Девушка в поезде

Суббота, 10 августа 2013 года
Утро
Япросыпаюсь рано. Слышен шум мусорной машины и мягкий стук
капель дождя в окна. Жалюзи наполовину подняты – вчера ночью мы
забыли их опустить. Я улыбаюсь своим мыслям. Я чувствую его сзади,
теплого, сонного и с эрекцией. Я напрягаю бедра и прижимаюсь к нему.
Совсем скоро он пошевелится, чтобы обнять меня и перевернуть на спину.
– Рейчел, – говорит он, – не надо.
Я холодею. Я не дома, это не мой дом. Ужас!
Поворачиваюсь. Скотт уже сидит на кровати, спиной ко мне и опустив
ноги на пол. Я крепко зажмуриваюсь и пытаюсь вспомнить, но в голове
опять сплошной туман. Когда я открою глаза, все встанет на свои места,
потому что я просыпалась в этой комнате тысячу раз, а может, и больше:
вот здесь стоит кровать, и если сесть, то будут видны верхушки дубов
на другой стороне улицы; слева ванная, смежная со спальней, а справа
встроенные шкафы. Эта комната точно такая же, как наша с Томом
спальня.
– Рейчел, – произносит он, и я протягиваю руку, чтобы дотронуться
до его спины, но он тут же вскакивает и поворачивается ко мне лицом.
Он выглядит таким же опустошенным, как в тот первый раз, когда я
увидела его в полицейском участке – будто его выпотрошили и оставили
одну оболочку. Это такая же спальня, какая была у нас с Томом, только это
спальня Скотта и Меган. Их спальня, их постель.
– Я знаю, – говорю я. – Мне очень жаль. Это было неправильно.
– Да, неправильно, – соглашается он, пряча глаза, и уходит в ванную,
закрывая за собою дверь.
Я снова ложусь и чувствую, как меня охватывает ужас и в животе
образуется пустота. Что я наделала? Я помню, как много он говорил, когда
я приехала, и никак не мог остановиться. Он был зол на весь мир.
Зол на мать, которая никогда не любила Меган; зол на прессу, намекавшую
в статьях, что Меган получила по заслугам; зол на полицию, которая так
ничего и не выяснила и только опорочила их обоих. Мы сидели на кухне,
пили пиво, и я его слушала, а когда допили пиво, перешли в сад, и там он
успокоился. Мы пили и смотрели, как мимо проходили поезда, и говорили
о всякой всячине: о телевидении, о работе, о том, в какой школе он

---

учился, – совсем как обычные нормальные люди. Я забыла, что должна
чувствовать, мы оба это забыли, потому что теперь я все вспомнила.
Вспомнила, как он улыбался мне и касался моих волос.
Меня словно накрывает волной, лицо заливает краска стыда.
Я сознавала, что делаю. И не только не сопротивлялась, а, наоборот,
всячески подливала масла в огонь. Я хотела этого. Хотела быть
с Джейсоном. Хотела почувствовать то же, что и Джесс, когда сидела с ним
по вечерам с бокалом вина в руке. Я забыла, что должна была чувствовать
при нынешних обстоятельствах. Меня не смущало, что Джесс в лучшем
случае лишь плод моего воображения, а в худшем – что ее нет вообще,
а есть только Меган – забитая до смерти и брошенная гнить в лесу. Хуже
того, я ничего не забыла. Мне просто было не важно. Не важно потому,
что я уже начинала верить всему, что о ней говорили. Разве я сама, пусть
даже на самый краткий миг, не допускала, что она получила по заслугам?
Скотт выходит из ванной. Он принял душ и смыл с себя все, что могло
напоминать обо мне. Выглядит он явно лучше, но, спрашивая, буду ли я
пить кофе, по-прежнему прячет глаза. Я не хотела этого, это неправильно.
Я не хочу этого делать. Не хочу больше терять голову.
Я быстро одеваюсь, иду в ванную и ополаскиваю лицо холодной водой.
Тушь для ресниц потекла и чернеет в уголках глаз, губы тоже потемнели.
Они искусаны. Лицо и шея красные от раздражения в тех местах, которые
он натер щетиной. Перед глазами всплывает вчерашняя картина: его руки
на моем теле. Меня начинает тошнить, и кружится голова. Я сажусь
на край ванны. В ванной комнате неубрано: грязь вокруг раковины,
на зеркале следы зубной пасты. В кружке только одна зубная щетка.
Нет ни духов, ни увлажняющих кремов, ни косметики. Интересно, забрала
она это с собой, когда уходила, или он просто выбросил все на помойку?
Вернувшись в спальню, я ищу следы ее пребывания – халат на двери,
расческу на тумбочке, гигиеническую помаду, пару сережек, – но ничего
не нахожу. Я прохожу через спальню и уже собираюсь открыть дверцу
стенного шкафа, как снизу раздается крик, что кофе готов, и от
неожиданности я вздрагиваю.
Он протягивает кружку, не глядя мне в лицо, а потом поворачивается
спиной и смотрит вдаль: на железнодорожные пути или куда-то за ними.
Я бросаю взгляд направо и вижу, что фотографии исчезли – все до одной.
Чувствуя, что по коже у меня побежали мурашки, я отпиваю кофе и с
трудом глотаю. Так не должно быть.
Может, все это дело рук его матери: она убрала все вещи
и фотографии. Его мать не любила Меган, он постоянно об этом говорил.

---

И все же разве можно поступать так, как поступил он прошлой ночью?
Разве можно трахать незнакомую женщину в супружеской постели, когда
после смерти жены не прошло и месяца? В этот момент он
поворачивается, смотрит на меня и, мне кажется, читает мои мысли,
потому что на его лице появляется странное выражение: то ли презрения,
то ли неприязни. Он мне тоже противен, и я ставлю кружку на стол.
– Мне пора, – говорю я, и он не спорит.
Дождь прекратился. На улице ярко светит солнце, и я невольно
щурюсь. К дому приближается мужчина и, когда я выхожу на улицу, едва
на меня не налетает. Я закрываю лицо руками и поворачиваюсь
вполоборота, чтобы пропустить его, как вдруг всего в нескольких метрах
от себя замечаю Анну, которая стоит у своей машины, положив руки
на бедрах, и смотрит на меня. Поймав мой взгляд, она качает головой,
поворачивается и быстро, чуть ли не бегом, устремляется к своему дому.
Я замираю на месте, провожая взглядом ее хрупкую фигурку в черных
лосинах и красной футболке. Меня охватывает ощущение дежавю – я уже
видела это раньше, видела, как она так бежала.
Это случилось вскоре после того, как я уехала из своего бывшего дома.
Я зашла, чтобы повидаться с Томом и забрать какую-то забытую вещь.
Не помню, что именно, но это не важно, потому что мне хотелось попасть
в дом и увидеть его. Мне кажется, это было воскресенье, а съехала я
в пятницу, так что прошло меньше двух суток. Я стояла и смотрела, как она
переносит вещи из машины в дом. Она въехала меньше чем через два дня
после меня, когда моя постель еще не успела остыть. О каком чувстве
приличия тут можно говорить? Она поймала мой взгляд, и я направилась
к ней. Я понятия не имею, что собиралась ей сказать, но что ничего
умного – это точно. Я помню, что плакала. А она, как и сейчас, убежала.
Тогда я еще не знала худшего – ее беременность не была заметна. И слава
Богу! Думаю, что это убило бы меня. Я стою на платформе, жду электричку
и чувствую, что мне нехорошо. Сажусь на скамейку и говорю себе, что это
просто похмелье: пять дней ничего не пила, а потом вдруг дорвалась, и вот
результат. Но я знаю, что дело в другом. Дело в Анне – в том, что я ее
встретила, и в том, какое чувство ощутила, когда смотрела, как она убегает.
Страх.

---

Анна