«люди и конфликты эпохы глазами сатиры на примере произведения м. М зощенко»

2. Сатирическая новелистика М. Зощенко
На долю Михаила Михайловича Зощенко выпала слава, редкая для человека литературной профессии. Ему понадобилось всего три-четыре года работы, чтобы в один прекрасный день вдруг ощутить себя знаменитым не только в писательских кругах, но и в совершенно не поддающейся учету массе читателей [36].
Биография замечательного русского писателя Михаила Михайловича Зощенко (1895-1958гг.) насыщена разнообразными событиями. В 20 лет ушел добровольцем на Первую мировую войну. Был ранен, четырежды награжден. После февральской революции, при Временном правительстве, работал начальником почт и телеграфов. Судьба не раз испытывала этого человека. Он был и пограничником, и командиром пулеметной команды, и секретарем полкового суда. Демобилизовавшись, он попробовал себя в роли писателя. Богатый жизненный опыт пригодился, стал материалом его сатирических рассказов [37].
Яркость и комичность образов в его прозе, уникальность и уместность его сатиры в любые времена, стали залогом успеха его произведений. Коммуналки, высмеивание воров-казнокрадов, бескультурье быстро разбогатевших нэпманов. Глупость возводится в степень гротеска, доводится до абсурда и уничтожается смехом над собой. И ведь всё это жизнь — ни одной надуманной истории [7]. Каждая чему-то учит, в каждой своя мораль — пусть и порядком приглаженная советской цензурой. Творчество Зощенко не просто юмор, а злободневная сатира, которая оказывается близка и понятна нам в современности [10].
Поразивший Зощенко с первых же шагов его творчества разрыв между масштабом революционных событий и консерватизмом человеческой психики сделал писателя особенно внима тельным к той сфере жизни, где, как он писал, деформируются высокие идеи и эпохальные события. Так, инертность человеческой природы, косность нравственной жизни, быт стали основными объектами художественного понимания Зощенко.
«Я был жертвой революции»,— заявляет один из героев Зощенко в момент, когда высоко ценились революционные заслуги. Это рассказ «Жертва революции». Читатель ждет описания крупных событий в этом произведении, но в нем все буднично. В рассказе главного героя революция видится через призму обыденных событий: натирания полов, мелких дел по хозяйству. Где-то гремят бои, где-то слышатся выстрелы, а герой все думает о натертых полах, о пропавших хозяйских часиках. Ровным перечислением мелких событий в жизни главного героя Зощенко наметил контуры мира, где не существует резких сдвигов и где революция не входит в сознание человека как решающий катаклизм эпохи [8].
Эти два мира не выдуманы автором, они действительно существовали в общественном сознании, характеризуя его сложность и противоречивость. Наделавшая немало шума фраза Зощенко: «А мы потихонечку, а мы полегонечку, а мы вровень с русской действительностью» — вырастала из ощущения тревожного разрыва между двумя мирами, между стремительностью фантазий и русской действительностью. У Зощенко был свой ответ: проходя путь, лежащий между этими мирами, высокая идея встречала на своем пути препятствия, коренившиеся в инерции психики, в системе старых, веками складывавшихся отношений между человеком и миром.
В поведении людей с неразвитым сознанием Зощенко увидел опасную, скрытую потенцию: они пассивны, если «что к чему и кого бить не показано», но когда «показано», они не останавливаются ни перед чем, и их разрушительный потенциал неистощим: они издеваются над родной матерью, ссора из-за ершика перерастает в целый бой («Нервные люди»), а погоня за ни в чем не повинным человеком превращается в злобное преследование («Страшная ночь») [10].
В чем значение этого открытия? Не только в том, что писатель опроверг версию идеологов о быстром рождении «нового человека». Как художник, он запечатлел другой феномен: в сознании людей старые привычки и представления укоренены так глубоко, что даже когда одна идеология сменяет другую, в человеке сохраняются все прежние представления о жизни.
Критика нападала на Зощенко за его мелковатого героя, он оправдывался, сам не понимая, какую бесценную услугу оказал современникам, сделав центром изобразительной системы способ мышления героя.
В данном параграфе проанализируем следующие произведения М.Зощенко: «Не надо иметь родственников», «Аристократка», «Баня», «Нервные люди», «Монтер».
Рассказ «Не надо иметь родственников» (1923) повествует о том, как в трамвае встречаются дядя, приехавший в город, должно быть, из деревни, и его племянник, оказавшийся кондуктором. Тимофей Васильевич почти три дня искал своего Серёгу, которого так хотел повидать после семилетней разлуки. Радости его нет предела, когда он, протянув руку с гривенником, узнаёт того, кого так долго разыскивал. Зощенко великолепно передаёт искреннее волнение дяди восклицаниями, вопросами, обращением к пассажирам, повторением одних и тех же фраз, его смехом, прибаутками. На лице приехавшего счастливое выражение. На короткое время и в его племяннике проявляется подобие человечности. Он конфузится, готов, раздав билеты, начать беседу с родственником. Но всё это только на миг. Стоило дяде неосторожно назвать (да ещё несколько раз!) племянника кондуктором, напомнив о его «должности», как в этом Серёге исчезает всё человеческое, и он ведет себя, как заводная машина. Он начинает требовать от дяди платы за проезд. Требование это возникает неожиданно, и в сюжете рассказа слово «вдруг» обретает зловещую выразительность. Начинается вторая часть произведения, приводящая персонажей к ссоре, скандалу, разрыву отношений. Композиция рассказа М. Зощенко строится аналогичным образом. Перед дядей «вырастает» только кондуктор, который ощущает себя советским чиновником, дорвавшимся до «поста», до какого-то распределения. Пусть пока не квартир, а только трамвайных билетов, но он уже что-то раздаёт, наводит порядок, от него зависят люди. Быть может, дядя стоит на чиновничьей лестнице выше, но племянник этого не знает и, используя советско-революционную фразеологию («товарищ дядя», «государственный трамвай», «народный»), сначала требует платить, а потом и сойти. Тем самым он прогоняет родного человека из вагона подвластного ему транспорта [31].
Но это черствое бездушие, глухота к проявленному доброжелательству, официальный чиновный тон в неподходящей ситуации меняют и дядю. Из человека с видимым широким размахом он превращается в грубияна и хама (не исключено, что это подлинные его свойства). Законную, в сущности, плату за проезд он называет грабежом, мародёрством; дражайшего племянника называет «свиньёй», «сопляком», «сукиным сыном», снова, но уже за поддержкой, обращается к свидетелям. Он тоже прибегает к демагогии, говоря о своём «трудовом гривеннике», заявляет о своей готовности и праве ездить на дармовщину. На лице его написана ярость. И кончается всё тем, что дядя грозит расстрелять своего сопляка, тем более что у него «много концов в Смольном».
Советскому сатирику оказывается близкой и та тема «маленького человека», которая так волновала всегда русских классиков. Однако, выявляя такого персонажа из мещанской среды, Зощенко ставит акцент не на второе, а на первое слово, обнаруживая поразительное измельчание личности «уважаемых граждан», готовых оскорбить, ошельмовать, раздавить другого («Китайская церемония»), ограбить («Воры»), лишить людей необходимого, напакостить («Монтер»), подстроить диверсию или подвергнуть опасности («Тормоз Вестингауза») [10].
Поэт и критик В. Ходасевич в своей статье «Уважаемые граждане» подсчитал, что на 99 зощенковских рассказов, входящих в два сборника, приходится 35 «отчетливо выраженных уголовных деяний, совершаемых то в одиночку, то скопом». Здесь встречается 99 людей, «которым есть за что отвечать перед судом». Тут и убийство, и изготовление фальшивых денег, и подлог, и мошенничество, и драки, и побои, и членовредительство, не говоря уже о воровстве, пьянстве и сквернословии. Это именно воинствующие, агрессивные обыватели, и Зощенко не устаёт обличать их и высмеивать их потуги казаться важными и значительными. Раскрывает сатирик также пошлую грязь и «на семейном фронте», в сфере личных отношений, где хамство, невежество и глупость проявляются не менее красноречиво, чем в области общественных отношений [31].
Рассказ «Аристократка» (1923) относится к произведениям этого рода. Он написан от лица некоего Григория Ивановича, который является одновременно и действующим лицом, и повествователем. Комедийность этой новеллы основана на том, что рассказчик имеет желание быть культурным, водиться с красивыми женщинами чужого круга, пускать пыль в глаза своей галантностью, но сам тёмен и бескультурен, хамоват и откровенно скуп [7].
К тому же у этого водопроводчика так резко обострено его классово-пролетарское чувство, так неусыпна его нетерпимость к людям иных прослоек, что сознание это подавляет всякое подобие любви или даже увлечения. На этих противоречиях строится «Аристократка», что и является источником смеха, весёлого и едкого одновременно. Отсюда те многочисленные комедийные ситуации, в которые попадает герой (прогулка с дамой по улице, где он молчаливо «волочится, что щука»; пребывание в театре на совершенно разных местах; вопрос героя в антракте у приглашенной «действует ли тут водопровод?»; кружение «этаким гусем, этаким буржуем нерезанным» вокруг героини; отсутствие необходимых денег для расплаты за пирожное; неумеренное напряжение во время угощения; скандал в буфете).
Смех возникает и благодаря тем выражениям, особым словечкам, которыми так богата речь рассказчика и на которые Зощенко — изумительный выдумщик. Чего стоят, например, высказывания типа: «А в своё время я, конечно, увлекался одной аристократкой», «в театре она и развернула свою идеологию во всём объеме»; «стоит этакая фря», «пожалуйста, — говорю, — живите»; «только глазами стрижёт. И зуб во рте блестит»; «сижу на верхотуре и ни хрена не вижу» и многие другие. Но верхом совершенства являются, конечно, великолепное сочетание подхваченного откуда-то наукообразного слова и просторечного фразеологизма: «хозяин держится индифферентно — ваньку валяет», а также разгневанное требование кавалера оставить пирожное: «Ложи, — говорю, — взад!», «Ложи, — говорю, — к чертовой матери!». Тут, конечно, весь он, как на ладони, этот ухажер: скряга, матерщинник, невежественный грубиян, пролетарский «гегемон», люто ненавидящий «аристократию» [10].
Раскрывается одно из главных конфликтных отношений в сатирических рассказах писателя, отмеченное исследователем Ю.К. Щегловым, — столкновение героя и органически чуждой ему культуры. Поэтому эпизод посещения театра, центральный в композиции новеллы «Аристократка», становится таким существенным: внешне благопристойный «позитив» становится антикультурным «негативом». Оба претендента на модную «культурность» ничего не увидели и не услышали в опере, тем более ничего из неё не вынесли, кроме ощущения томительной скуки и шумного скандала. Ни одной репликой о спектакле персонажи так и не обмолвились [31].
Смех при чтении рассказа «Баня» (1924) держится на том, что, с одной стороны, показано нелепо устроенное банное хозяйство и отвратительное поведение обывателей, а с другой — бестолковость и неуклюжесть самого рассказчика. В силу этих причин герой оказывается в комическом положении несколько раз: некуда голому человеку девать номерок, не хватает тазов, тем более что «один гражданин в трёх шайках моется»; рассказчика уличают в воровстве одной из них, а потом он крадёт другую; некуда сесть с уже добытой посудиной; среди выданного белья оказываются чужие штаны; смывается номерок от пальто; не выдают деньги за потерянное мыло. В то же время и характер этого повествователя комичен. Он долго соображает, куда привязать полученные номерки, целый час мается, моется стоя; примиряется, «как рохля», с эгоизмом и наглостью; из-за стирки белья остается недомытым; теряет свой номерок; уходит в рваной одежде, лишенной пуговиц; забывает в бане мыло, так что дома домываться будет нечем. Столкновение комического характера с комедийными обстоятельствами поддерживается многообразными речевыми средствами юмора (искажением привычных слов, просторечиями, вульгаризмами, повтором выражений «грех один» и «не в театре»). Смешно и оттого, что мы нередко ожидаем одной реакции рассказчика на случившееся, но он поступает прямо противоположным образом («Стоя мыться — какое же мытьё? Грех один. Хорошо. Стою стоя...»). Комизм бессмысленного ожидания, неожиданности, сращенной с комизмом глупости и ее механического повторения, даёт поразительный художественный эффект [8].
В основе рассказа «Нервные люди» (1925) лежит как будто драматическая ситуация: драка, закончившаяся увечьем инвалида и кровью, а затем судом и тюрьмой. Однако Зощенко подаёт её в комедийном освещении. Нелеп и смешон повод, из-за которого началась потасовка, — из-за примусного ёжика. Это очень напоминает тяжбу из-за «гусака» у Гоголя. Забавно и объяснение истоков происшедшего: « народ очень уж нервный » после гражданской войны. Читатель понимает, что этот изображенный народ «расстраивается по мелким.пустякам» вовсе не по этой причине (прошло уже немало лет со времени окончания войны), а вследствие мещанской психологии и откровенной наглости. Это относится буквально ко всем участникам драки — завсегдатаям коммунальной кухни. Мастерство М.Зощенко сказалось в том, как искусно сопроводил он показанное происшествие массой метких, «говорящих» деталей, ярко характеризующих скандалистов. Любопытно, например, что в кухню жильцы не входят, а «влезают». И, словно тараканы, они «бросаются» по своим комнатам, когда возникает опасность [31].
Примечательны и фамилии «нервных людей»: Кобылина, Кобылий... Это же персонажи с «лошадиными фамилиями». Снова возникает параллель с ранним Чеховым. А другая фамилия «Щипцова» напоминает о щипцах для удаления зубов, о чеховской «Хирургии». «Животность» персонажей передаётся и описанием внешности их, и системой сравнений (Иван Степаныч сообщает, что он в кооперации «ровно слон работает»). Смешон и рассказчик, чей сказ сопровождается нелепыми словесными оборотами и вставными конструкциями («Инвалиду Таврилову последнюю ногу чуть было не оторвали»; примус, «провались совсем, не разжигается»; от удара кастрюлей «инвалид — брык на пол и лежит. Скучает»; «пожалуйста, отвечает, подавитесь...»). Рассказы такого типа рождают яркую эмоциональную реакцию читателей [7].
Героем новеллы «Монтер» (1926) является ещё один «уважаемый гражданин». Он служит в театре монтёром и убежден, что главной фигурой здесь является вовсе не актёр, не режиссёр или дирижёр, а именно он — Мякишев. Однако Иван Кузьмич пребывает в явно плохом расположении духа. Когда весь театр «снимали на карточку», монтёра этого «пихнули куда-то сбоку, мол, технический персонал. А в центр, на стул со спинкой, посадили тенора». Герой рассказа исполнен непомерных претензий. А тут ещё не дают контрамарки двум девицам, знакомым монтёра, появившимся перед самым спектаклем, когда зал оказался переполненным. Возмущенный Мякишев негодует: «Ах так, говорит. Ну так я играть отказываюсь». И выключает по всему театру свет. Пусть знают теперь, «кого сбоку сымать, а кого в центр сажать». Амбициозность монтёра смешна и нелепа. Стремление утвердить себя на роли хозяина жизни становится характерным для обывателя, особенно если он «гегемон» по происхождению и имеет «классовое чутьё» [31].
Если бы Зощенко оставался только сатириком, ожидание перемен в человеке могло бы стать всепоглощающим. Но глубоко скрытый за сатирической маской морализм писателя, даже интонационно напоминая Гоголя, обнаружил себя в настойчивом стремлении к реформации нравов. С конца 20-х — начала 30-х годов сам Зощенко стал считать свою позицию созерцательно-пассивной, немного недооценивая возможности сатирического изображения, игнорируя природу собственного художественного видения [20].
Пережив революцию, М.Зощенко по себе знал и чувство страха перед его величеством случаем и несовпадением человека с самим собой, и леность сознания, не сумевшего преодолеть жуткую правду реальной жизни. Свое личное несовпадение с окружающей жизнью, невозможность слиться с нею он относил к самому себе и в себе же пытался найти причины, как он говорил, своей мрачности. Отчасти он был прав. В 40-е годы настороженное отношение критики к его «издевательским», как отмечалось, «анекдотам» о революции было поставлено в прямую связь с аполитичностью «Серапионовых братьев» и в конце концов в 1946 году закончилось громким политическим скандалом, что стоило Зощенко здоровья и сократило его жизнь. В 1958 году писатель умер [36].
Читая рассказы и фельетоны М. Зощенко, всегда смеешься, как смеялись и современники писателя. Но потом с некоторым страхом начинаешь замечать, что при всей юмористичности изложения, при всех забавных и виртуозных поворотах сюжетов произведения не дают поводов для веселья. И в самом деле, как же мы жили все эти долгие десятилетия, если нас и зощенковских героев мучают одинаковые проблемы, т. е. мы по-прежнему находимся там, откуда хотели уйти? Бег на месте хорош для утренней зарядки, но не для общественного развития. Вот тут-то и видишь, что ни уровень жизни, ни уровень нравственности принципиально не изменились [26].
Взять хотя бы жилищный кризис, от которого сатанели зощенковские обитатели коммуналок. Мы строим, строим, строим, рапортуем о миллионах квадратных метров и сотнях тысячах новых квартир — и они действительно есть,— но жилищный кризис остается. А самодурство и непрофессионализм больших и малых начальников, многократное осмеянное писателем! А издевательские, бессмысленные и бесчисленные чиновничьи правила и установления, по поводу которых выпущено столько сатирических стрел! Вот, правда, одно обстоятельство, вроде бы переменившееся: персонажи Зощенко постоянно озабочены нехваткой денег, мы же утверждаем, будто средств у населения скопилось непомерно много (не принимая, конечно, в расчет сорок, пятьдесят, если не все восемьдесят миллионов тех, кто живет за чертой бедности) [31].
Почти в каждом сатирическом произведении писателя находятся неоспоримые приметы сегодняшнего дня. Что же касается нравственного состояния послереволюционного и нынешнего общества, то, хотя факторы, влиявшие на него тогда и влияющие теперь, тождественны не на все сто процентов, главные из них совпадают, ибо, как ни крути, а бытие все-таки определяет сознание. За какую нить ни потяни — обнаружишь разительную одинаковость житейского и социального поведения обитателей двадцатых годов и наших современников.
О чем писал Зощенко? Об одичании человека, замороченного барабанным боем пропаганды, замордованного непреходящими бытовыми неурядицами, ожесточенной борьбой за жалкие по сути своей преимущества перед другими. Тут уж не до благородства, сострадания и воспарения духа. Тут может разгореться жаркая потасовка из-за примусного ежика, произойти динамитная диверсия по поводу нескольких украденных полешек дров. Ложь становится нормой: если врет власть, то неизбежна цепная реакция, доходящая до самого низа, где пациент не считает зазорным обмануть врача, управдом объегорить жильцов, мелкий чиновник — посетителя... и так до бесконечности [8].
Но ведь и сейчас мы не на шутку встревожены тем же: катастрофическим падением нравов с последствиями куда более жестокими и страшными: разгулом уголовщины, коллективным озлоблением, находящим выход то в межнациональной ненависти, то в требованиях насильственного уравнивания имущественного положения [36].
Много десятков лет назад писатель едко высмеял городские власти, вздумавшие разбить на месте кладбища парк с аттракционами. Что бы он сказал теперь, когда то и дело слышишь об осквернении могил, кражах надгробных памятников, обворовывании покойников в крематориях, устройстве на месте кладбищ автостоянок, танцплощадок или еще чего-нибудь в таком же роде? Читая Зощенко, узнаешь, что бичом его времени было повальное пьянство, мелкое воровство на фабриках и заводах, давняя российская беда — взяточничество, мздоимство. Но разве все это прошло или хотя бы уменьшилось? Вопрос чисто риторический...
На что же была направлена сатира Зощенко? По меткому определению В. Шкловского, Зощенко писал о человеке, который «живет в великое время, а больше всего озабочен водопроводом, канализацией и копейками. Человек за мусором не видит леса». Ему надо было открыть глаза. В решении этой задачи и увидел Зощенко свое назначение. Темы его рассказов разнообразны — неустроенный быт, кухонные «разборки», жизнь бюрократов, обывателей, чиновников. Читая произведения Зощенко, мы отчетливо представляем себе Москву 20—30-х годов. Мы видим коммуналки, тесные, общие кухни с чадящими примусами, где частенько разгораются ссоры, а иногда заводятся и драки [7]. Мы вместе с Зощенко смеемся над жуликом, дрожащим перед вызовом в прокуратуру, над обеспеченными молодыми людьми, которые готовы жениться, даже не рассмотрев будущую жену. Рассказ «Баня» в каждом человеке вызывает улыбку. Разве не смешно, что люди должны в бане привязывать номерок к ноге. «Номерки теперича по ногам хлопают», — жалуется герой рассказа. Не менее комичен рассказ о больнице, где перед больными висит плакат: «Выдача трупов с трех до четырех» [10].
Сатира как принцип отражения действительности, как тип литературного творчества содержит резкое, решительное осуждение и осмеяние отрицательных явлений – социально значимых и общественно вредных. А суть идеологической пропаганды 20-х годов строилась на безоговорочном утверждении нового, на прямом противопоставлении дооктябрьского и послеоктябрьского в общественной жизни, культуре, сознании. Все средства и силы литературы должны быть брошены на возвышение нового строя, нового общества, нового человека. Само собой разумелось, что «новый человек» не может быть изображён средствами сатиры. Он – носитель только положительных качеств: новой идеологии, новой морали, нового отношения к труду, как бы возникших «с нуля», - по принципу «кто был ничем, тот станет всем». Вот отрывки из знаменитого доклада члена Политбюро ЦК ВКП (б) А.А.Жданова: «Зощенко совершенно не интересует труд советских людей, их усилия и героизм, их высокие общественные и моральные качества… Зощенко…избрал своей постоянной темой копание в самых низменных и мелочных сторонах быта…Он не способен найти в жизни советских людей ни одного положительного явления, ни одного положительного типа. Зощенко привык глумиться над советским бытом, прикрывая это глумление маской…никчемной юмористики, …с циничной откровенностью продолжает оставаться проповедником безыдейности и пошлости, беспринципным и бессовестным литературным хулиганом» [26].
Зощенко оставил нам более тысячи рассказов и фельетонов, пьесы, киносценарии, критические статьи. Все его творчество свидетельствует о том, что писатель верил в народ, в его ум и трудолюбие, в способность заглянуть в себя и расстаться с тем, что мешает его историческому движению [36].
Таким образом, М.М. Зощенко в своих сатирических произведениях изображает советские порядки и советских людей в уродливо карикатурной форме, представляя советских людей примитивными, малокультурными, глупыми, с обывательскими вкусами и нравами. То есть произведения М.Зощенко – это злободневная сатира на советскую эпоху.