Эхо во тьме

15

– Ты совсем себя не жалеешь, моя госпожа, – сказал Юлий Фебе, поправляя узлы, которые он нес, идя за Фебой по узкой аллее возле пристани. – Так дальше нельзя.

– Я сегодня почти и не устала, Юлий. Не волнуйся за меня.
Раб поджал губы. Она просто изводила себя, заботясь о вдовах моряков и их детях. Вставала на заре, работала до середины утра, а потом звала его, чтобы он помог ей донести до нуждающихся семей еду и одежду. Возвращаясь на виллу во второй половине дня, Феба была уже совершенно вымотанной, и оставалось только удивляться, откуда у нее брались силы, чтобы вечерами заниматься в доме еще какой‑нибудь работой, которую она специально для себя находила. Застать ее заснувшей за ткацким станком давно стало в доме привычным делом.
– Всех одеть и накормить невозможно, моя госпожа.
– Мы должны делать то, что в наших силах, – ответила Феба и подняла глаза на жалкие лачуги, мимо которых они проходили. – Так много нуждающихся людей, Юлий. – Она смотрела на старое тряпье, которое местные женщины вывешивали на просушку, а перед домами возились в дорожной пыли, играя в воинов, одетые в лохмотья дети. Некоторых мальчиков Феба уже знала и тепло поприветствовала их.
Юлий следил за ее действиями.
– Бедность всегда будет рядом, моя госпожа. Обо всех все равно не позаботишься.
Феба улыбнулась ему.
– Ты недоволен мною, Юлий.
Он снова поправил узлы на плече.
– Прошу простить меня, моя госпожа. Как я могу быть недовольным своей хозяйкой?
Видя его плохо скрытое недовольство, Феба перестала улыбаться.
– Ты прекрасно знаешь, Юлий, я никогда не напоминала тебе о том, что ты мой раб. Если хочешь, можешь хоть сейчас стать свободным человеком.
Юлий покраснел.
– Мой господин, Децим, не допустил бы, чтобы я покинул тебя.
– Но тебе нет нужды чувствовать себя в долгу передо мной, Юлий, – сказала Феба, подумав при этом, что расстаться с Юлием ей будет тяжело. Она всегда могла положиться на него. Ему можно было довериться во всем, и она просто не представляла, что бы она делала без его помощи. К тому же он был прекрасным собеседником.
Юлий сжал руки в кулаки. Как может женщина в возрасте сорока шести лет быть такой наивной? Неужели она не понимает, что он любит ее? Иногда он чувствовал непреодолимое желание сказать ей, какие он испытывает к ней чувства, чтобы она поняла, что он просто не мыслит себе жизни без нее. Лучше быть ее рабом и находиться с ней рядом, чем быть свободным человеком вдали от нее.
– Пока я раб, я рядом с тобой и могу служить тебе так, как ты сочтешь нужным, – сказал он, – а если я получу свободу, мне придется оставить твой дом.
– Я никогда не прогоню тебя из своего дома.
– Если я останусь у тебя, будучи свободным человеком, на тебя перестанут смотреть как на женщину, чье целомудрие не вызывает сомнения.
Феба нахмурилась на мгновение, а потом, поняв смысл сказанного, буквально взорвалась от негодования:
– Да люди никогда не подумают…
– Подумают, можешь не сомневаться. Ты живешь в мире, моя госпожа, но в действительности ты никогда не была частью этого мира. Ты даже не представляешь, на какие злые мысли способны люди.
– Я не такая глупая, Юлий. Я понимаю, что этим миром правит зло. Но тогда тем более мы должны бороться за добро. Мы должны помогать этим людям.
– Но ты же не сможешь помочь им всем.
– Я и не пытаюсь делать невозможное. У тех женщин, которым я помогаю, были мужья, работавшие у Децима или Марка. Я же не могу отвернуться от них, если они живут в нужде.
– А как же Пилия и Кандаса? А Вернасия и Епафра? Разве их мужья работали у господина Децима или твоего сына?
– Они исключение, – согласилась Феба, – об их трудностях я услышала от других людей.
– Ты же не можешь заботиться обо всем мире.
– Я и не пытаюсь заботиться обо всем мире! – несколько раздраженно сказала она. Что это он ей сегодня так докучает, когда она и без того чувствует крайнюю слабость? Она не просто устала, она просто выбилась из сил. Полностью. А ведь столько еще надо сделать, столько понять и увидеть, а времени так мало.
Юлий замолчал.
Прошло довольно много времени, прежде чем Феба снова посмотрела на него и увидела его каменное выражение лица. Он явно сердился на нее. Феба нежно улыбнулась ему.
– О Дециме ты тоже излишне беспокоился, как сейчас обо мне.
Но это было не так.
– Не в моем характере раболепствовать.
– Я тебя никогда об этом и не просила.
– Это правда, моя госпожа.
– Я же не ребенок, Юлий.
Он ничего не сказал.
– Не злись на меня, Юлий. Прошу тебя. Если бы ты только понял…
– Да я понимаю, моя госпожа, – мягко сказал он. – Ты стараешься занять каждую минуту служением другим людям, чтобы не оставалось времени на мысли о…
– Не говори об этом.
Юлия покоробила та боль, которую он услышал в ее голосе. Он вовсе не хотел ее обидеть.
– Есть вещи, которые я не могу изменить, Юлий, – сказала Феба, и ее голос дрожал от наплыва чувств, – но здесь я могу что‑то сделать.
У двери в лачугу сидели две маленькие девочки, которые играли с какими‑то грязными лоскутами. Одна из них первой увидела ее. «Госпожа Феба!» Вскочив, девочки выбежали на дорогу и побежали к ней, и их лица сияли яркими и веселыми улыбками.
– Здравствуй, Гера, – сказала Феба, смеясь в ответ на такое теплое приветствие.
Одна из девочек протянула Фебе свою куклу, чтобы Феба на нее взглянула.
– Это мне мама сделала, – похвасталась девочка. – Она сказала, что ты дала ей новую тунику, и она смогла сделать мне эту куклу из своей старой. Правда, красивая?
– Она просто прелесть, Гера, – сказала Феба, сдерживая слезы, которые особенно быстро подступали к ее глазам после разговора с Юлием. Может быть, он прав? И она действительно трудится с раннего утра и до поздней ночи лишь для того, чтобы забыть, что Децим умер, а ее собственные дети давно покинули ее?
– А как зовут твою куклу?
– Феба, – улыбаясь, ответила девочка, – я назвала ее в честь тебя, моя госпожа.
– Спасибо тебе большое.
– Доброе утро, госпожа Феба, – послышался голос сверху.
Феба подняла голову и помахала рукой.
– Доброе утро, Олимпия. Только что видела твоего сына. Он хорошо выглядит сегодня.
– Да, – засмеялась Олимпия, – те снадобья, что ты принесла, просто сотворили чудо. Все утро сегодня с друзьями в легионеров играет.
Феба выбросила из головы все, что говорил Юлий, и вошла в лачугу. Она пришла навестить вдову, чей муж пропал в море. У этой женщины осталось трое детей. Феба видела, что по сравнению с проблемами этой женщины ее собственные проблемы выглядят просто ничтожными; она страдала от сердечных переживаний, а этой женщине приходилось в буквальном смысле выживать.
Когда Феба вошла в небольшую комнатку, ее тут же обступили дети, каждому из которых хотелось быть к ней поближе. Смеясь, Феба взяла самого маленького из них на руки и села, держа малыша на коленях, а мать тем временем подбросила в жаровню еще одно полено.
Юлий опустил на пол свою ношу и стал выгребать из нее в корзину бобы, чечевицу и хлебные зерна. Он пересыпал запасы, которых должно было хватить семье на неделю, одновременно слушая, как Феба приободряла хозяйку и говорила с ней о детях и женских делах. Она опустила ребенка на пол и взяла на руки другого, и так каждый из детей побывал либо у нее на коленях, либо у нее в объятиях. Неудивительно, что дети просто обожали ее.
Юлий сжал губы, вспомнив о Марке, который был настолько погружен в свою боль, что не понимал тех страданий, которые он причинял собственной матери. А дочь когда в последний раз удосужилась ее навестить?
Феба передала женщине новую шаль и небольшой мешочек с монетами.
– Этого должно хватить, чтобы оплатить жилье и купить самое необходимое.
Молодая вдова заплакала.
– О моя госпожа, как же я расплачусь с вами?
Феба взяла ее лицо в свои ладони и поцеловала сначала в одну щеку, а потом в другую.
– Не всегда будет так, Вернасия. Когда твоя жизнь изменится к лучшему, ты поможешь кому‑нибудь так, как я помогла тебе. Так ты и сможешь отблагодарить Бога.
Потом Феба и Юлий оставили этот дом и пошли по узкой улочке вниз, к другой лачуге, стоявшей ближе к гавани. На верхнем этаже этого дома жила Приска. Несколько недель назад у нее умер муж, и Феба узнала о ее отчаянном положении от другой женщины, которая разыскала Фебу.
– Я слышала, что ты помогаешь вдовам, моя госпожа. Я знаю об одной женщине, которая очень нуждается в помощи. Ее зовут Приска. Ее сын отплыл на «Минерве» около двух месяцев назад и вернется теперь не раньше чем через год. А ее муж тридцать три года работал в гавани, конопатил корабли и несколько недель назад умер прямо на палубе. Двадцать лет они жили в одном и том же месте, но теперь она не могут оплачивать жилье, и хозяин собирается выбросить ее на улицу. Я бы помогла ей, если бы могла, но у нас едва хватает средств, чтобы прокормить собственные семьи. Я не представляю, что будет с этой женщиной, если ей так никто и не поможет. Прошу тебя, моя госпожа, если ты можешь, помоги…
Феба испытывала к Приске самые нежные чувства. Эта старая женщина, казалось, никогда не унывала. Тяготы и горести жизни не могли сломить ее. Она сидела у небольшого окна, «дышала воздухом» и наблюдала за тем, что происходит внизу, на улице и в гавани. Несмотря на возраст, она оставалась в здравом уме, была в курсе всех событий, происходящих в Ефесе, и относилась к ним с ироничной мудростью. В силу своего возраста она уже не столь беспокоилась о материальных благах, а к Фебе относилась с той искренней любовью, с какой могла бы относиться к собственной дочери, если бы та у нее была.
Феба постучалась в дверь и, услышав приглашение Приски, вошла. Старая женщина сидела у открытого окна. Улыбнувшись, Феба прошла через комнату и наклонилась, чтобы поцеловать ее.
– Как у тебя дела, мать Приска?
– Настолько хорошо, насколько они могут быть у старухи в восемьдесят семь лет. – Поцеловав Фебу в ответ, Приска пристально посмотрела ей в глаза и слегка нахмурилась. – А у тебя что случилось?
Феба несколько отодвинулась, опустила глаза, не выдержав пристального взгляда, и выдавила из себя улыбку:
– Ничего, все в порядке.
– Только не говори мне этого. Я человек старый. Но от старости еще не сошла с ума. Почему ты такая грустная?
– И вовсе я не грустная.
– Я вижу, что ты усталая и грустная.
Феба похлопала старую женщину по руке, садясь на стул, который Приска подвинула поближе к себе.
– Ну расскажи мне, что с тобой произошло, с тех пор как мы в последний раз виделись.
Приска посмотрела на Юлия и заметила, как он смотрит на свою хозяйку, – как на коринфскую вазу, которая вот‑вот упадет и разобьется.
– Ну хорошо, поговорим о чем‑нибудь другом, – ворчливо сказала она. – Я сделала шали и отдала их Олимпии. Она передала их тем женщинам, о которых ты говорила.
– Прекрасно. Как это ты успела их сделать так быстро? Юлий принес тебе шерсть только на прошлой неделе.
– Будет тебе меня нахваливать. Что еще остается делать старой женщине, когда у нее столько свободного времени? – Приска встала. – Хочешь поски? – Этот напиток, который очень любили бедняки и воины, представлял собой освежающую смесь дешевого вина и воды.
– Спасибо, – сказала Феба. Она взяла глиняную чашку и улыбнулась, когда Приска налила еще одну чашку Юлию. Приска снова села, облегченно вздохнув.
Феба пробыла у нее час. Она с удовольствием слушала, как Приска пересказывала те истории, которые ее сын рассказывал ей после своих путешествий.
– Децим всегда возвращался домой из морских путешествий таким загорелым и полным жизни, – ностальгическим тоном сказала Феба. – А я всегда завидовала тому, какие у него были увлекательные путешествия. Когда он был моложе, он просто не мог усидеть на месте, ему хотелось изведать неизведанное, открывать новые торговые пути, знать, что происходит в самых далеких уголках империи. Иногда я видела все это в его глазах, и мне так хотелось остановить его.
– Он любил тебя, моя госпожа, – тихо сказал Юлий.
Слезы полились сами собой, и Феба отвернулась, чтобы скрыть их. Смущенная тишиной, которая наполнила комнату, она встала. Повернувшись, наконец, с улыбкой к Приске, она увидела, что та наблюдает за ней.
– Прости меня, – пробормотала Феба, видя, как глаза старой женщины тоже наполняются слезами.
– Не надо извиняться, – хрипло произнесла Приска, – по мне, лучше честная боль, чем веселая ложь.
Феба вздрогнула. Она наклонилась и поцеловала женщину в морщинистую щеку.
– С тобой не просто, Приска, ты знаешь об этом?
– Потому что я еще не глухая и не слепая.
– Я зайду к тебе через несколько дней.
Приска нежно потрепала ее по щеке.
– Пришли мне еще шерсти.
По пути к складам Валерианов Феба не произнесла ни слова. Она была полна воспоминаниями о Дециме, Марке, Юлии. Ей хотелось вычеркнуть их из своей памяти, потому что она не могла вспоминать о них без мук. Но ей приходилось принимать свои утраты и смиряться с ними; ей оставалось жить так, как ожидал от нее Бог. «Любите друг друга», – говорил Иисус Своим ученикам, и именно это она пыталась делать. Ее труд состоял в том, чтобы заботиться обо всех, кому только она могла помочь, используя при этом те силы и возможности, которыми она располагала.
Она была не властна над прошлым и будущим. Прошлое ушло, и ничего изменить уже было нельзя. О будущем ничего не было известно. Феба не хотела ничего загадывать наперед. Она и не могла этого делать. Ей хватило боли от потери Децима. Мысль о том, что жизнь ее детей осталась неустроенной, казалась ей невыносимой. Она только приняла это как факт. Что толку, если она будет постоянно корить себя и горевать о том, что все могло бы пойти иначе? Могла бы она направить жизнь Марка и Юлии по другому пути? Могла бы?
Приняв Иисуса как Спасителя, она взвалила на себя этот груз. И теперь у нее не было причин ни на что жаловаться. «Любите друг друга», – говорил Он Своим апостолам и ученикам. Любите друг друга не на словах, а на деле.
Разве это не означало, что надо что‑то делать для других людей? Конечно же, ее труд был Божьей волей.
Паланкин ждал Фебу на складе. Юлий помог ей сесть, и она откинулась на подушки, сильно уставшая. Ей нужно было отдохнуть по дороге домой, чтобы потом успеть подготовиться к завтрашнему дню. Но отдохнуть так и не удалось.
Когда она прибыла на виллу, там было тихо. Именно этого времени суток Феба теперь боялась больше всего – возвращения по вечерам домой, в пустой дом. Она посмотрела сквозь перистиль на дверь своей кумирни и отвернулась. Она знала, что ей нужно молиться, но сейчас у нее не было сил даже думать об этом.
Феба поднялась наверх и по коридору прошла в свои покои. Сняв шаль, она вышла на балкон, с которого открывался вид на Ефес. В сумерках город сверкал всеми красками, а лучи заходящего солнца освещали храм Артемиды. Это было грандиозное и прекрасное здание. Тысячи людей шли сюда к жертвенникам Артемиды, наивно веря в пустые обещания.
Ходит ли туда по‑прежнему Юлия?
– Я принесла тебе поесть, моя госпожа, – сказала ей служанка, вошедшая в покои.
– Спасибо, Лавиния, – сказала Феба, не оборачиваясь. Не нужно больше думать о Юлии. Что толку постоянно копаться в своем прошлом и думать, где именно она ошиблась? Последний раз, когда Феба пришла навестить свою дочь, Прим встретил ее и проводил в триклиний.
– Сегодня вечером она плохо себя чувствует, – сказал тогда Прим, но и без того было ясно, что Юлия пьяна. Когда Юлия увидела мать, она набросилась на своего мужа с такими проклятиями и оскорблениями, что Феба едва не лишилась чувств. Никогда она еще не слышала, чтобы ее родная дочь так разговаривала. Прим стоял рядом, явно обиженный, и извинялся за ее поведение, но это, судя по всему, приводило Юлию в еще большее бешенство. Пораженная и пристыженная, Феба покинула тот дом. И потом каждый раз, думая о том, чтобы снова навестить дочь, она чувствовала, что что‑то ей мешает. Иногда таким препятствием служила убежденность в том, что Юлию нужно оставить в покое, чтобы она сама нашла путь домой.
Юлия оказалась для Фебы потерянной, как и Марк. Помня о цели его поисков, Феба теперь не была уверена в том, что вообще увидит его живым.
Она попыталась переключить свои мысли от незавидной доли своих детей на нужды тех вдов, которых она собиралась навестить завтра. Она сделала для Юлии и Марка все, что могла. Если она будет пребывать в прошлом, ей труднее будет что‑то изменить в будущем. Она должна помогать тем, кому может помочь, и меньше думать о тех, кому она помочь не в силах.
Но это же ее родные дети. Как она может не думать о них? Как она может спокойно смотреть на их беды, даже если они сами в них виноваты?
Остро чувствуя одиночество и растерянность от того, что ей не с кем теперь поделиться своим чувством вины, Феба сжала железные перила и заплакала. В какой‑то степени и она виновата в бедах Юлии и Марка. Она не проявила к детям должной любви и не передала им тех знаний, которые помогли бы им выжить в этом мире. Но что она могла сделать для них сейчас? Ощущение беспомощности и безнадежности становилось невыносимым.
– Я потеряла их, Господи. Что мне теперь делать? О Боже, что мне теперь делать?
Феба задрожала, в голове зашумело. Она сжала пальцами горящие болью виски, вспомнив, как Юлия бежала по саду в объятия отца, когда он возвращался домой после долгих путешествий. Фебе казалось, она слышит звонкий смех дочери, когда Децим подбрасывал маленькую Юлию вверх, а потом прижимал к себе и говорил, какой она стала красавицей за то время, что его не было дома.
И вот, спустя годы, эта же дочь кричала о том, что ненавидит отца и желает ему смерти.