Случалось участливо заглянуть в лицо беспомощного, подавленного горем бедняка

Глава XV
После приезда Герхардта встали во весь рост все проблемы, связанные с ребенком.
Герхардт поневоле должен был склониться к точке зрения, естественной для деда: ведь ребенок —
тоже человек, живая душа.
Он спрашивал себя, окрестили ли девочку.
Потом осведомился об этом вслух.
— Нет еще, — ответила жена, которая не забыла об этом священном долге, но не была уверена,
примут ли ее внучку в лоно церкви.
— Ну, конечно, нет еще! — фыркнул Герхардт; он был не слишком высокого мнения о набожности
жены.
— Экая беззаботность!
Экое безверие!
Прекрасно, нечего сказать!
После недолгого раздумья он решил, что зло необходимо исправить немедленно.
— Ребенка надо окрестить, — сказал он.
— Почему она этого не сделала?
Миссис Герхардт напомнила ему, что кто-то должен быть крестным отцом; к тому же, чтобы окрестить
девочку, неминуемо надо будет признаться, что у нее нет законного отца.
Выслушав это, Герхардт умолк на несколько минут, но не такова была его вера, чтобы подобные
затруднения могли заставить его забыть о своем долге.
Как посмотрит господь на такие увертки?
Это не по-христиански, и Герхардт обязан позаботиться о том, чтобы исправить дело.
Дженни немедленно должна отнести ребенка в церковь и окрестить, а он и жена будут крестными;
или, пожалуй, не стоит оказывать дочери такое снисхождение — он просто позаботится, чтобы
ребенка окрестили без нее.
Он обдумал это трудное положение и, наконец, решил, что крестины должны состояться в какой-
нибудь ближайший будничный день, между Рождеством и Новым годом, когда Дженни будет на
работе.

---

Он предложил это жене и, получив ее одобрение, высказал еще одну мысль, которая его заботила:
— У девочки нет имени.
Дженни тоже говорила об этом с матерью и сказала, что ей нравится имя Веста.
Теперь миссис Герхардт осмелилась сама это предложить.
— Может, назовем ее Вестой?
Герхардт выслушал жену с полным равнодушием.
Втайне он уже сделал выбор.
У него было про запас имя, сохранившееся в памяти со времен юности, хотя почему-то он не назвал
так ни одну из собственных дочерей: Вильгельмина.
Разумеется, он и не думал ни о каких нежностях в отношении к внучке.
Просто это хорошее имя, и девочка должна быть за него благодарна.
С рассеянным и недовольным видом Герхардт возложил свой первый дар на алтарь родственной
любви, ибо в конце концов это был дар.
— Недурно, — сказал он, забывая о своем равнодушии.
— А может быть, назвать ее Вильгельминой?
Миссис Герхардт не посмела ему перечить, раз уж он невольно смягчился.
Женский такт выручил ее.
— Можно дать ей оба имени, — сказала она.
— Мне все едино, — ответил Герхардт, вновь уходя в свою скорлупу, из которой вылез, сам того не
заметив.
— Важно, чтоб ее окрестили.
Дженни с радостью услыхала об всем этом, так как ей непременно хотелось добиться для своей
девочки всех возможных преимуществ, будь то в отношении религии или в любом другом.
Она положила немало труда на то, чтобы образцово накрахмалить и выгладить платьице и все, во что
надо было нарядить дочку в назначенный день.
Герхардт отыскал лютеранского священника из ближайшего прихода — большеголового, коренастого
служителя церкви, педанта и формалиста — и изложил ему свою просьбу.
— Это ваша внучка? — спросил священник.
— Да, — сказал Герхардт. — Ее отца здесь нет.
— Так, — произнес священник, с любопытством глядя на собеседника.
Но Герхардта было нелегко сбить с толку.
Он объяснил, что девочку принесут крестить он и его жена.
Священник, догадываясь, в чем затруднительность положения, не стал больше расспрашивать.
— Церковь не может отказать в крещении, поскольку вы, как дед, изъявляете желание стать крестным

---

отцом ребенка, — сказал он.
Герхардт ушел, болезненно ощущая, что тень позора пала и на него, но в то же время ему приятно
было сознание исполненного долга.
Теперь он отнесет девочку в церковь, ее окрестят, и тогда с него снимется всякая ответственность.
Но, когда настал час крещения, оказалось, что какая-то новая сила вызывает в нем еще больший
интерес к ребенку и чувство еще большей ответственности.
Он снова слышал заповеди суровой религии, утверждающей высший закон, — заповеди, которые
скрепили когда-то его связь с родными детьми.
— Намерены ли вы воспитать это дитя в духе евангельской любви? — спрашивал священник в черном
облачении; Герхардт и его жена стояли перед ним в маленькой тихой церковке, куда они принесли
ребенка, и он задавал вопросы, какие полагаются по обряду, Герхардт сказал:
«Да», — и миссис Герхардт также ответила утвердительно.
— Обязуетесь ли вы с должным тщанием и усердием наставлять ее на путь истинный примером и
строгостью, беречь ее от всякого зла и научить повиноваться воле божьей, как о сем сказано в
священном писании?
Герхардт слушал, и вдруг в мозгу его молнией блеснула мысль о том, что произошло с его детьми.
Их тоже вот так крестили.
Они тоже слышали его торжественное обещание заботиться об их праведности… Он молчал.
— Да, обязуемся, — подсказал священник.
— Да, обязуемся, — покорно повторил Герхардт и его жена.
— Предаете ли вы обрядом крещения судьбу этого младенца в руки господа, который даровал ему
жизнь?
— Да.
— И, наконец, если вы готовы по совести заявить пред богом, что вера ваша крепка и обеты ваши
нерушимы и приняты в сердце вашем, подтвердите это пред лицом господа, сказав: да.
— Да, — повторили они.
— Крещается младенец Вильгельмина-Веста, во имя отца и сына и святого духа, — закончил
священник, простирая руки над ребенком.
— Помолимся.
Герхардт склонил свою седую голову и стал набожно повторять про себя слова молитвы.
Слушая эти торжественные слова, он ощущал великую ответственность за крошечное отверженное
создание, лежащее в руках его жены, почувствовал, что должен заботиться о внучке, что он за нее в
ответе перед самим богом.
Он благоговейно склонил голову, и, когда все кончилось и они вышли из церкви, у него не нашлось
слов, чтобы выразить свои чувства.
Он веровал истово и горячо.
Бог был для него живым существом, высшей реальностью.

---

Религия — это не только занимательные мысли, речи, которые выслушиваешь по воскресеньям, но
могучее, живое выражение божественной воли, унаследованное от тех времен, когда люди находились
в личном, непосредственном общении с богом.
В исполнении ее заветов Герхардт видел отраду и спасение, единственное утешение для существа,
посланного скитаться в сей юдоли, смысл чего будет открыт нам не здесь, но в небесах.
Герхардт медленно шел по улице, размышлял над священными словами, слышанными и
произнесенными им в церкви, и над обязанностями, которые они на него налагали, — и Последняя
тень отвращения, владевшего им, когда он шел с ребенком в церковь, исчезла, уступив место
совершенно естественной нежности.
Как бы тяжко ни согрешила его дочь, дитя ни в чем не повинно.
Это беспомощное, слабое, хнычущее создание требовало от него заботы и любви.
Герхардт чувствовал, что сердце его рвется к малютке, но он не мог так сразу сдать все свои позиции.
— Прекрасный человек, — сказал он о священнике, шагая рядом с женой и быстро смягчаясь под
влиянием мыслей о своем новом долге.
— Да, правда, — робко согласилась миссис Герхардт.
— И церковь хорошая, — продолжал он.
— Да.
Герхардт посмотрел по сторонам, на дома, на улицу, такую оживленную в этот солнечный зимний
день, и, наконец, на девочку, которую несла жена.
— Она, наверное, тяжелая, — сказал он по-немецки.
— Дай-ка ее мне.
Усталая миссис Герхардт согласилась.
— Ну вот! — сказал он, взглянув на девочку и прислоняя ее головку к своему плечу, чтобы ей было
удобнее.
— Будем надеяться, что она окажется достойной всего, что было сделано для нее сегодня.
И миссис Герхардт хорошо поняла, что звучало в его голосе.
Присутствие этого ребенка в доме, быть может, еще не раз послужит поводом для тяжких
переживаний и резких слов, но другая, более могущественная сила будет сдерживать Герхардта.
Он всегда будет помнить о душе девочки.
Он никогда больше не откажется от заботы о ней.