Вслед за нашумевшей концепцией эмоционального интеллекта Дэниел

Внутренние стражи
Шли
последние
минуты
решающего
баскетбольного
матча:
студенческие команды на равных боролись за выход в плей-офф. В самый
напряженный момент Джон Чейни, тренер команды Университета Темпл,
пошел на крайние меры.
Он отправил на поле игрока-великана ростом под два метра и весом
больше центнера с наказом “играть с жесткими фолами”, то есть
агрессивно контактировать с соперниками. После одного из таких
умышленных фолов игрока другой команды госпитализировали с
переломом руки, и он не мог играть до конца сезона.

---

И тогда Джон Чейни совершил беспрецедентный поступок: он
временно отстранил себя от тренерской работы. Потом он принес
извинения пострадавшему игроку и его родителям, предложив оплатить
лечение
[346]
. “Я глубоко раскаиваюсь”, – сказал Чейни одному журналисту.
“Мне очень, очень жаль”, – сообщил он другому.
Сожаления, подобные тем, что испытал Чейни, – главное отличие
большинства людей, совершающих дурные поступки, от представителей
темной триады. Раскаяние и стыд, а также их близкие родственники –
смущение, чувство вины и гордость, – это “социальные” или “моральные”
эмоции. Представители темной триады в лучшем случае лишь в малой
степени испытывают на себе действие этих внутренних гарантов этичного
поведения.
Социальные эмоции опираются на эмпатию: мы должны ощущать, как
наши действия сказываются на окружающих. Эти эмоции, словно
внутренняя полиция, следят за тем, чтобы мы не выходили за рамки
гармоничного общения. Гордость относится к социальным эмоциям
потому, что побуждает нас совершать одобряемые обществом поступки, а
стыд и чувство вины служат внутренним наказанием за социальные огрехи.
Смущение срабатывает, понятное дело, когда мы попираем некие
общественные условности: например, не соблюдаем дистанцию, теряем
самообладание, делаем или говорим что-то “неправильное”. Именно от
смущения готов сквозь землю провалиться джентльмен, который, болтая на
вечеринке с новым знакомым, разносит в щепки игру актрисы и вдруг
узнаёт, что говорит с ее мужем.
Социальные эмоции помогают и исправлять подобные промахи. Когда
человек явственно смущается – краснеет, например, – это позволяет другим
понять, что он сожалеет о своем проступке. Его смущение могут расценить
как желание загладить вину. Одно исследование показало, что если
человек, опрокинувший пирамиду товаров в супермаркете, демонстрирует
стыд, то люди извиняют его охотнее, чем если бы он держался равнодушно
[347]
.
Мозговые механизмы социальных эмоций изучали у неврологических
пациентов, которые хронически ведут себя неправильно, откровенничают в
неподобающих обстоятельствах и вообще пренебрегают кодексом общения.
Как выяснилось, такие пациенты, славные своей излишней раскованностью
и неадекватным поведением, страдают от повреждений орбитофронтальной
коры
[348]
. Некоторые неврологи предполагают, что эти люди утратили
способность различать признаки неодобрения или смятения в других

---

людях и потому не понимают, какую реакцию вызывают их действия.
Другие видят причину их ошибок в дефиците внутренних эмоциональных
сигналов, которые могли бы их сдерживать.
Нейронные механизмы таких базовых эмоций, как гнев, страх или
радость, существуют у нас с рождения или образуются вскоре после него.
Однако социальные эмоции требуют самосознания, а оно начинает
формироваться только на втором году жизни, когда орбитофронтальная
кора ребенка становится достаточно зрелой. Примерно в возрасте
14 месяцев дети начинают узнавать собственное отражение в зеркале. Это
осознание себя уникальной сущностью влечет понимание, что другие люди
тоже существуют сами по себе, отдельно от него. А это, в свою очередь,
порождает способность испытывать стыд из-за того, что другие могут о
нем подумать.
До двух лет ребенок пребывает в блаженном неведении о том, как
люди могут расценить его поведение, и потому ничуть не смущается, когда,
к примеру, пачкает подгузники. Но как только он осознает себя отдельной
личностью, которую кто-то другой может оценивать, у него появляются все
необходимые составляющие, чтобы почувствовать смущение – обычно
именно оно становится нашей первой социальной эмоцией. Для этого
ребенку нужно обращать внимание не только на то, какие чувства он
вызывает в других людях, но и какие чувства он должен испытывать в
ответ. Такой рост социальной сознательности говорит о том, что у ребенка
зарождается не только эмпатия, но и способность к улавливанию,
сопоставлению и категоризации социальных нюансов.
Другая разновидность социальных эмоций заставляет нас порицать
людей, ведущих себя неправильно, даже если это сопряжено с риском или
потерями. В порыве “альтруистического гнева” человек наказывает других
за нарушение социальных норм
[349]
, даже если это не затрагивает его
лично: например, за предательство доверия другого человека. Этот
праведный гнев, похоже, активирует центр вознаграждения в нашем мозге,
поэтому, принуждая к соблюдению норм осуждением нарушителей (“Как
он посмел влезть без очереди!”), мы испытываем чувство глубокого
удовлетворения.
Социальные эмоции де-факто служат моральным компасом. Например,
мы чувствуем стыд, когда другие узнают о нашем дурном поступке. С
другой стороны, когда мы чувствуем вину, это остается личным,
внутренним переживанием, вырастающим из чувства раскаяния от
осознания того, что поступили плохо. Чувство вины иногда побуждает
людей исправить содеянное, тогда как стыд чаще заставляет оправдываться.

---

Стыд предупреждает социальное отвержение, а ощущение вины может
привести к ее искуплению. Обычно чувства стыда и вины совместными
усилиями сдерживают антисоциальное поведение.
Однако представителям темной триады эти эмоции не могут служить
моральным ориентиром. Нарциссами движут гордость и страх стыда, но
они почти не испытывают вины за свои эгоцентричные поступки. У
макиавеллистов тоже не развито чувство вины: оно невозможно без
эмпатии, а макиавеллисты с их эмоциональной отстраненностью почти
лишены ее. Стыд затрагивает макиавеллистов лишь в минимальной
степени.
У психопатов картина нарушений в развитии социальных эмоций
немного иная. Поскольку им не знакомы ни чувство вины, ни опасения по
поводу будущего, угроза наказания не способна остановить их – и это
крайне опасно, учитывая абсолютную неразвитость у психопатов
способности к первичной эмпатии, к заражению чужими страданиями. Что
еще хуже, если эти страдания вызваны собственными действиями
психопата, он не испытывает ни раскаяния, ни стыда. Но даже психопат
может преуспеть в социальном познании: чисто рациональное, “от головы”,
понимание человеческих реакций и общественных приличий может
служить психопату ориентиром в выборе жертв.
Надежный тест на социальный интеллект должен выявлять и
исключать представителей темной триады. Нам нужен диагностический
инструмент, который не сможет обмануть хорошо подготовленный
макиавеллист. Одним из решений может быть включение в тест шкалы для
определения способности к участию – “эмпатии в действии”.

---