Эхо во тьме

Почему, Господи? Почему?
Прометей поднял голову и отклонился назад, снова вглядываясь в лицо Хадассы. Он взял ее за руки и крепко сжал их.
– Не теряй надежды. Бог добр, а теперь Он показал мне, что Он всемогущ. – В его голосе не было ни тени сомнений, а лицо светилось радостью. – Ты жива, ты снова здесь. Как все это могло произойти, если не по Божьей воле?
И тут Хадасса заплакала без всякого стеснения, потому что ее потребность в поддержке стала ломать все преграды, все ее показное, внешнее спокойствие.
И теперь Прометей сел с ней рядом и стал ее утешать.

35

Марк вошел на виллу матери, не постучавшись. Когда он поднимался по ступеням, молодая рабыня, увидев его, выронила из рук поднос и воскликнула: «Господин Марк!». Звук падающего подноса и хрусталя эхом разнесся по перистилю. Испугавшись, служанка опустилась на колени и стала торопливо собирать осколки разбившейся посуды.

– Прости, мой господин, – произнесла она, глядя на него широко раскрытыми от удивления глазами. – Прости. Я просто совершенно не ожидала увидеть тебя.
– Надеюсь, это приятная неожиданность, – сказал Марк, улыбаясь ей. Она покраснела. Он пытался вспомнить, как ее зовут, но не смог. Она была довольно милой, и он помнил только, что еще отец приобрел ее вскоре после переезда в Ефес. – Не переживай, ничего страшного.
В этот момент с верхнего коридора, вероятно услышав звон посуды, спустился Юлий.
– Что случилось? Никто не пострадал? – Увидев Марка, он внезапно остановился. – Мой господин!
– Давно не виделись, Юлий, – сказал Марк, протягивая ему руку.
Юлий заметил, что на руке Марка не было его перстня. Он взял руку Марка и хотел было почтительно склониться перед ним, но Марк пожал ему руку как равному. Удивившись, Юлий отступил, испытывая некоторую неловкость. Марк Валериан никогда не славился фамильярным отношением к рабам, если, конечно, не считать юных и симпатичных рабынь.
– Твое путешествие было успешным, мой господин?
– Можно сказать, что да, – улыбаясь ответил Марк. – Я вернулся домой гораздо богаче, чем был, когда покидал его. – Его глаза искрились радостью. – А теперь я хотел бы повидать мать. Где она?
Юлий замялся. То, что ему придется сказать Марку, вовсе того не обрадует. Что тогда сделает этот молодой хозяин, вернувшийся домой?
– Она отдыхает на балконе, в своих покоях.
– Отдыхает? В такое время? Может, она больна? Наверное, опять эта лихорадка, – встревоженно сказал Марк. У нее уже проявлялись признаки лихорадки, когда он покидал дом.
– Нет, мой господин. Она не больна. Вернее, не совсем…
Марк нахмурился.
– О чем ты говоришь?
– Она не может ходить и разговаривать. Она частично может двигать левой рукой.
Испугавшись, Марк прошел мимо него и устремился к коридору. Юлий нагнал его еще до того, как тот дошел до двери.
– Прошу тебя, выслушай меня, мой господин, прежде чем увидишься с ней.
– Ну, говори быстрей, не тяни!
– Выглядит она не очень хорошо, но при этом находится в сознании. Она понимает, что вокруг нее происходит, что ей говорят. Мы даже придумали с ней свой язык, на котором общаемся друг с другом.
Марк отстранил Юлия и вошел в покои. Он сразу увидел мать, сидящую в кресле, похожем на маленький трон. Ее рука безвольно лежала на подлокотнике, тонкие пальцы были расслаблены. Голова была откинута назад, как будто Феба пила солнечные лучи. Поначалу Марк успокоился. Выглядела она хорошо.
Только подойдя к ней, он увидел, какие в ее внешности произошли перемены.
– Мама, – тихо сказал он, чувствуя боль в сердце.
Феба открыла глаза. Она так часто молилась за своего сына, что даже не удивилась, когда услышала его голос и увидела его стоящим перед ней на балконе. Он был таким же и в то же время изменился. Он был красив – само воплощение мужской красоты и силы, только стал старше и загорел на солнце.
– Мама, – снова сказал он. Когда же он опустился перед ней на колени и взял ее за руку, Феба поняла, что это не сон.
– А‑а‑а…
– Да, мама, я здесь. Я дома.
Она отчаянно пыталась протянуть к нему руки, но могла только сидеть и плакать. Ее слезы приводили его в смущение, и она пыталась остановить их.
– А‑а‑а… – произносила она, и ее левая рука сильно дрожала.
– Теперь все будет хорошо, – сказал ей Марк, и у него самого на глаза навернулись слезы.
В этот момент Юлий подошел к ним и положил Фебе руку на плечо.
– Твой сын вернулся.
Марк обратил внимание на то, как вольно, на его взгляд, Юлий прикоснулся к его матери. Он также отметил и выражение его глаз. В нем невольно проснулось чувство гнева.
– Я тебя больше не оставлю, – сказал Марк, вытирая слезы с ее щек. – Я найду тебе самого дорогого врача, которого только можно разыскать.
– Самый лучший врач ее уже осматривал, мой господин, – сказал ему Юлий. – Поверь мне, с расходами мы не считались. И все, что только можно было сделать, уже сделано.
Взглянув Юлию в глаза, Марк понял, что раб говорит правду. И все же ему было не по себе. Да, раб был предан своей госпоже, но Марк заметил, что те чувства, которые Юлий испытывал к Фебе, выходили далеко за рамки простой рабской преданности. Наверное, было хорошо, что Бог послал Марка домой именно в это время.
Марк обратил все свое внимание на мать, пристально вглядываясь ей в глаза. Он видел, что и она так же пристально смотрит на него. Один глаз смотрел ясно и осознанно, другой – неопределенно, смутно.
– Ошибался ли я, думая, что ты христианка? – спросил Марк.
Она дважды моргнула.
– Ты не ошибался, – пояснил ему Юлий.
Марк все смотрел на нее, не отрываясь.
– Один человек на берегу Галилейского моря сказал мне, что другие верующие молятся за меня. Ты ведь тоже молилась за меня, правда?
Она медленно закрыла глаза и снова открыла их.
Марк улыбнулся. Он знал, что именно станет для нее самым большим утешением.
– Тогда знай, мама. Бог ответил на твои молитвы. Я обрел Христа. А человек по имени Корнелий крестил меня в Галилейском море.
На ее глазах снова заблестели слезы. «А‑а‑а…» – произнесла она, и даже Марк понял, что это было проявлением радости и хвалы Богу. Ее рука снова затряслась.
Марк взял ее руку и поцеловал ладонь, затем приложил ее к своей щеке.
– Я пришел домой, мама. К тебе. И к Богу.

36

Следующие несколько дней Марк провел с матерью, общаясь с ней все то время, когда она не спала. Он рассказывал ей о своем путешествии, о беседах с Сатиром. Он вспоминал о своем пути в Иерусалим, о том, как стоял на развалинах храма и на том камне, на котором, возможно, Авраам едва не принес в жертву Исаака. Он рассказал ей о грабителях на дороге в Иерихон и о том, как Ездра Барьяхин и его дочь, Тафата, спасли ему жизнь. Рассказал он и о старой Деборе из Наина и о том, как она отправила его к Галилейскому морю. Он не забыл рассказать и об окружающей его пустоте, и о своем невыносимом отчаянии, и о своей попытке покончить с собой. В самом конце он с трепетом рассказал о Параклете и Господе.

– Я даже не знаю, тонул ли я, мама. Я только знаю, что почувствовал себя воскресшим. – Марк держал в своей руке руку Фебы, по‑прежнему красивую и изящную. – И теперь я знаю, что Иисус жив. Я вижу Его во всем, что нас окружает. – Марк вспомнил, как когда‑то то же самое говорила ему Хадасса. Но тогда он счел это глупостью. Теперь он сам видел, как это все ясно и неизбежно. – Но лучше всего я вижу Его в сердцах таких людей, как Дебора и Корнелий, в сердцах десятков других людей, с которыми я встречался. Но я ведь видел Его задолго до этого. – Марк видел Господа в жизни простой юной рабыни.
– Ха… да…
Марк опустил голову и положил свои руки на руки Фебы.
– Ха… да…
– Я помню и о ней, мама. Я всегда о ней помню.
– Ха… да…
– Мне ее тоже не хватает.
– Ха… да…
Марк поднял голову, борясь с тягостным чувством горя, которое до сих пор иногда давило на него.
– Она с Господом, – сказал он, желая утешить мать. И все же эта утрата была подобна незаживающей ране, которую уже ничем не залечить. Хадасса. Одно это имя звучало для Марка как синоним любви к нему. Как он мог быть таким глупцом?
– А‑а‑а…
– Тише, мама, – сказал Марк, пытаясь успокоить разволновавшуюся мать. Взгляд ее широко раскрытых глаз стал почти диким. – Если тебя это так расстраивает, давай не будем больше о ней говорить.
Она дважды моргнула.
– Ей нужно отдохнуть, мой господин, – сказал ему Юлий. – Врач сказал…
– Да, я помню. – Марк взял мать на руки и отнес ее в покои. – Поговорим с тобой позже, – сказал он ей и поцеловал ее в щеку.
Уложив мать, Марк выпрямился и посмотрел в глаза Юлию. Жестом он указал ему на дверь. Юлий вышел.
Молодая рабыня, та, которая уронила поднос в момент появления Марка на вилле, села рядом с постелью, чтобы присматривать за спящей Фебой.
– Позови меня, когда она проснется.
– Да, мой господин.
Марк вышел и закрыл за собой дверь в покои. Юлий стоял у перил и смотрел на перистиль. Марк вгляделся в этого мужчину, прищурив глаза.
– Скажи мне, только честно, какие у тебя отношения с моей матерью?
Лицо Юлия помрачнело.
– Я ее раб, мой господин.
– Ее раб?
– Я забочусь о ней с того самого момента, как она пережила удар.
– А до этого?
Тут Юлий сказал ему совершенно спокойным голосом:
– Не говори ничего такого, о чем потом пожалеешь.
Гнев Марка вспыхнул моментально.
– Кто ты такой, чтобы приказывать мне?
– Я помню, что я твой раб, мой господин, но вот что я тебе скажу: если ты произнесешь еще хоть одно слово, оскорбительное для твоей матери, я поступлю с тобой так, как поступил бы на моем месте твой отец, чего бы мне это ни стоило!
Пораженный, Марк стоял и смотрел на него. Юлий прекрасно знал, что этих слов вполне достаточно, чтобы его отправили на распятие.
– Ты ответил на мой вопрос необдуманно.
– Нет, мой господин. Я ответил честно. Госпожа Феба – самая благородная из всех женщин.
Марк стиснул зубы.
– А моя мать любит тебя так, как ты любишь ее?
– Нет, конечно!
Марк, однако, не был в этом уверен. Он несколько раз входил в покои, когда Юлий был с ней наедине. В голосе раба слышалась особая нежность, когда тот говорил с его матерью, а однажды, когда Юлий поднимал ее с кресла, Феба положила голову ему на плечо, явно испытывая от этого удовольствие.
Марк не знал, как ему относиться к этим взаимоотношениям, как не знал и того, имеет ли он право вообще как‑то судить о них. Где был он сам, когда мать в нем нуждалась? Юлий не отходил от нее, заботился о ней. Отдавал ей все свое внимание, оберегал ее. И в верности Юлия проявлялось не чувство долга, а любовь.
Марк опустил руки на перила. Ему вдруг стало стыдно.
– Я по своей природе ревнив, – признался он. – И вовсе этим не горжусь.
– Ты любишь свою мать.
– Да, я люблю ее, но это не оправдывает мои подозрения по отношению к тебе. Прости меня, Юлий. Я знаю, что без твоей заботы моей матери давно уже не было бы в живых. Я тебе очень благодарен.
Юлий был удивлен переменами, которые произошли в Марке. В нем появилось смирение, которого Юлий никогда у него раньше не видел.
– Не нужно ни о чем беспокоиться, мой господин. Для твоей матери я раб, и только.
– Ты для нее не просто раб. – Марк вспомнил выражение глаз матери, когда Юлий говорил с ней. Он положил руку на плечо Юлию и добавил: – Ты для нее самый дорогой друг.

37

Шли дни. Марк все ждал, что кто‑нибудь скажет ему о сестре, но никто не говорил о ней ни слова. Наконец, любопытство в нем победило, и он сам спросил, сколько прошло времени со дня последнего визита Юлии.

– Около шести месяцев, мой господин, – ответил ему Юлий.
– Шести месяцев?
– Да, мой господин.
– А она знает, в каком состоянии мать?
– Мы ее в неведении не оставляли, – сказал Юлий. – Несколько раз мы посылали за ней с этим известием, мой господин. Один раз госпожа Юлия приходила. Она была очень подавлена, увидев свою мать.
– Настолько подавлена, что решила больше сюда не приходить, – в сердцах выговорил Марк. Прости ее, Господи. Но самому ему хотелось задушить ее собственными руками. Гнев закипал в нем, а сердце, казалось, готово было выпрыгнуть из груди.
Юлий с сожалением выслушал эти слова Марка и подумал, что они, возможно, и не отражают истинного положения дел. В конце концов, никто не знает, почему Юлия с тех пор ни разу не появилась здесь, и со стороны Марка вряд ли было справедливо, по крайней мере сейчас, делать такие скоропалительные выводы. И раб стал думать, каковы могли быть причины ее долгого отсутствия.
– Выглядела она тогда довольно плохо, мой господин.
– Вероятно, от излишнего количества выпитого накануне вечером вина.
Юлия тоже часто посещали такие мысли, но вслух он их не высказал.
– Она сильно похудела.
Марк уставился на него.
– Ты, кажется, защищаешь мою сестру?
– Вовсе нет, мой господин. Я только забочусь о госпоже Фебе. А твоя мать ждет, когда вернется ее дочь.
Марк отвернулся, его лицо было напряженным.
– Она ждет госпожу Юлию так же, как ждала и тебя, мой господин.
Желваки заиграли на скулах Марка.
– Мило с твоей стороны, что ты напомнил мне об этом, – саркастически произнес он.
– Может быть, было бы разумнее выяснить, почему с тех пор госпожа Юлия здесь не появлялась, мой господин.
– Думаю, я и так знаю об этом, – сказал Марк, и в его словах была изрядная доля цинизма. – Калаба была настроена против каких бы то ни было отношений Юлии с матерью. Боялась, что если у Юлии появится хоть немного здравого смысла или приличия, то Калаба ее потеряет. – Зло усмехнувшись, он добавил: – Теперь, я думаю, ей беспокоиться нечего.
– Калаба Шива Фонтанея оставила Ефес около года назад.
Марк удивленно посмотрел на него.
– Интересно. А что ты еще слышал о моей сестре?
– Ходили слухи, что муж госпожи Юлии тоже уехал спустя несколько месяцев, после того как ты отплыл в Палестину. Насколько мне известно, с тех пор он не возвращался.
Марк задумался. Значит, бедная Юлия теперь совсем одна. Но она этого вполне заслуживает. Разве он не предупреждал ее, чем могут кончиться для нее эти отношения с Калабой и Примом? Он чувствовал, что примерно к этому все и придет. Калаба наигралась Юлией, и, в конце концов, та ей просто надоела, а Прим оставил ее без средств, хапнув все ее деньги, которые только смог увезти.
Как же сейчас обстоят у нее дела?
И почему, собственно, это волнует Марка?
Наверняка Юлия приходила к матери за помощью и, увидев, что никакой помощи она здесь не получит, ушла. Юлия никогда не любила находиться в обществе больных людей. Марк вспомнил, как она убежала из комнаты, когда вся семья собралась возле постели умирающего отца.
И все же ему не давала покоя мысль о сестре.
– Ты говоришь, она плохо выглядела?
– Да, мой господин.
Марка одолевали противоречивые чувства, самым сильным из которых была злость на Юлию. Он знал, чего Господь хочет от него, но не хотел смириться с этим. Ему хотелось помнить о том, что Юлия натворила, поставить некий щит против нежных чувств к ней. Она не заслужила нежности. Она заслужила только осуждение.
– Шесть месяцев, – мрачно произнес он. – Может быть, она уже умерла за это время.
Юлия насторожило холодное равнодушие, с каким Марк произнес эти слова. Неужели он и в самом деле надеется на смерть своей сестры?
– А если нет, мой господин? Твоей матери будет спокойнее и лучше, если она будет знать, что госпожа Юлия жива и здорова.
Лицо Марка напряглось. Он понимал, что Юлий прав. Если мать молилась за Марка, значит, она молилась и за Юлию.
Перспектива встретиться со своей сестрой вызывала в Марке тягостные чувства, дремавшие в нем последние несколько недель. Затишье перед бурей закончилось, и теперь Марк был захвачен самым настоящим жестоким ураганом эмоций. Когда‑то он поклялся больше никогда не разговаривать с Юлией. Давая такую клятву, он твердо намеревался сдержать ее. До конца. Но теперь он понимал, что ради матери ему придется забыть о своих чувствах. Что до Юлии, то ему было все равно, что с ней произошло.
– Хорошо, – хмуро произнес Марк, – завтра я выясню, что с ней стряслось.
Он помолился Богу о том, чтобы на следующий день он узнал, что ее давно нет в живых, и чтобы ему не пришлось больше возвращаться к этой теме.

38

Хадасса медленно, осторожно расчесывала Юлии волосы. Она заметила у нее на голове небольшие, величиной с монету, проплешины – еще один признак венерической болезни. Юлия в тот день сильно дрожала и страдала от острой боли в язвах. Хадасса дала ей немного мандрагоры и добавила в ванную специальные травы. И теперь Юлия пребывала в дремоте, сидя на балконе под полуденным солнцем. Легкий ветерок колыхал виноградные листья и доносил до виллы запахи оживленного города.

Проведя пальцами по шелковистым прядям, Хадасса стала заплетать длинные волосы Юлии. Закончив эту работу, она уложила заплетенную косу Юлии на плечо.
– Я принесу тебе что‑нибудь поесть, моя госпожа.
– Я не голодна, – вздохнула Юлия. – И пить не хочу. И не устала. Я и сама не знаю, чего мне хочется.
– Может, рассказать тебе какую‑нибудь историю?
Юлия покачала головой и с надеждой посмотрела на нее.
– А петь ты умеешь, Азарь?
– К сожалению, нет, моя госпожа. Не могу. – Инфекция и травмы повредили голосовые связки Хадассы, поэтому теперь она могла только говорить скрипучим голосом. – Я умею играть на лире.
Юлия отвернулась.
– У меня нет лиры. Была когда‑то одна в этом доме, но Прим разломал ее на части и сжег. – Тогда Юлия была даже рада этому, потому что инструмент напоминал ей о рабыне, которая играла на нем и пела песни о своем Боге.
– Я попрошу Прометея купить в городе.
Юлия прикоснулась дрожащей рукой ко лбу.
– Не трать деньги попусту. – Юлия грустно усмехнулась. Сколько денег она сама в прошлом истратила впустую? Подумав о том, сколько вообще у нее было денег, Юлия и поверить не могла, что теперь стала жить так бедно, как сейчас.
Хадасса положила руку на плечо Юлии.
– У тебя голова болит от жара, моя госпожа. – Прометей поставил рядом с диваном маленький столик, на котором был сосуд с ароматической водой и несколько платков. Хадасса смочила один из них и отжала. Потом она протерла Юлии лицо. – Постарайся отдохнуть.
– Я бы очень хотела отдохнуть. Иногда мне так хочется уснуть. Но иной раз я не хочу спать, потому что боюсь своих снов.
– А что тебе снится?
– Все, что угодно. Часто я вижу во сне тех людей, которых когда‑то знала. Последний раз, например, мне снился мой первый муж, Клавдий.
Хадасса продолжала протирать ей лоб и виски.
– Расскажи мне о нем.
– Он сломал себе шею, когда упал с лошади. – От нежного прикосновения Хадассы Юлия расслабилась. Рассказывая о своем прошлом, она вдруг почувствовала, как избавляется от этого тяжкого груза. – Он был неважным наездником. А потом мне еще сказали, что, перед тем как отправиться искать меня, он выпил несколько кубков вина.
Хадасса отложила платок в сторону.
– Мне очень жаль.
– А я тогда совершенно не горевала, – сказала Юлия ровным голосом. – По крайней мере, в то время. Я должна была пребывать в горе, но я его не чувствовала.
– А сейчас?
– Не знаю, – сказала Юлия и замолчала. – Да, – тихо добавила она после паузы. – Иногда. – Упрекнет ли ее Азарь? Юлия напряженно ждала. Азарь наклонилась к ней и взяла ее за руку. Юлия испытала к ней огромную благодарность, сжала маленькую, но крепкую руку этой женщины и продолжила: – Отчасти в этом была и моя вина. Он же отправился искать меня. А я поехала в лудус, посмотреть на тренировку гладиаторов. Я по ним с ума сходила. Особенно по одному из них. И столько раз еще до того дня просила Клавдия отвезти меня туда, но он не разрешал. Самым важным и интересным для него в жизни были его исследования религий народов империи. А мне от всего этого было так скучно, как и от него самого.
Она вздохнула.
– Я бы никогда не вышла за него, если бы отец меня не заставил. Клавдий был на двадцать лет старше меня, но вел себя как настоящий старик. – Юлия все говорила, пытаясь оправдать свои поступки, но чем больше она говорила, тем сильнее чувствовала виноватой именно себя. Почему то, что случилось так давно, до сих пор не давало ей покоя? А случай с Клавдием был лишь событием в длинной череде других, ему подобных.
Хадасса положила свою руку на руку Юлии.
– Ты была тогда еще слишком молода.
– Слишком молода для него, – сказала Юлия. Она снова тяжело вздохнула и грустно усмехнулась. – Думаю, Клавдий любил меня лишь потому, что я была похожа на его первую жену, но я же была совсем другим человеком. Представляю, какой шок он испытал потом, спустя несколько недель после нашей свадьбы.
– А ты знала его первую жену?
– Я, конечно, никогда ее не видела, слышала только, что она была благородной, доброй женщиной, разделяла с мужем его увлечение исследованиями. – Юлия подняла голову и посмотрела на покрывало, закрывающее лицо Азари, довольная тем, что не могла видеть лица своей собеседницы. – Я же была совсем не такой. Иногда я ловлю себя на мысли, что мне так хочется… – Она покачала головой и отвернулась. – Только одного желания здесь мало.
– Чего тебе хочется, моя госпожа?
– Чтобы я была хоть чуточку добрее.
Хадассе захотелось обнять ее, потому что это был первый случай, когда Юлия призналась в своих угрызениях совести.
– Я не хочу сказать, что мне хотелось бы полюбить его, – сказала Юлия. – Я и не могла бы его никогда полюбить, но если бы… – Она снова покачала головой. – О, я не знаю. – Она закрыла глаза. – Наверное, в этом нет никакого толку. Мне говорили, что нет никакого смысла жить прошлым, но ведь теперь это все, что у меня осталось. Видения прошлого.
– Иногда нам приходится возвращаться назад и вспоминать то, что мы сделали, и очищаться от прошлого, чтобы потом снова идти вперед.
Юлия безрадостно посмотрела на нее.
– Ради чего, госпожа Азарь? Я ведь не могу изменить прошлое. Клавдий мертв, и это уже в прошлом. И в этом всегда будет отчасти и моя вина.
– Это можно исправить.
Юлия грустно усмехнулась.
– То же самое мне когда‑то сказала Калаба.
Хадасса испугалась.
– Калаба?
– Да, Калаба Шива Фонтанея. О, я вижу, ты тоже слышала о ней. О ней, пожалуй, слышали все. – Губы Юлии скривились в горькой усмешке. – Она долго жила в этом доме, со мной. Почти год. Она была моей возлюбленной. Тебя это шокирует? – Юлия отдернула руку назад.
– Нет, – спокойно сказала Хадасса.
– Калаба говорила, что нам нет нужды жалеть о прошлом. Нам нужно только наслаждаться настоящим. – При этом Юлия язвительно засмеялась. – Однажды я рассказала ей о Клавдии. Она засмеялась и сказала, что я делаю глупость, жалея об этом. – При этом Юлия подумала, что делает не меньшую глупость, рассказывая это все Азари.
– Но ты все равно жалела?
– Немного, сразу после его смерти. А может быть, это было не жалостью, а страхом. Я не знаю. Я тогда боялась, что меня собираются отравить. Все рабы Клавдия любили его. Он был добрым хозяином. – Тут Юлия замолчала, о чем‑то задумавшись. Клавдий был добр и к ней. Он ни разу не сказал ей ни единого грубого слова, несмотря на то что она не проявляла к нему абсолютно никаких знаков внимания даже ради приличия. Осознав это, она испытала чувство стыда. – Позднее я стала часто вспоминать все то, что я ему наговорила и о чем теперь так жалею.
Юлия с трудом поднялась и сделала несколько шагов к балкону. Прислонившись к стене, она посмотрела в сторону моря.
– Вспоминаю я и о Кае. Это был мой второй муж. – Юлия ясно видела перед глазами его лицо, когда он умирал от яда, который она ему дала. Она травила его медленно, в течение нескольких недель. И только перед самой смертью он понял…
Юлия опустила голову.
– И что толку в том, что мы жалеем о прошлом?
– Это ведет нас к покаянию, а покаяние ведет нас к Богу.
– А Бог ведет нас к забвению, – добавила Юлия, вздернув подбородок. Зачем Азарь все время говорит о Боге? – С моря дует такой теплый ветер, – сказала Юлия, желая сменить тему. – Интересно, что это за корабли причаливают. У моего отца был целый флот. Товары на его кораблях привозили со всех концов империи. – Отец с Марком часто спорили о том, что нужно людям. Отец говорил, что прежде всего нужно возить хлеб для голодающих. Марк говорил, что людям нужен песок для арен. Марк оказался прав и выиграл у отца шесть торговых судов. И вот с этими кораблями он стал строить свое состояние. Сейчас Марк наверняка уже один из самых богатых торговцев в империи, тогда как она прозябает здесь в бедности, и само ее существование теперь зависит от доброты совершенно незнакомого ей человека.
Где же Марк сейчас? По‑прежнему в Палестине? По‑прежнему ее ненавидит?
Юлия могла это чувствовать на расстоянии. Где бы он ни был, что бы он ни делал, она знала, что эта ненависть просто горит в нем. Если Марк на что‑то настраивался, он шел в этом деле до конца. А он возненавидел ее навсегда.
Окончательно впав в депрессию, она отвернулась. Ей не хотелось думать о Марке. Ей не хотелось чувствовать себя виноватой в том, что она сделала. Она всего лишь пыталась защитить брата от него самого. Хадасса, какая‑то рабыня, опозорила его, отказавшись выходить за него замуж.