему на квартиру.
Еще десять минут понадобилось на то, чтобы самому отправиться в тюрьму и уговорить своего друга
шерифа тут же выпустить Себастьяна.
— Вот деньги, — сказал Брэндер.
— Если штраф будет отменен, вы вернете их мне.
А теперь отпустите его.
Шериф охотно согласился.
Он тут же пошел вниз, чтобы лично проследить за выполнением своего приказания, и изумленный
Басс оказался на свободе.
Его не удостоили никакими объяснениями.
— Все в порядке, — сказал тюремщик. — Ты свободен.
Беги домой, да гляди не попадайся больше на таком деле.
Недоумевающий Басс отправился домой, а бывший сенатор вернулся к себе в отель, стараясь решить,
как быть дальше. Положение щекотливое.
Очевидно, Дженни обратилась к нему без ведома отца.
Это была ее последняя надежда.
И теперь она ждет у него в номере.
В жизни каждого человека бывают критические минуты, когда он колеблется между строгим
соблюдением долга и справедливости и соблазном счастья, которого, кажется, можно бы достигнуть,
— стоит лишь поступить не так, как должно.
И граница между должным и недолжным далеко не всегда ясна.
Брэндер понимал, что даже жениться на Дженни будет нелегко из-за бессмысленного упрямства ее
отца.
Другое препятствие — общественное мнение.
Допустим, он женится на Дженни — что скажут люди?
Она богато одаренная натура, способная сильно чувствовать, это он знал.
В ней есть что-то поэтическое, какая-то душевная тонкость, недоступная пониманию толпы.
Он и сам не совсем понимал, что это такое, но угадывал в девушке богатый внутренний мир, — а это
увлекло бы кого угодно на месте Брэндера, хотя ум Дженни был еще неразвит и ей не хватало
жизненного опыта.
«Необыкновенная девушка», — думал Брэндер, мысленно вновь видя ее перед собой.

---

Обдумывая, как поступить дальше, он вернулся к себе.
Войдя в комнату, он снова был поражен красотою девушки и ее неодолимым обаянием.
В свете лампы, затененной абажуром, она показалась ему каким-то неведомым миру чудом.
— Ну вот, — сказал он, стараясь казаться спокойным.
— Я похлопотал за вашего брата.
Он свободен.
Дженни встала.
Она ахнула, всплеснула руками, потом шагнула к Брэндеру.
Глаза ее наполнились слезами благодарности.
Он увидел эти слезы и подошел к ней совсем близко.
— Ради бога, не плачьте, Дженни, — сказал он.
— Вы ангел!
Вы — сама доброта!
Подумать только, вы принесли так много жертв и вот теперь плачете!
Он притянул ее к себе, и тут всегдашняя осторожность ему изменила.
Он чувствовал одно: сбывается то, о чем он так тосковал.
Наконец-то после стольких удач судьба дарит ему то, чего он больше всего жаждал, — любовь,
любимую женщину.
Он обнял ее и целовал все снова и снова.
Английский писатель Джефрис сказал, что совершенная девушка появляется раз в полтораста лет.
«Это сокровище создают все чары земли и воздуха.
И южный ветер, что веет полтора столетия над полями пшеницы; и благоухание высоких трав, что
качаются над тяжелыми медвяными головками клевера и над смеющимися цветами вероники,
укрывают вьюрка и преграждают путь пчеле; и живые изгороди из розовых кустов, и молодая
жимолость, и лазоревые васильки в золотящейся ниве, и тень зеленых елей.
Вся прелесть лукавых ручейков, по берегам которых тянутся к солнцу ирисы; вся властная красота
дремучих лесов; все дальние холмы, от которых веет дыханием тмина и свободы, — все это
повторяется снова и снова сотни лет.
Лютики, колокольчики, фиалки; сиреневая весна и золотая осень; солнечный свет, проливные дожди и
росистые утра; дивные ночи; снова и снова за сто лет повторяется весь круг беспрестанно текущего
времени.
Неписанная летопись, которую никому и не под силу написать: кто расскажет о лепестках розы,
облетевших сто лет назад?
Сотни раз возвращаются ласточки в свое гнездо под крышей, сотни раз!
Но вот явилась она — и целый мир жаждет ее красоты, словно цветов, которых уже нет.

---

В очаровании ее семнадцати лет заключены чары веков, Вот почему в вызванной ею страсти таится
печаль».
Если вы поняли и оценили прелесть лесных колокольчиков, повторенную сотни раз, если розы,
музыка, румяные рассветы и закаты когда-либо заставляли сильнее забиться ваше сердце; если вся
эта красота мимолетна — и вот она дана вам в руки, прежде чем мир от вас ускользнул, — откажитесь
ли вы от нее?