Девушка в поезде

Четверг, 13 июня 2013 года
Утро
Я не могу спать в такую жару. По коже бегают невидимые букашки,
на груди какое-то раздражение, мне все мешает. И от Скотта исходит жар;
лежа рядом с ним, я чувствую себя, как у печки. Я не могу отодвинуться
от него достаточно далеко и лежу на самом краю кровати, сбросив
простыню, которой укрывалась. Это невыносимо. Я подумала о том, чтобы
перейти в комнату для гостей и лечь там на матрасе, но он ненавидит
просыпаться и не видеть меня рядом, и это всегда заканчивается
скандалом или ссорой. Выяснением, чем я там занималась или о ком
думала, когда лежала одна. Иногда мне хочется закричать ему прямо
в лицо, чтобы он отстал от меня. Перестал доставать. Позволил дышать.
Поэтому я не могу спать и злюсь. Я чувствую, будто мы уже ругаемся, хотя
пока это происходит только в моем воображении. И мысли в голове все
крутятся и крутятся. Я чувствую, что задыхаюсь. Когда этот дом вдруг стал
таким тесным? Когда моя жизнь стала такой тоскливой? Неужели я хотела
именно этого? Не могу вспомнить. Я знаю только, что несколько месяцев
чувствовала себя лучше, а теперь не могу думать, не могу спать, не могу
рисовать, и желание сбежать становится непреодолимым. Ночью, лежа
с открытыми глазами, я слышу в голове шепот – тихий, безжалостный
и бесконечный, он уговаривает: «Беги прочь!» Стоит мне закрыть глаза,
как голову заполняют видения из прошлой и будущей жизни, видения того,
что я, как мне казалось, хочу, того, что у меня было, и того, от чего я
отказалась. Я не могу ощутить покой, потому что каждый раз оказываюсь
в тупике. Закрытая галерея, дома на улице, назойливое внимание женщин
из студии пилатеса, железная дорога за садом, по которой поезда все время
везут куда-то своих пассажиров, напоминая мне снова и снова, по десять
раз на дню, что сама я никуда не еду и застряла тут.
Мне кажется, я схожу с ума. А ведь несколько месяцев назад я
чувствовала себя лучше, мне становилось лучше. Со мной все было
в порядке. Я спала. Я не испытывала страха перед ночными кошмарами.
Я могла дышать. Да, мне и тогда хотелось сбежать. Иногда. Но не каждый
день.
Общение с Камалем пошло мне на пользу, отрицать это глупо.
Мне нравилось с ним разговаривать. Мне нравился он. Он сделал меня

---

счастливее. А теперь все это в прошлом и так и не доведено до конца.
Конечно, я виновата в этом сама, потому что повела себя глупо, по-детски,
но я не выношу, когда меня отвергают. Мне нужно научиться проигрывать.
Сейчас мне неловко за свое поведение, я стыжусь его. При мысли о том,
как я себя вела, лицо заливает краска стыда. Я не хочу, чтобы он запомнил
меня такой. Мне хочется снова с ним встретиться, чтобы он увидел во мне
хорошее. И я знаю, что, если обращусь к нему, он поможет. Он такой.
Мне надо рассказать свою историю до конца. Рассказать все кому-то
хотя бы один раз. Произнести слова вслух. Если этого не сделать, то эта
тайна уничтожит меня изнутри. Черная дыра во мне будет постоянно
расти, пока не поглотит меня всю.
Я должна проглотить свою гордость, преодолеть стыд и пойти к нему.
Ему придется выслушать. Я его заставлю.
Вечер
Скотт думает, что я в кино с Тарой. Я провела около квартиры Камаля
пятнадцать минут, настраиваясь на встречу и никак не решаясь постучать
в дверь. Мне страшно подумать, как он встретит меня после прошлого раза.
Мне надо показать, что мне стыдно, и я оделась подобающе, очень
буднично – просто джинсы и футболка, практически без макияжа.
Он должен видеть, что я не собираюсь его соблазнять.
Я чувствую, как учащается пульс, когда я подхожу к двери и звоню.
Никто не отзывается. Свет в окнах горит, но никто не выходит. Возможно,
он заметил меня на улице; может, он наверху и надеется, что я уйду, если
он не откроет. Но я не уйду. Он не знает, какой настойчивой я могу быть.
Если я что-то решила, то заставлю с этим считаться.
Я звоню еще раз, потом еще и наконец слышу шаги на лестнице. Дверь
открывается. На нем спортивные шорты и белая футболка. Он босиком,
с мокрыми волосами, лицо раскраснелось.
– Меган? – Он удивлен, но не сердится, и это добрый знак. – С тобой
все в порядке? Все хорошо?
– Я пришла попросить прощения, – говорю я, и он отступает,
пропуская меня внутрь.
Чувство благодарности, которое меня охватывает, настолько сильно,
что чем-то даже похоже на любовь.
Он проводит меня на кухню. Тут царит беспорядок: горы грязной
посуды на столе и в раковине, мусорное ведро забито доверху пустыми
упаковками. Может, у него тоже депрессия? Я стою в дверях; он опирается
на столешницу напротив меня, скрестив руки на груди.

---

– Чем я могу быть полезен? – спрашивает он.
Его лицо абсолютно бесстрастно, как и должно быть у терапевта.
Мне хочется ущипнуть его, просто чтобы заставить улыбнуться.
– Я должна сказать тебе… – начинаю я и замолкаю, потому что
не могу вот так с ходу все рассказать, нужно какое-то вступление. Я меняю
тактику. – Я хотела бы извиниться, – говорю я, – за то, что произошло.
В прошлый раз.
– Все в порядке, – отвечает он. – Не стоит об этом переживать. Если
тебе нужно с кем-то поговорить, я могу направить тебя к другому
специалисту, а я не могу…
– Пожалуйста, Камаль.
– Меган, я не могу больше быть твоим психотерапевтом.
– Я знаю. Я это знаю. Но я не могу начать все заново с кем-то другим.
Не могу. Мы так далеко продвинулись. Были так близки. Я должна тебе
рассказать. В последний раз. А потом я уйду, обещаю. И больше никогда
тебя не потревожу.
Он наклоняет голову. Видно, что он мне не верит. Он думает, что если
согласится, то уже никогда не сможет от меня избавиться.
– Пожалуйста, выслушай меня. Я не могу больше молчать. Мне просто
нужен кто-то, кто бы меня выслушал.
– А твой муж? – спрашивает он, и я качаю головой.
– Я не могу… не могу рассказать ему. После стольких прожитых
вместе лет. Он не… он уже не сможет смотреть на меня, как раньше.
Я стану для него другой. Он будет не в силах простить. Пожалуйста,
Камаль. Если я не выплюну этот яд, я так никогда и не смогу заснуть.
Выслушай меня как друг, а не как психотерапевт.
Он отворачивается. Я вижу, как у него обмякли плечи, и думаю,
что это конец. Сердце заныло. А он открывает шкаф и достает два бокала.
– Хорошо, пусть будет как друг. Хочешь вина? Мы проходим
в гостиную. Она тускло освещена, и тут царит такой же беспорядок, как и
на кухне. Мы садимся друг напротив друга за стеклянный стол, заваленный
бумагами, журналами и меню компаний по доставке готовой еды. Я крепко
сжимаю бокал. Делаю глоток. Это красное сухое, но холодное и не
отстоявшееся. Я отпиваю еще. Он ждет, когда я начну, но начать трудно,
труднее, чем мне казалось. Я держала это в тайне так долго – целых десять
лет, а это больше трети моей жизни. Не так просто решиться. Но я знаю,
что должна начать говорить. Если я не сделаю этого сейчас, то уже никогда
не наберусь мужества произнести нужные слова вслух, и они застрянут
у меня в горле и задушат во сне.

---

– После отъезда из Ипсвича я сошлась с Маком, и мы поселились в его
коттедже возле Холкхэма в самом конце дороги. Я уже рассказывала
об этом, помнишь? Это место совсем на отшибе, до ближайшего соседа
целых две мили, и еще две – до ближайших магазинов. Вначале мы часто
устраивали вечеринки, несколько человек всегда ночевали в гостиной
или спали в гамаках на улице в летнее время. Но мы устали от этого, и Maк
в конечном итоге со всеми рассорился, так что к нам перестали приезжать,
и мы остались вдвоем. Проходили дни, и мы никого не видели. Продукты
мы покупали в магазине на заправке. Сейчас, когда я вспоминаю то время,
это кажется мне странным, но тогда – после Ипсвича, всех тех людей
и всего, что я вытворяла, – мне было нужно именно это. Мне нравилось,
что мы с Маком одни и есть только старые железнодорожные пути, трава,
дюны и беспокойное серое море.
Камаль наклоняет голову и чуть улыбается мне. Внутри у меня все
переворачивается.
– Звучит хорошо. Но тебе не кажется, что ты все это идеализируешь?
«Беспокойное серое море»?
– Это не важно, – возражаю я. – Но в любом случае это не так. Ты был
на севере Норфолка? Это не Адриатика. Море там беспокойное и все время
серое.
Он поднимет руки вверх и улыбается.
– Ладно.
У меня сразу поднимается настроение, и напряжение отпускает плечи
и шею. Я делаю еще глоток вина – на вкус оно уже не такое горькое.
– Я была счастлива с Маком. Я понимаю, что та жизнь мало похожа
на ту, что мне нравится, но после смерти Бена и всего случившегося после
нее другой жизни мне не хотелось. Мак спас меня. Он забрал меня к себе,
он меня любил и оберегал. И с ним не было скучно. И чтобы быть до конца
честной, признаюсь, что мы принимали много наркотиков, а скучать, когда
все время под кайфом, довольно трудно. Я была счастлива. Счастлива по-
настоящему.
Камаль кивает.
– Я понимаю, хотя и не уверен, что это похоже на реальное счастье, –
говорит он. – На то счастье, которое может поддержать и придать сил
в трудную минуту.
Я смеюсь:
– Мне было семнадцать. Я была с человеком, который мне нравился
и который меня обожал. Я сбежала от родителей, подальше от дома,
где все, буквально все напоминало об умершем брате. Мне не нужно было

---

счастья для поддержки. Мне нужно было просто его ощущать.
– И что произошло?
Мне кажется, будто краски в комнате сгустились. Вот мы и подошли
к тому, о чем я никогда и никому не говорила.
– Я забеременела.
Он кивает и ждет продолжения. Мне хочется, чтобы он остановил
меня, задал больше вопросов, но он молчит и просто ждет. В гостиной
становится еще темнее.
– Когда я поняла, было уже слишком поздно… избавиться от него.
От нее. Я бы это сделала, не будь такой глупой и безалаберной. Проблема
заключалась в том, что она не была нужна никому из нас.
Камаль поднимается, идет на кухню и возвращается с бумажным
полотенцем, чтобы я вытерла глаза. Он протягивает его мне и садится.
Я успокаиваюсь не сразу. Камаль сидит терпеливо и неподвижно, как на
наших сеансах, не сводя с меня глаз и сложив руки на коленях. Чтобы
сохранять такую невозмутимость, наверняка требуется невероятный расход
энергии.
Ноги у меня дрожат, а коленки дергаются, будто у марионетки
по команде кукольника. Я встаю, чтобы унять дрожь, дохожу до двери
на кухню и возвращаюсь обратно, нервно потирая ладони.
– Мы оба были ужасно глупыми, – продолжаю я. – Мы даже
не задумывались о том, что происходит, и продолжали жить, будто ничего
не случилось. Я не показывалась врачу, не ела нужных продуктов,
не принимала витаминов, не делала ничего, что должна была. Мы просто
продолжали жить прежней жизнью. Как будто ничего не изменилось.
Я стала толстой и неповоротливой, быстро уставала, мы оба раздражались
и все время ссорились, но, по сути, до ее появления на свет ничего
не менялось.
Он не мешает мне плакать. Пока я вытираю слезы, он пересаживается
на стул возле меня и почти касается коленями моего бедра. Он наклоняется
ко мне. Он не дотрагивается до меня, но наши тела так близко, что я
чувствую его запах – терпкий и резкий запах свежести в грязной комнате.
Я говорю шепотом – рассказывать об этом вслух невозможно:
– Я родила ее дома. Это было глупо, но у меня в то время было
предубеждение против больниц, потому что в последний раз я была там,
когда погиб Бен. К тому же я ни у кого не наблюдалась. Я курила, немного
пила и не хотела выслушивать нравоучений. Никаких. Мне кажется, что я
до самого конца не верила, что все это всерьез и когда-нибудь произойдет
на самом деле.

---

У Мака имелась знакомая, которая была медсестрой или училась
на медсестру, что-то в этом роде. Она приехала, и все прошло нормально.
Не так страшно. То есть я имею в виду, что было и больно, и жутко,
но зато… появилась она. Совсем крошечная. Я точно не помню, сколько
она весила. Ужасно, правда?
Камаль ничего не говорит и не двигается.
– Она была красивой. С темными глазами и светлыми волосами.
Она мало плакала и с самого начала хорошо спала. Она была чудесной.
Чудесной девочкой.
Я ненадолго замолкаю, чтобы собраться я силами.
– Я боялась, что будет трудно, но трудно не было.
В комнате стало еще темнее, я уверена в этом. Я поднимаю глаза
и смотрю на Камаля – он сидит не шевелясь, смотрит на меня, и его лицо
выражает участие. Он слушает. Он ждет продолжения. Во рту у меня
пересохло, и я делаю еще глоток вина. Глотать больно.
– Мы назвали ее Элизабет. Либби.
Так странно произносить ее имя вслух после стольких лет.
– Либби, – повторяю я, наслаждаясь вкусом ее имени во рту.
Мне хочется произносить его снова и снова. Камаль берет мою руку
и прикладывает большой палец к запястью, чтобы пощупать пульс.
– Однажды мы с Маком поругались. Из-за чего, я не помню. Время
от времени такое случалось: начиналось с мелкой ссоры, которая
перерастала в настоящий скандал. Никакого рукоприкладства, но мы
кричали друг на друга, я грозилась уйти от него, а он уходил из дома
и пропадал на несколько дней.
Он тогда впервые оставил меня одну после рождения Либби – просто
взял и ушел. Ей было несколько месяцев. Крыша в доме протекала.
Я до сих пор помню звук капель в расставленные на кухне ведра. Было
очень холодно, несколько дней шел дождь, и с моря дул пронизывающий
ветер. Я растопила в гостиной камин, но тепло продолжало выдувать.
Я ужасно устала. Выпила немного, чтобы согреться, но не согрелась,
и тогда решила залезть в ванну. Взяла Либби с собой, прижала к груди –
головкой она упиралась мне в подбородок.
Гостиная продолжает погружаться во мрак, и я снова оказываюсь в той
ванне и лежу в воде, прижимая к себе малютку, а над головой пляшет
огонек свечи. До меня доносится запах воска, я слышу, как дует ветер,
чувствую его холод на шее и плечах. На меня наваливается тяжесть, а тело
погружается в тепло. У меня нет сил. А потом вдруг гаснет свеча, и мне
становится холодно. Холодно по-настоящему: зубы стучат, а тело бьет

---

дрожь. Кажется, что и дом сотрясает дрожь, а ветер, яростно воя, пытается
сорвать с крыши листы шифера.
– Я заснула, – говорю я и не могу продолжать, потому что больше
не чувствую ее: она уже не на моей груди, ее тельце зажато между моей
рукой и краем ванны, а лицо в воде. Нам обеим невыразимо холодно.
Мы оба замираем. Я не решаюсь взглянуть на него, а когда все-таки
поднимаю глаза, он не отстраняется. Он не произносит ни слова,
а обнимает меня за плечи и притягивает к себе, прижимая лицом к своей
груди. Я вдыхаю его запах и жду, когда почувствую себя иначе, когда мне
станет легче, а может, и тяжелее от того, что теперь об этом известно еще
одной живой душе. Мне кажется, что я чувствую облегчение из-за его
реакции, показавшей, что, рассказав все, я поступила правильно. Он меня
не сторонится и не считает чудовищем. Рядом с ним я в безопасности,
в полной безопасности.
Я не знаю, сколько времени пробыла в его объятиях, но к
действительности меня вернул телефонный звонок. Я не отвечаю, но через
мгновение мобильный подает звуковой сигнал, что получена эсэмэска.
Она от Скотта, и он спрашивает, где я. А несколько секунд спустя телефон
звонит снова. На этот раз это Тара. Выскользнув из объятий Камаля,
я отвечаю.
– Меган, я не знаю, что у тебя на уме, но тебе надо позвонить Скотту.
Он звонил сюда четыре раза. Я сказала, что ты пошла в магазин купить
бутылку вина, но не думаю, что он мне поверил. Говорит, что ты
не отвечаешь на звонки.
Она явно злится, и я знаю, что должна ее успокоить, но на это у меня
нет сил.
– Хорошо, – говорю я. – Спасибо. Сейчас я ему перезвоню.
– Меган… – начинает она, но я вешаю трубку, не дослушав.
Уже начало одиннадцатого. Я пробыла здесь больше двух часов.
Я выключаю телефон и поворачиваюсь к Камалю.
– Я не хочу идти домой, – говорю я.
Он кивает, но остаться не предлагает. Вместо этого говорит:
– Ты можешь прийти еще, если захочешь. В другой раз.
Я подхожу к нему вплотную, встаю на мысочки и целую в губы.
Он не отстраняется.

---

Рейчел