Настоящей выпускной квалификационной работы «Поэтика имени в творчестве И. А. Бунина». Количество страниц работы: 136. Список использован

положную ситуацию указателем того места, через которое она связывается с 
текстом (Курсив наш. – Я.Б.)» [Левин и др., 1974: 74].
С.Н. Бройтман в монографии «Русская лирика XIX – начала XX века в 
свете исторической поэтики» подробно прослеживает эволюционный путь 
субъектной структуры русской лирики. Он пишет, что конец эпохи синкре-
тического субъекта пришелся на XVIII век, когда происходило нарастание 
монологичности лирики и произошло четкое выделение лирического «я». 
Далее, в XIX веке, эволюция шла по пути все большего высвобождения «я», 

---

64 
но уже ориентирующегося на «другого». И следующий поворотный момент 
пришелся на конец XIX – начало XX века, когда внимание к «Другому» уси-
лилось настолько, что произошел возврат к архаичным субъектным структу-
рам: «исходным началом становится не аналитическое различение ―я‖ и 
―другого‖, а их изначально нерасчленимая целостность, их неосинкретизм» 
[Бройтман, 1997: 216]. В работе «О собеседнике» О.Э. Мандельштам рассуж-
дает прямо в духе феноменологии: «Нет лирики без диалога. А единственное, 
что толкает нас в объятия собеседника, 
‒ это желание удивиться своим соб-
ственным словам, плениться их новизной и неожиданностью» [Мандель-
штам, 1991: 239].
Конечно, неосинкретизм рубежа XIX – XX веков касался не только 
субъектных структур и поэтических систем, это был способ восприятия мира, 
обусловленный особенностями эпохи. Именно об этом в контексте бунино-
ведения говорит О.В. Сливицкая. Во-первых, исследовательница определяет 
созвучие характера мироощущения Бунина направлению общеевропейского 
и русского философского направления космизма [Сливицкая, 2004: 53]. В 
«Жизни Арсеньева» Бунин пишет: «нет никакой отдельной от нас природы, 
<…> каждое малейшее движение воздуха есть движение нашей собственной 
жизни» [V, 183]. Невыделенность личности из природы, полная слиянность с 
миром и «единой душой» позволяют говорить об антиперсонализме, и реду-
цировании личности персонажа вплоть до лишения его имени [Там же: 58]. 
Во-вторых, одновременно еще одной доминантой художественного мира Бу-
нина является эротичность, которая всегда предполагает направленность на 
Другого [Там же: 181]. 
Возрождение неосинкретизма имени собственного в поэтике Бунина 
наиболее ярко и осязаемо представлено именно в лирике.
Начнем с того, что следы имеславия, совместившего божественное имя 
и самого Бога, нашли отражение в стихотворении Бунина «Звездопоклонни-
ки» (1906–1909): 

---

65 
<…> 
Ваш бог чертил столь грозные скрижали. 
Что никогда его имен 
Вы даже мыслить не дерзали. 
Как сон прошли Христос и Магомет. 
Вы и доныне не забыли 
Ночных служений таинству планет 
И безыменной древней Силе (Курсив наш. – Я.Б) [I, 249]. 
Примечательно то, что Бунин здесь через века обращается к эпохе акту-
ального мифологического сознания, к язычеству и изначальному синкретиз-
му, а затем снова возвращается в настоящее, утверждая бессмертные пере-
житки архаики и в современности. Он говорит о тех и с теми, кто поклонялся 
не Христу и Магомету, не их именам, не иконам, а камням и планетам, то 
есть не предметно-символическим заместителям Бога, а именно вещам, в ко-
торых Бог был воплощен пантеистически. Смысл безымянности Бога – страх 
перед его силой, перед наказанием за ослушание его велений. Тайна имени 
Бога обусловлена его магической силой, перформативностью и, как следст-
вие, табуированностью.
Поэтика таинственного вообще занимает особое место в творчестве Бу-
нина. Т.М. Двинятина отмечает, что поэтика тайнописи акмеизма (и, воз-
можно, всего постсимволизма) была присуща и Бунину. Она заключается в 
том, что текст создается с намерением загадать читателю загадку. Текст 
предполагает активность читателя, и раскрывает весь объем своего содержа-
ния только тому, кто оказывается способным его дешифровать. Художест-
венная парадигма символистов использовала с теми же задачами тайну [Дви-
нятина, 1999: 120]. В своих воспоминаниях А.В. Бахрах вспоминал выска-
занное мнение Бунина о том, как писателю следует выбирать заглавия для 
произведений: «Заглавия рассказов не должны ничего объяснять, – говорил 
он, – это дурной тон. С какой стати давать читателю сразу ключ, пускай он 
хоть немного поломает себе голову над заглавием» [Бахрах, 1979: 61]. 

---

66 
В качестве ключевого криптографического стихотворения Бунина 
Т.М. Двинятина рассматривает «Тайну»
18
(1905). Для нас особенно важны 
следующие его строки: 
<…>
И он сказал: «Девиз мой страшен. 
Он – тайна тайн: Элиф. Лам. Мим». 
«Элиф. Лам. Мим? Но эти знаки