Тонкое искусство пофигизма: Парадоксальный способ жить счастливо

Значит, вот оно?
Тело содрогается, страх пьянит и ослепляет. Я концентрируюсь и
очищаю мысли в своего рода медитации. Ничто так не трезвит и не
сосредотачивает, как несколько сантиметров от собственной смерти. Я
выпрямляюсь и снова смотрю вдаль. Я улыбаюсь. Я напомнил себе, что
умереть не страшно.
Такая открытость собственной смертности имеет древние корни.
Древнегреческие и древнеримские стоики призывали людей все время
помнить о смерти, чтобы больше ценить жизнь и оставаться смиренными
перед лицом невзгод. В некоторых направлениях буддизма медитация
понимается как путь приготовления живого человека к смерти.
Растворение «Я» в великом ничто — обретение просветленного состояния
нирваны — мыслится как своего рода репетиция перехода на ту сторону.
Даже Марк Твен, этот лохматый озорник, который пришел и ушел с
кометой Галлея, сказал: «Страх перед смертью следует из страха перед
жизнью. Человек, который живет полной жизнью, готов умереть в любой
момент».
Я все еще на скале. Сажусь на корточки, чуть отклоняюсь назад,
выставляю руки за спиной и аккуратно приземляюсь на задницу. Затем
аккуратно свешиваю одну ногу через край скалы. Оказывается, за краем
есть небольшой уступ. Я ставлю ногу на него. Затем переношу за край
другую ногу и тоже ставлю ее на уступ. Несколько мгновений сижу
неподвижно, отклонившись назад и опираясь на ладони. Ветер ерошит
волосы. Тревога стала переносимой, но лишь пока я сосредоточен на
горизонте.
Затем я сажусь прямо и снова смотрю вниз. Страх резко поднимается
по спине, наэлектризовывая члены. Ум лазером сосредоточен на точных
координатах каждого сантиметра тела. Пожалуй, в какие-то моменты страх
удушает. Но всякий раз, когда это происходит, я опустошаю свои мысли,
заставляя себя смотреть на свой потенциальный приговор, а затем просто
признать его существование.
И вот я сижу на краю света, на южной оконечности надежды, у врат
востока. Эта мысль пьянит. Я чувствую, как адреналин разносится по
всему телу. Никогда еще столь неподвижное и столь вдумчивое состояние
не будоражило столь сильно. Я слушаю ветер, наблюдаю за океаном и
смотрю на концы земли. И смеюсь вместе со светом: все, чего он касается,
благо.

---

Осмыслить собственную смертность важно, поскольку это избавляет от
всех пустых, шатких и поверхностных ценностей в жизни. Большинство
людей целыми днями гонятся за лишним долларом, за толикой лишней
славы или внимания или за щепоткой лишней уверенности, что они правы
и любимы. Однако смерть ставит перед нами гораздо более мучительный и
важный вопрос: что ты оставишь на Земле?
Сделаешь ли мир хоть ненамного иным, хоть ненамного лучше? Какой
отпечаток оставишь? Какое влияние окажешь? Говорят, бабочка, машущая
крылышками в Африке, может вызвать ураган во Флориде. Какие же
ураганы ты оставишь за собой?
Беккер прав: пожалуй, это единственный важный вопрос в жизни.
Однако мы не хотим и думать о нем. Во-первых, он трудный. Во-вторых,
он пугающий. В-третьих, мы понятия не имеем, что делаем.
Но, когда мы избегаем этого вопроса, мы позволяем пустым и
пагубным ценностям овладеть нашим мозгом, взять под контроль наши
желания и амбиции. Когда мы избегаем вездесущего взгляда смерти,
поверхностное кажется важным, а важное поверхностным. А ведь смерть
— единственное, что известно с несомненностью. И как таковая, она
должна быть компасом, который позволяет сориентироваться во всех
остальных ценностях и решениях. Она — правильный ответ на все
вопросы, которые мы должны задавать, но никогда не задаем.
Есть лишь один способ смириться со смертью: осмыслить и увидеть
себя как часть чего-то большего, чем ты сам; отказаться от служения себе и
ориентироваться на ценности простые, непосредственные, контролируемые
и терпимые к хаотическому миру вокруг вас. В этом корень всякого
счастья. Послушайте хоть Аристотеля, хоть психологов из Гарварда, хоть
Иисуса Христа, хоть пресловутых The Beatles: все они скажут, что у
счастья лишь один источник — забота о том, что больше тебя; вера в то,
что ты делаешь нечто важное для людей и твоя жизнь — лишь часть
какого-то великого и непостижимого процесса. Именно это чувство зовет
людей в церковь, толкает их на войны, помогает им воспитывать семьи,
копить пенсии, строить мосты и изобретать сотовые телефоны: мимолетное
чувство принадлежности к чему-то более великому и более неведомому,
чем они сами.
Эгоцентризм лишает нас этого. Он стягивает все внимание на свое «Я»,
свой внутренний мир. Мы начинаем чувствовать, что мы — в центре всех
проблем вселенной, что мы — величайшие страдальцы, что мы больше
заслуживаем величия, чем остальные.

---

В таком подходе есть нечто соблазнительное. Но эгоцентризм
изолирует нас. Вместо любознательности и радости о мире мы начинаем
интересоваться лишь собой и проецируем свои предрассудки и комплексы
на каждого человека и каждое событие. Это заманчиво, привлекательно и
выгодно и на некоторое время обеспечивает душевный комфорт, но в
духовном плане это яд.
Такова чума современного общества. Мы материально обеспечены, но
нашу психику разъедают низкие и поверхностные страсти. Люди снимают
с себя ответственность и требуют, чтобы общество заботилось об их
тонких чувствах. Люди железобетонно уверены неизвестно в чем и
навязывают свои взгляды другим, зачастую жестоко, во имя выдуманных
праведных
идеалов.
Люди
упиваются
иллюзией
собственного
превосходства, а сами пальцем о палец не хотят ударить из инерции,
летаргии и страха перед неудачей.
Современный ум избалован. А потому люди сплошь и рядом считают,
что заслуживают то, чего не заработали. Они полагают, что имеют право на
то, ради чего не жертвовали. Они объявляют себя экспертами,
предпринимателями, изобретателями, новаторами, бунтарями и тренерами,
не имея опыта за плечами. И не то чтобы они были мегаломанами: они
лишь убеждены в необходимости быть великими, чтобы состояться в мире,
который ценит лишь экстраординарное.
Современная культура путает большое внимание с большим успехом,
полагая их синонимами. Однако это разные вещи.
Вы уже великий. Уже. Осознаете вы это или нет. Осознают это другие
люди или нет. И не потому, что вы создали приложение для iPhone, или
окончили школу на год раньше, или купили роскошную яхту. Как раз в
этом нет величия.
Вы великий потому, что перед лицом бесконечного смятения и
несомненной смерти вы продолжаете выбирать, до чего вам есть дело, а до
чего нет. Уже один этот факт — выбор жизненных ценностей — делает вас
прекрасным, делает вас успешным и делает вас любимым. Даже если вы
этого не осознаете. Даже если вы спите в сточной канаве и голодаете.
Вы тоже умрете. Умрете потому, что вам тоже повезло жить.
Возможно, вы этого не чувствуете. Но отправьтесь как-нибудь на скалу:
может быть, поймете.
Однажды Буковски написал: «Все мы умрем, все мы. Какое шоу! Одно
это должно заставить нас любить друг друга, но не заставляет. Мы
запуганы и смяты житейской ерундой, мы снедаемы ничем».
Вспоминается та ночь у озера, когда я глядел, как тело моего друга

---

Джоша достают из озера спасатели. Вспоминается, как я глядел в черную
техасскую ночь и чувствовал, как в ней медленно растворяется мое эго.
Смерть Джоша научила меня намного большему, чем я поначалу думал.
Да, она помогла мне не проспать жизнь, взять ответственность за свой
выбор и осуществлять свои мечты без внутреннего стыда и комплексов.
Но все это второстепенно. А был урок глубже и важнее: не надо ничего
бояться. Никогда. В последующие годы я часто напоминал себе о смерти: с
помощью медитации, книг по философии или сумасбродства вроде того на
скале в Южной Африке. И только так я мог сохранить это осознание в
центре своего ума. Благодаря приятию собственной смерти, пониманию
собственной бренности все было легче: избавляться от пристрастий,
выявлять свой эгоизм и бороться с ним, брать на себя ответственность за
свои проблемы, переносить страхи и неуверенность, мириться с неудачами
и видеть плюсы в отказах. Благодаря мысли о смерти все это переставало
быть тяжелым. Чем больше я вглядываюсь во тьму, тем светлее становится
жизнь, тем тише становится мир и тем меньше во мне подсознательного
сопротивления чему-либо.
…Несколько минут я сижу на скале, вбирая в себя окружающий мир.
Решив наконец встать, завожу руки за спину и делаю несколько быстрых
шагов назад. Потом тихо останавливаюсь. Проверяю почву под собой: не
подведет ли какой-нибудь камень, сорвавшись из-под ног? Убедившись в
безопасности, начинаю обратный путь к реальности — полтора метра, три
метра — и с каждым шагом тело приходит в себя. Ноги становятся легче. Я
позволяю жизненному магниту притянуть себя.
Я шагаю по камням, возвращаясь к главной дороге. Поднимаю голову и
вижу, что на меня уставился мужчина. Я останавливаюсь. Мы встречаемся
глазами.
«Послушайте. Я видел, как там вы сидели на скале», — осторожно
говорит он. У него австралийский акцент. Слово «там» он произносит
смущенно. И кивает в сторону Антарктики.
«Да, — улыбаюсь я, — вид потрясающий, правда?» Но он не
улыбается. Его лицо серьезно.
Я упираю руки в шорты. Тело все еще гудит от пережитого. Повисает
неловкое молчание.
Какое-то мгновение австралиец стоит в замешательстве, все еще глядя
на меня. Он явно размышляет, что сказать дальше. Затем произносит,
тщательно подбирая слова.
«Вы как? С вами все в порядке?»

---

Я делаю короткую паузу и отвечаю с улыбкой: «Жив-здоров. Очень
даже жив».
Его скептицизм уходит, уступая место улыбке. Он коротко кивает и
идет по тропинке вниз. А я стою наверху, дышу простором и жду, когда на
вершину поднимутся мои друзья.

---