Герой нашего времени

6-го июня.
Нынче поутру Вера уехала с мужем в Кисловодск. Я встретил их

---

карету, когда шел к княгине Лиговской. Она мне кивнула головой: во
взгляде ее был упрек.
Кто ж виноват? зачем она не хочет дать мне случай видеться с нею
наедине? Любовь, как огонь, – без пищи гаснет. Авось ревность сделает то,
чего не могли мои просьбы.
Я сидел у княгини битый час. Мери не вышла, – больна. Вечером на
бульваре ее не было. Вновь составившаяся шайка, вооруженная лорнетами,
приняла в самом деле грозный вид. Я рад, что княжна больна: они сделали
бы ей какую-нибудь дерзость. У Грушницкого растрепанная прическа и
отчаянный вид; он, кажется, в самом деле огорчен, особенно самолюбие его
оскорблено; но ведь есть же люди, в которых даже отчаяние забавно!..
Возвратясь домой, я заметил, что мне чего-то недостает. Я не видал ее!
Она больна! Уж не влюбился ли я в самом деле?.. Какой вздор!
7-го июня.
В одиннадцать часов утра – час, в который княгиня Лиговская
обыкновенно потеет в Ермоловской ванне, – я шел мимо ее дома. Княжна
сидела задумчиво у окна; увидев меня, вскочила.
Я вошел в переднюю; людей никого не было, и я без доклада,
пользуясь свободой здешних нравов, пробрался в гостиную.
Тусклая бледность покрывала милое лицо княжны. Она стояла у
фортепьяно, опершись одной рукой на спинку кресел: эта рука чуть-чуть
дрожала; я тихо подошел к ней и сказал:
– Вы на меня сердитесь?..
Она подняла на меня томный, глубокий взор и покачала головой; ее
губы хотели проговорить что-то – и не могли; глаза наполнились слезами;
она опустилась в кресла и закрыла лицо руками.
– Что с вами? – сказал я, взяв ее руку.
– Вы меня не уважаете!.. О! Оставьте меня!..
Я сделал несколько шагов… Она выпрямилась в креслах, глаза ее
засверкали…
Я остановился, взявшись за ручку двери, и сказал:
– Простите меня, княжна! Я поступил как безумец… этого в другой
раз не случится: я приму свои меры… Зачем вам знать то, что происходило
до сих пор в душе моей? Вы этого никогда не узнаете, и тем лучше для вас.
Прощайте.

---

Уходя, мне кажется, я слышал, что она плакала.
Я до вечера бродил пешком по окрестностям Машука, утомился
ужасно и, пришедши домой, бросился на постель в совершенном
изнеможении.
Ко мне зашел Вернер.
– Правда ли, – спросил он, – что вы женитесь на княжне Лиговской?
– А что?
– Весь город говорит; все мои больные заняты этой важной новостью,
а уж эти больные такой народ: все знают!
«Это шутки Грушницкого!» – подумал я.
– Чтоб вам доказать, доктор, ложность этих слухов, объявляю вам по
секрету, что завтра я переезжаю в Кисловодск…
– И княгиня также?..
– Нет, она остается еще на неделю здесь…
– Так вы не женитесь?..
– Доктор, доктор! посмотрите на меня: неужели я похож на жениха или
на что-нибудь подобное?
– Я этого не говорю… но вы знаете, есть случаи… – прибавил он,
хитро улыбаясь, – в которых благородный человек обязан жениться, и есть
маменьки, которые по крайней мере не предупреждают этих случаев…
Итак, я вам советую, как приятель, быть осторожнее. Здесь, на водах,
преопасный воздух: сколько я видел прекрасных молодых людей,
достойных лучшей участи и уезжавших отсюда прямо под венец… Даже,
поверите ли, меня хотели женить! Именно одна уездная маменька, у
которой дочь была очень бледна. Я имел несчастие сказать ей, что цвет
лица возвратится после свадьбы; тогда она со слезами благодарности
предложила мне руку своей дочери и все свое состояние – пятьдесят душ,
кажется. Но я отвечал, что я к этому не способен…
Вернер ушел в полной уверенности, что он меня предостерег.
Из слов его я заметил, что про меня и княжну уж распущены в городе
разные дурные слухи: это Грушницкому даром не пройдет!