Вслед за нашумевшей концепцией эмоционального интеллекта Дэниел

Практическая польза “Оно”
У колумниста “Нью-Йорк таймс” Николаса Кристофа выдающийся
послужной список и даже Пулитцеровская премия за журналистские
расследования. Он сохранял журналистскую объективность, когда писал о
войнах, голоде и большинстве катастроф, происходивших на протяжении
нескольких десятилетий.
Но однажды в Камбодже он больше не смог оставаться в стороне. Это
произошло, когда он расследовал деятельность преступных сетей,
продававших по всему миру тысячи детей в сексуальное рабство
[303]
.
Переломный момент наступил, когда камбоджийский сутенер привел
ему крохотную дрожащую девочку-подростка по имени Срей Нет. Кристоф
пишет, что “совершил тогда крайне нежурналистский поступок”: он купил
ее за 150 долларов.
Кристоф отвез Срей Нет и еще одну девочку в их родные деревни и,
подарив им свободу, помог начать жизнь заново. Через год Срей Нет уже
училась в школе косметологов в столице Камбоджи, городе Пномпень, и
мечтала об открытии собственного салона красоты. Другая девочка, увы, в
поисках легких денег вернулась к прежней жизни. Кристоф рассказал эту
историю в своей колонке, чем побудил множество читателей пожертвовать
деньги благотворительной организации, которая помогает таким, как Срей
Нет, начать жизнь с чистого листа.
Объективность – один из главнейших принципов журналистской
этики. В идеале журналист должен оставаться сторонним наблюдателем:
отслеживать события и описывать, как они развиваются, но никоим
образом
не
вмешиваться.
Кристоф
переступил
через
жесткие
профессиональные
ограничения,
преодолел
отделяющую
его
от
наблюдаемых событий пропасть отстраненности и сам стал частью этих
событий.
Журналистский кодекс диктует отношения “Я – Оно”, как и
большинство других профессиональных кодексов – например, правила
поведения врачей или полицейских. Хирург не должен оперировать кого-то
из своих близких, потому что эмоции могут помешать ему мыслить ясно.
Полицейский не должен позволять личным отношениям влиять на
исполнение им своих обязанностей.
Принцип сохранения профессиональной дистанции призван защитить
обе стороны от непредсказуемого влияния эмоций на работу специалиста.
Поддерживать дистанцию означает воспринимать человека строго в рамках

---

его роли – например, как пациента или нарушителя закона, – избегая
сонастройки с личностью, играющей эту роль. Хотя нижний путь
заставляет
нас
мгновенно
почувствовать
страдания
собеседника,
префронтальные системы позволяют эмоционально отстраниться до такой
степени, чтобы чувства не мешали мыслить ясно
[304]
. Такая балансировка
делает эмпатию эффективным механизмом.
У сферы “Оно” есть и другие бесспорные преимущества: она нужна
хотя бы для того, чтобы разобраться с рутинными делами. Неписаные
социальные нормы подсказывают нам, с какими людьми не нужно
образовывать петлю обратной связи. В обыденной жизни так происходит
сплошь и рядом: всякий раз, когда мы взаимодействуем с кем-то строго в
рамках его социальной роли, например, как с официанткой или продавцом,
мы относимся к нему как к одномерному “Оно”, игнорируя в нем все
остальное, его личность.
Французский философ XX века Жан-Поль Сартр видел в такой
одномерности проявление отчужденности, охватывающей современный
мир. Социальные роли он считал своего рода ритуалами, в которых, следуя
четким инструкциям, мы обращаемся с другими как с “Оно” – и они платят
нам тем же: “Есть танец бакалейщика, портного, оценщика, которым они
стараются убедить свою клиентуру в том, что они представляют не что
иное, как бакалейщика, портного, оценщика”
[305][306]
.
Но Сартр умалчивает о преимуществах, которые мы получаем,
уклоняясь от постоянной напряженности отношений “Я – Ты” благодаря
маскараду “Я – Оно”. Держась с достоинством и отстраненностью,
официант защищает свое личное пространство от посетителей ресторана и
одновременно позволяет им сохранить границы приватности. Оставаясь в
рамках социальной роли, официант может действовать эффективно и
сохранять при этом внутреннюю свободу, позволяющую уделять внимание
личным интересам и занятиям – пусть даже они сводятся к игре
воображения. Роль помещает его в пузырь уединенности посреди
многолюдного пространства.
Пустяковые разговоры не разрушают его оболочку до той поры, пока и
правда остаются несущественными. Но человек в роли “Оно” всегда может
обратиться к кому-то с позиции “Я – Ты”, временно действуя как
полноценная, многомерная личность. В целом же роль работает как
защитный экран, частично скрывая личность того, кто ее для себя выбрал.
По крайней мере, поначалу мы видим “Оно”, а не личность.
При случайных знакомствах между нами и новым для нас человеком

---

растет взаимопонимание, достигая той стадии, когда мы вступаем в тот
самый невербальный танец: прислушиваемся друг к другу, соотносим позы
и жесты, улыбаемся и так далее. Но когда мы сталкиваемся с кем-то в его
профессиональной роли, то обычно сосредотачиваемся на том, что нам от
него нужно. Исследования показывают, что при формальных встречах с
врачами,
сиделками,
адвокатами
и
психотерапевтами
обычные
составляющие взаимопонимания проявляются значительно слабее, чем при
неформальном общении
[307]
.
Такая ориентация на результат представляет проблему для людей
“помогающих” профессий, ведь в их работе тоже важно достижение
взаимопонимания. Например, от химии межличностных отношений
психиатра и пациента зависит, сложится ли между ними эффективный
союз. В медицине взаимопонимание помогает больным проникнуться
доверием к врачу и выполнять его рекомендации.
Людям подобных профессий приходится прилагать огромные усилия,
чтобы добиться взаимопонимания с подопечными. Они должны
уравновешивать профессиональную отстраненность определенной долей
эмпатии, чтобы внести в отношения хотя бы частицу “Я – Ты”.