Случалось участливо заглянуть в лицо беспомощного, подавленного горем бедняка

Глава XIV
За то время, пока Дженни служила у Брейсбриджей, кругозор ее стал много шире.
Этот великолепный дом оказался для нее школой, где она не только училась одеваться и держать
себя, но и получала уроки житейской мудрости.
Миссис Брейсбридж и ее супруг были люди сверхсовременные, воплощение самоуверенности,
безупречного вкуса по части обстановки, умения одеваться по последней моде, принимать гостей и
держаться в обществе по всем правилам самого хорошего тона.
То и дело, без всякого повода, если не считать собственной прихоти, миссис Брейсбридж в кратких
афоризмах излагала свою философию.
— Жизнь — это борьба, дорогая моя.
Если хочешь что-нибудь получить, надо за это драться.
— По-моему, очень глупо не воспользоваться любым средством, которое поможет тебе сделать
карьеру и добиться своего. (Это она сказала, слегка подкрашивая губы.)
— Почти все люди глупы от рождения.
Они живут, как того заслуживают, и ни на что лучшее не годятся.
Презираю недостаток вкуса, это — самое большое преступление.
Большинство этих мудрых наставлений не было обращено к Дженни.
Но, нечаянно услыхав их, она не могла не задуматься.
Словно семена, упавшие в добрую почву, они пустили ростки.
У нее стало складываться некоторое представление об общественной лестнице, о власти.
Быть может, высокое положение и не для нее, но оно существует на свете, и, если судьба улыбнется
человеку, можно подняться ступенькой выше.
Дженни работала и все думала, как ей добиться лучшей доли.
Кто захочет жениться на ней, зная о ее прошлом?
Как она объяснит существование ребенка?
Ребенок, ее ребенок — самое главное, самое захватывающее, постоянный источник радости и страха.
Сможет ли она хоть когда-нибудь сделать свою дочку счастливой?

---

Первая зима прошла довольно гладко.
Благодаря строжайшей экономии дети были одеты и ходили в школу, за квартиру и за мебель
удавалось платить вовремя.
Только раз возникла угроза мирному течению их жизни — когда отец написал, что приедет на
Рождество домой.
Фабрика должна была на это короткое время закрыться, и, естественно, Герхардту не терпелось
посмотреть, как живет его семья в Кливленде.
Миссис Герхардт от души обрадовалась бы мужу, если бы не боялась, что он устроит скандал.
Дженни говорила об этом с матерью, та, в свою очередь, обсудила все с Бассом, и он посоветовал не
робеть.
— Не беспокойся, — сказал он, — отец ничего не сможет сделать.
А если он что-нибудь скажет, я сам с ним потолкую.
Сцена произошла неприятная, но все же не столь тяжелая, как боялась миссис Герхардт.
Муж приехал днем, когда Басс, Дженни и Джордж были на работе.
Двое из младших детей встретили его на вокзале.
Когда он вошел в дом, миссис Герхардт нежно обняла его, с дрожью думая в то же время, что сейчас
все неминуемо откроется.
Ей не пришлось долго ждать.
Через несколько минут Герхардт заглянул в спальню.
На кровати, застланной белым покрывалом, спала хорошенькая девочка.
Он тотчас понял, что это за ребенок, но сделал вид, будто не знает.
— Чья это? — спросил он.
— Дочка Дженни, — робко сказала миссис Герхардт.
— Давно она здесь?
— Не очень, — волнуясь, ответила мать.
— И та, надо думать, тоже здесь, — зажил он, не желая даже назвать дочь по имени.
— Она работает в услужении, — вступилась за Дженни миссис Герхардт.
— Она теперь так хорошо себя ведет.
Ей некуда больше деться.
Не тронь ее.
Живя вдали от семьи, Герхардт кое-что понял.
Среди размышлений на религиозные темы у него возникали странные, непонятные мысли и чувства.
В своих молитвах он признавался всевышнему, что напрасно поступил так с дочерью.
Но он не решил еще, как обращаться с нею в дальнейшем.

---

Она совершила тяжкий грех, от этого никуда не уйдешь.
Вечером, когда Дженни вернулась домой, уже нельзя было избежать встречи.
Герхардт увидел ее из окна и притворился, будто с головой ушел в газету.
Жена, прежде умолявшая его хотя бы взглянуть на Дженни, теперь дрожала от страха, как бы он
словом или жестом не оскорбил дочь.
— Вот она идет, — сказала миссис Герхардт, заглянув в столовую, где он сидел, но Герхардт даже не
поднял головы.
— Скажи ей хоть слово, — успела она еще попросить, прежде чем отворилась дверь, но он не ответил.
Когда Дженни вошла в дом, мать шепнула ей:
— Отец в столовой.
Дженни побледнела, прижала палец к губам и остановилась в нерешимости. Как быть?
— Он видел?..
И замолкла, поняв по лицу матери, что отец уже знает о ребенке.
— Иди, не бойся, — сказала миссис Герхардт.
— Он ничего не скажет.
Дженни наконец подошла к двери, увидела отца, на лбу которого прорезались морщины — знак
глубокого раздумья, но не гнева, — и, мгновение поколебавшись, вошла в комнату.
— Папа, — вымолвила она и остановилась, не в силах продолжать.
Герхардт поднял голову, его серовато-карие глаза пытливо смотрели из-под густых светло-рыжих
ресниц.
При виде дочери что-то в нем дрогнуло; но он заслонился своей непреклонностью как щитом и ничем
не показал, что рад видеть Дженни.
В нем происходила отчаянная борьба между условной, общепринятой моралью и естественным
отцовским чувством, но, как это часто бывает с недалекими людьми, сила условностей временно взяла
верх.
— Что? — сказал он.
— Ты не простишь меня, папа?
— Прощаю, — хмуро отозвался Герхардт.
Дженни на миг замялась, потом шагнула к нему — он прекрасно понял, зачем.
— Ну, все, — сказал он, слегка отстраняя ее, едва она коснулась губами его небритой щеки.
Холодна была их встреча.
Когда Дженни после этого горького испытания вышла на кухню и встретила вопросительный взгляд
матери, она попыталась объяснить, что все как будто сошло благополучно, но ей не удалось скрыть
свои чувства.
«Вы помирились?» — хотела спросить мать, но не успела и слова сказать, как дочь опустилась на стул
подле кухонного стола, уронила голову на руки и судорожно, беззвучно зарыдала.

---

— Тише, тише, — сказала миссис Герхардт.
— Не надо плакать.
Что он тебе сказал?
Дженни не сразу успокоилась настолько, чтобы ответить.
Мать попыталась ее подбодрить.
— Не огорчайся, — сказала она.
— Отец всегда так. А потом все уладится.