Эмма Скотт Зажечь небеса Ефимова Е., перевод на русский язык, 2020 Издание на русском языке, оформление. Ооо «Издательство «Эксмо»

Часть V
Февраль
Глава двадцать третья
Уэстон
Я выкатился со стоянки на беговые дорожки. Стадион был старше нашего амхерстского, располагался в нескольких милях к югу от города, и рядом с ним имелся гольф-клуб. Мужчины и женщины мчались на колясках треугольной формы, имевших три колеса – два сзади и одно спереди, на выступающей вперед раме. Гонщики сидели в колясках не как в обычных инвалидных креслах, а поджав под себя ноги.
Из небольшой толпы появился мужчина лет этак пятидесяти, в ветровке, обтягивающей брюшко, и подошел ко мне.
– Уэс Тёрнер?
– Это я. А вы – Иэн Браун?
– Зови меня «тренер». – Он пожал мне руку. – Фрэнк говорит, ты интересуешься гонками?
Я пожал плечами.
– Может быть. – Я посмотрел на пару гонщиков, как раз проносившихся мимо нас – наверное, они развили скорость миль тридцать в час. – Раньше я занимался бегом. – Я решил, что ничего не будет плохого, если я буду честным. – Мне не хватает скорости.
Иэн улыбнулся от уха до уха.
– Не сомневаюсь. Хочешь опробовать гоночную коляску?
– Конечно.
Пока я ехал следом за тренером к одной из модифицированных колясок, гонщики и тренеры из разных местных команд кивали мне. Я кивал в ответ.
– Вот наша стандартная гоночная коляска, – сказал тренер, указывая на модель с синей рамой. Судя по облупившейся краске и потертому сиденью коляски, она была далеко не новой. – Чтобы перебраться в нее из твоего кресла, нужно пересесть вот на эту боковую раму, а ноги поставить сюда. Потом садишься вот так, сгибаешь колени, и твои руки располагаются как раз над колесами.
Чувствуя себя так, словно за мной наблюдает большая часть населения Массачусетса, я подъехал к гоночной коляске и постарался следовать инструкциям тренера. В конце концов я сумел сесть, поджав под себя ноги, так что мою грудь зафиксировал потертый кожаный ремень, а руки свободно располагались над колесами.
– Как ею управлять?
Тренер показал мне пружинный механизм, расположенный между мной и передним колесом.
– Когда нужно повернуть налево, дергаешь вот так, влево. Когда нужно повернуть направо, дергаешь вправо. Вот ручной тормоз.
– Ладно, вперед.
Тренет тихо хохотнул.
– Вперед, говорит он.
Он нахлобучил мне на голову шлем и протянул специальные перчатки – незаменимая для гонщика-колясочника вещь, ведь во время гонки нужно очень быстро крутить колеса.
– Для начала поезжай медленно, – предупредил тренер. – Попривыкни к коляске.
– Само собой, – заверил я его. – Медленно и аккуратно.
Я вытащил из рукава подключенные к айподу наушники – те самые, которые раньше надевал во время пробежек, включил песню «Natural» группы «Imagine Dragons» и выехал на центральную дорожку. Я быстро почувствовал баланс коляски и понял, насколько она быстрее обычного инвалидного кресла. Потребовалась пара минут, чтобы освоить повороты, а потом я покатил вперед, крутя колеса всё быстрее и быстрее.
Где-то позади тренер заорал, чтобы я ехал медленнее.
«Гори всё синим пламенем».
Я врубил музыку на полную громкость.
Беговая дорожка мчалась мне навстречу, быстрее, чем во время пробежек. Руки болели от напряжения, в кровь хлынул адреналин, неся с собой волну воспоминаний о былых забегах. Я чувствовал горе, оживление, ностальгию, а еще предвкушение того, что несет мне будущее.
Песня лилась мне в уши, как мой личный гимн, который я бросал в лицо всему свету.
«Вот так-то, уроды, – думал я. – Пусть я на самом краю, но я не дрогну».
Я крутил колеса всё быстрее и быстрее, лихо поворачивал, чтобы вписаться в изгиб беговой дорожки.
В последний раз проходя поворот, я едва не упал на траву, резко свернул в другую сторону, чтобы выровняться, и вылетел на соседнюю дорожку – в настоящей гонке такой фортель скорее всего означал бы столкновение с другим гонщиком.
Но я был быстр. Черт побери, я летел, как птица.
Я пересек финишную черту, проехав мимо тренера – тот стоял на центральной дорожке и махал мне обеими руками. Я воспользовался ручным тормозом, чтобы остановить коляску, и снял шлем. Потом выключил музыку, и песня у меня в ушах сменилась громкими аплодисментами – другие гонщики и зрители хлопали мне.
Подошел тренер Иэн, и сначала мне показалось, что он вне себя от злости, однако он хохотал.
– Ну и ну, один раз живем! – Он хлопнул меня по плечу. – А ты чокнутый засранец.
– У вас найдется место для чокнутого засранца? – спросил я.
Я запыхался, и из-за прерывистого дыхания неприкрытая надежда в моем голосе была не так слышна.
– Вообще-то есть.
Через несколько часов я на своем инвалидном кресле лихо подкатил к зданию факультета искусств, а потом добрался до двери кабинета профессора Ондивьюжа. Я въехал в кабинет без стука, но профессор спокойно поднял глаза от книги и поглядел на меня с веселым изумлением.
Тяжело переводя дух, я с размаху припечатал листок со стихом «Руки в грязи» к письменному столу профессора.
– Как же я задолбался.
– Я тоже очень рад вас видеть, мистер Тёрнер, – сказал профессор Ондивьюж, забирая принесенный мною листок. – Этот стих написали вы?
– Ага, угадали. И знаете, где я только что был? На стадионе, ездил на долбаной гоночной инвалидной коляске.
Профессор выставил перед собой открытую ладонь.
– Тс-с-с, я читаю.
Я вздернул кресло на два задних колеса и, пока профессор читал, балансировал, стараясь не упасть. Наконец профессор Ондивьюж откинулся на спинку стула и, не выпуская из пальцев листок, другую руку прижал к губам.
– Итак? – спросил я, с грохотом опускаясь на все четыре колеса.
– Судя по тому, как написано это стихотворение, я бы не сказал, что его автор «задолбался».
– Неважно, насколько оно плохо написано; суть в том, что я вообще его написал. Я снова пишу. Мне хочется сочинять. Мне плохо от одного вида учебников по экономике. О, а я говорил, что вступил в команду гонщиков-колясочников?
– Сдается мне, друг мой, ты, как и написано в этом стихотворении, выходишь из темного леса своей травмы в свет нового дня. Остается лишь один вопрос: почему ты не празднуешь? Почему не гордишься собой? – Он помахал листком со стихотворением. – Уэстон Тёрнер, попробуй хоть одну минуту порадоваться своему триумфу.
Я сгорбился.
– Я бы радовался, но это она вернула меня к жизни, а я не могу праздновать вместе с ней.
Профессор Ондивьюж отложил лист бумаги в сторону и сложил ладони «домиком».
– Ты так и не рассказал ей правду.
– Не рассказал. И теперь, когда я снова могу писать, я должен ей признаться. Следовательно, я дико задолбался. – Я с силой потер ладонями лицо, и нейлоновые перчатки, подарок Отем, больно впились в кожу. – Господи, я не могу сделать ничего хорошего, обязательно всё изгажу.
– Что тебе мешает рассказать ей всю правду?
– Помимо того, что, признавшись, я ее потеряю? Помимо того, что я впервые за долгое время счастлив?
– А есть еще что-то помимо всего вышеперечисленного?
– Я ей лгал. Врал ей в лицо. Манипулировал ее чувствами… – Я покачал головой, чувствуя глубокое отвращение к самому себе. – Она наконец поверила в себя и в меня. Рассказав ей правду, я ее просто убью…
Профессор Ондивьюж кивнул.
– И всё же так дальше продолжаться не может? – мягко спросил он. – Потому что ты любишь ее, а она любит тебя.
Его слова хлестнули меня по сердцу раскаленной плетью, я зажмурился.
– Боже. Возможно. Не знаю.
Но в голове уже прокручивались воспоминания, связанные с Отем. Наши с ней долгие беседы и веселый смех. Она постоянно заходила ко мне, носилась со мной, а я поддразнивал ее и называл сентиментальной. На Рождество она подарила мне объятие, которое было лучше, чем секс. Как она смотрела на меня в отеле «Ритц»: она видела меня, а не инвалидное кресло. Она никогда не смотрела на это проклятое кресло.
«Она влюблена в мою душу, – сказал Коннор. – А моя душа – это ты…»
Скрипнул стул, а в следующую секунду профессор Ондивьюж присел на край стола и положил руку мне на плечо, как будто благословлял меня.
– Если есть любовь, есть и надежда на прощение.
– Мне не нужно ее прощение, – прошептал я. – Не хочу снова причинять ей боль.
– Возможно, избежать этого не удастся, но знай: ты достоин прощения, и неважно, как сильно ты ее ранил. На мой взгляд, Уэс, вся проблема изначально была в твоей броне; ты так ее укрепил, что она не столько защищала тебя, сколько тянула вниз.
Он снова сел за стол, выдвинул один из ящиков и положил на столешницу красного дерева какую-то бумагу.
– Это заявление на посещение моих занятий в качестве вольного слушателя. Заполни его. Напечатай свое стихотворение и будь готов его сдать. Рассчитываю увидеть тебя в понедельник утром. Никаких исключений.
Я ухватился за бумагу, как за спасательный трос.
– Обязательно буду.
Я уже развернул кресло к двери, но профессор Ондивьюж меня окликнул.
– Уэс, еще кое-что.
– Да?
– Прости себя за то, что ты ее обманул. Переверни эту страницу своей жизни. Торжественно поклянись начать всё заново, но на этот раз всегда говори своей любимой только правдивые слова, и пусть они исходят из твоего сердца. Потому что вы оба заслуживаете счастья.