Эхо во тьме

Если Ты в силе и славе, Господь, почему мне не хватает смелости?
– Расскажи мне какую‑нибудь историю, Азарь.
Хадасса медленно вздохнула, пытаясь избавиться от раздражения. Юлия оставалась все такой же требовательной, как и раньше. Опираясь на палку, Хадасса помогла Юлии лечь. Накрыв ее одеялом, она подошла к другому дивану. Садилась она осторожно, потому что боль в ноге снова усилилась. Хадасса вытянула больную ногу и стала ее растирать, видя, что Юлия смотрит на нее и ждет. Хадасса думала о том, какую историю рассказать ей на этот раз.
– Было это в те времена, когда Израилем правили судьи и когда в этой земле настал голод. И вот однажды один человек из Вифлеема Иудейского, что в Иудее, отправился жить в Моав с женой и двумя сыновьями…
Юлия откинулась на спинку дивана и закрыла глаза, слушая скрипучий голос своей рассказчицы. Где‑то она уже слышала эту историю, но ей не хотелось вспоминать, где и от кого именно. Ей только хотелось на какое‑то время развлечься.
– Сыновья взяли себе в жены моавитянок; одну из них звали Орфа, а другую Руфь.
Юлия открыла глаза и в смятении посмотрела на Азарь.
– Это та самая история, в которой муж умер, а его жена вернулась в Иудею вместе со свекровью и познакомилась с каким‑то земледельцем?
Хадасса замолчала. Она крепко сцепила руки на коленях, всеми силами борясь с закипавшим в ней гневом.
– Да, моя госпожа.
– Я ее уже слышала, – болезненно вздохнула Юлия. – Но все равно, расскажи мне ее. Только пусть тот человек, с которым она встретится, будет не земледельцем, а воином, и пусть там будет несколько сражений. – Когда Азарь ничего не сказала, Юлия повернула голову и озадаченно посмотрела на нее. Азарь всегда выглядела такой спокойной. Поскольку ее лицо было закрыто, Юлия даже приблизительно не могла предположить, о чем она думает. Это и приводило Юлию в смущение. Может быть, Юлия ее обидела? – Ну, хорошо, – сказала она со страдальческим смирением. – Рассказывай так, как тебе хочется.
Хадассе теперь вообще не хотелось рассказывать эту историю! Закрыв глаза, она глубоко вздохнула, расстроившись от того гнева, который только что испытала. Когда она открыла глаза, то увидела, что Юлия по‑прежнему смотрит на нее.
– Ты сердишься на меня?
Она сказала это, как ребенок, который догадывается, что огорчил свою маму. Хадасса хотела было сказать, что это не так, но в последний момент передумала.
– Да, – бесхитростно сказала она, – я сержусь.
Она не знала, чем может кончиться такое признание, но не пожалела о том, что говорит открыто.
Юлия растерянно заморгала.
– Но почему? Потому что я слышала эту историю раньше? Я же не говорила, что она мне не нравится. История достаточно интересная. Я только попросила тебя немного ее изменить, чтобы она была интереснее. – Отвернувшись, Юлия с раздражением добавила: – Но если не хочешь, можешь этого не делать.
– Возможно, ты ее слушала раньше, но ты ее так и не услышала.
Юлия снова взглянула на Азарь, и в ее глазах внезапно вспыхнул гнев.
– Я слышала ее. И я вовсе не дура. Если хочешь, могу сама тебе ее всю рассказать. Мать звали Ноеминь, которая потом сама себя назвала Марой, потому что ей было горько от того, что она потеряла мужа и сыновей. Верно? А земледельца звали Вооз. Смешное какое‑то имя. Во‑оз. Придумали бы что‑нибудь покрасивее. Аполлон, например. Но, по крайней мере, он был красив! А Руфь была прекрасной невесткой, прекрасной женщиной. «Прекрасной женщиной»! Ишачила, как проклятая, делала все, что ей говорила ее свекровь. Как собирать колосья в поле – Руфь. Спать в ногах – Руфь. Выходи потом за Вооза, каким бы старым он ни был. Рожай от него первенца.
Она отвернулась.
– Бедная девочка, ничего‑то у нее своего не было, – с презрением сказала она.
– У Руфи была своя голова на плечах. Благородное сердце и ясный ум. И то и другое она посвятила Богу, и Бог благословил ее.
– Это ты так считаешь.
– Благодаря ее браку с земледельцем она стала прабабкой царя Давида. О царе Давиде знают даже в Риме, – парировала Хадасса.
Юлия снова повернулась к Хадассе, скривив губы в усмешке.
– Я, кажется, услышала в твоем голосе гордость, Азарь? И даже презрение?
Краска ударила в щеки Хадассе. Она посмотрела на самодовольное выражение лица Юлии, и ей стало стыдно. Она проявила гордость. Ей стало не по себе от этих презрительных слов Юлии.
– У Израиля, возможно, и был один царь Давид, – заносчиво сказала Юлия, – но у Рима были великие Юлий, кесарь Август, Веспасиан, Тит. Разве не этот совсем юный человек превратил древний Иерусалим в груду камней?
Хадасса очень хорошо помнила Тита.
– Да, моя госпожа, это так.
Когда она тихо произнесла эти слова, Юлия перестала смотреть на нее холодным взглядом. Слегка нахмурившись, она участливо спросила свою собеседницу:
– А где ты была, когда все это произошло?
– Я была там.
Юлия закусила губу и смущенно отвела глаза в сторону.
– Прости, что напоминаю тебе об этом. Иногда я говорю такие вещи, просто не подумав.
Эти неожиданные слова заставили Хадассу удивиться. Была ли Юлия по‑прежнему высокомерной и презирающей людей? Или же она стала более чуткой? Может быть, своими резкими словами она просто пыталась скрыть свою ранимость?
Господи, помоги мне. Я всегда любила ее, как сестру. Теперь же я не люблю ее настолько, что мне даже тяжело оставаться с ней в одном помещении. Когда я сижу и слушаю ее бесконечные жалобы и требования, мне хочется закричать на нее и напомнить обо всех тех страданиях, которые она мне причинила. Помоги мне посмотреть на нее Твоими глазами, Отец.
Когда Хадасса молилась, то почувствовала, что ей стало легче. Юлия была слепа и глуха к истине. Она была невежественна. Но разве можно отчитывать слепого за то, что он не может видеть? Можно ли сердиться на глухого за то, что он не слышит?
Юлия была заблудшей овцой, которая забрела в ядовитые заросли и слонялась среди терновника. Преследуемая волками, она упала в бурный поток, и ее понесло по течению. Как и все люди, она едва ли не с самого рождения жаждала того, чего ей не хватает, и отчаянно стремилась заполнить в себе духовную пустоту. Она верила в ложь Калабы, предавалась темным страстям Кая, доверялась коварным замыслам Прима, любила Атрета, человека, исполненного жестокости и ненависти. И стоит ли после этого удивляться, что сейчас грех тянул ее вниз непреодолимым грузом?
Хадасса почувствовала сострадание. Все ее существо было согрето этим чувством, и боль в ноге утихла.
– Я хотела рассказать тебе историю о Руфи, потому что это рассказ о женщине, которая была дочерью смешанного народа, ставшего на путь язычества. И в то же время ее сердце было готово принять Бога. Она решила оставить свой дом и семью и последовать за своей свекровью. Она сказала: «Твой Бог будет моим Богом». Бог благословил ее за ее веру не только при жизни, но и в последующих поколениях. И мы все благословлены через нее.
Юлия отрывисто засмеялась.
– Как мы можем быть благословлены через иудейскую женщину, которая умерла сотни лет назад?
– Среди потомков Руфи оказался и Иисус из Назарета, Спаситель.
Лицо Юлии окаменело при упоминании этого имени.
– Я знаю, что ты веришь в Него как в Бога, Азарь, но это еще не значит, что в Него должна поверить я.
Хадассе стало грустно от того упрямства, которое она увидела на лице Юлии.
– Нет, – сказала она, – ты поверишь в то, что выберешь для себя.
Юлия натянула на себя одеяло, сжав его в руках.
– Если Иисус и Бог, то это Бог, не имеющий никакой силы. – Пальцы Юлии побелели, сжимая одеяло. – Я знала одну девушку, которая верила в Него, и ничем хорошим это для нее не кончилось.
Хадасса закрыла глаза и опустила голову, поняв, что Юлия говорит о ней. В голосе Юлии при этих словах не прозвучало ни капли сожаления, и Хадасса уже стала задумываться, а был ли Александр так уж неправ в своих опасениях. Здесь Хадассе грозила опасность. Возможно, именно гордость и привела ее сюда, к Юлии, а вовсе не призыв от Господа. Сатана – ловкий обманщик. Хадассе захотелось сейчас же встать и уйти отсюда, закрыть за собой дверь и навсегда забыть о Юлии Валериан. Ей захотелось предоставить эту гордую молодую женщину ее собственной судьбе. Когда‑нибудь настанет день, когда все колени склонятся и все языки будут исповедовать Иисуса Христа как Господа. Даже Юлия.