Девушка в поезде

Суббота, 13 июля 2013 года
Утро
Я знаю, что мне нужно сделать. Я думала над этим весь вчерашний
день и сегодня ночью. Мне кажется, я вообще не спала. Скотт вернулся
домой в жутком настроении: он хотел лишь поесть, трахнуться и тут же
завалиться спать. Явно не лучший момент для такого разговора.
Я почти всю ночь пролежала с открытыми глазами возле его горячего
и неспокойного тела и приняла решение. Я поступлю правильно. Я все
сделаю правильно. Если я все сделаю правильно, то все будет хорошо.
А если не будет, то не по моей вине. Я буду любить этого ребенка
и выращу его, зная, что с самого начала поступила правильно. Ладно, пусть
не с самого начала, но с момента, когда узнала, что это случится. Это мой
долг перед малюткой и перед Либби. Это мой долг перед ней – на этот раз
сделать все по-другому.
Я лежала и думала над словами моего наставника и над тем, кем я
была: ребенком, мятежным подростком, беглянкой, шлюхой, любовницей,
плохой матерью, плохой женой. Я не уверена, что смогу переделать себя
в хорошую жену, но в хорошую мать – должна попытаться.
Разговор предстоит тяжелый. Наверное, это будет самым трудным,
что мне приходилось делать в жизни, но я собираюсь сказать правду.
Больше никакой лжи, никаких тайн, никаких побегов, ничего такого.
Я собираюсь рассказать все начистоту, а там увидим. Если после этого он
сможет меня любить, значит, так тому и быть.
Вечер
Я изо всех сил упираюсь рукой ему в грудь, но не могу дышать, и он

---

намного сильнее меня. Он давит мне рукой на трахею, в глазах все плывет,
в висках стучит кровь. Я прижата к стене, пытаюсь закричать, но не могу.
Я судорожно цепляюсь за его футболку и сжимаю ее в кулаке. Он меня
отпускает и отворачивается. Я соскальзываю по стене на пол кухни.
Я кашляю и отплевываюсь, по лицу текут слезы. Он стоит
в нескольких футах от меня, и когда поворачивается, моя рука
инстинктивно тянется к горлу, чтобы защитить его. Я вижу, как его лицо
искажается от стыда, и хочу сказать, что все нормально. Я в порядке.
Я открываю рот, но не могу произнести ни слова, и только бьюсь в новом
приступе кашля. Боль просто невообразимая. Он что-то говорит, но я
не слышу, как будто мы под водой: звуки глухие и смазанные и доносятся
волнами. Я ничего не понимаю. Я думаю, что он просит прощения.
Я с трудом поднимаюсь на ноги, протискиваюсь мимо него,
иду наверх в спальню и закрываюсь в ней на ключ. Я сажусь на кровать
и жду, что он придет, но он не приходит. Тогда я поднимаюсь, вытаскиваю
из-под кровати свой небольшой чемодан, подхожу к шкафу, чтобы собрать
кое-какие вещи, и вижу себя в зеркале. Я подношу руку к лицу:
она выглядит удивительно белой на фоне пунцовой кожи, багровых губ
и налитых кровью глаз.
Я не могу прийти в себя от шока, потому что никогда раньше он так
себя не вел. Однако считать это полной неожиданностью тоже нельзя.
В глубине души я допускала, что такое возможно и что к этому все шло.
Что я вела к этому. Я медленно вытаскиваю из ящиков вещи – нижнее
белье, пару футболок – и засовываю их в чемодан.
Я ему толком и не успела ничего сказать. Только начала. Хотела
сначала рассказать о плохом, а потом перейти к хорошему. Я не могла
сказать ему про ребенка, а потом добавить, что он может быть не от него.
Это было бы слишком жестоко.
Мы сидели в саду. Он рассказывал о работе, а потом заметил, что я
не слушаю.
– Тебе это неинтересно? – спросил он.
– Интересно, но не в данный момент.
Он не улыбнулся.
– Просто сейчас мои мысли заняты другим. Мне надо тебе кое о чем
рассказать. Что-то может тебе не понравиться, а что-то…
– Что мне может не понравиться?
Я должна была сообразить, что момент для разговора сейчас
неудачный, потому что настроение у него моментально испортилось.
Он тут же стал подозрительным и не сводил с меня испытующего взгляда.

---

Я должна была понять, что сама идея поговорить с ним была ошибкой.
Мне кажется, я это поняла, но отступать было уже слишком поздно.
В любом случае я приняла решение. Поступить правильно.
Я села рядом с ним на бордюр и вложила свою руку в его.
– Что мне не понравится? – спросил он, но моей руки не выпустил.
Я сказала, что очень сильно его люблю, и почувствовала, как он
внутренне сразу напрягся, как будто знал, что за этим последует,
и готовился. Так всегда бывает, когда человеку в подобных обстоятельствах
говорят, что любят его. Я тебя люблю, правда люблю, но… Но!
Я сказала ему, что совершила ошибку, и он выпустил мою руку.
Он поднялся, сделал несколько шагов в сторону путей, а потом повернулся
ко мне.
– Какую ошибку?
Он произнес это ровным голосом, но я видела, с каким трудом ему это
далось.
– Подойди ко мне и сядь рядом, – сказала я. – Пожалуйста.
Он покачал головой.
– Какую ошибку, Меган? – повторил он, на этот раз громче.
– У меня… сейчас уже все закончено… был роман.
Я смотрела вниз и боялась поднять на него глаза.
Он процедил что-то сквозь стиснутые зубы, но что именно,
я не разобрала. Я взглянула на него, но он снова отвернулся и смотрел
на пути, прижав руки к вискам. Я поднялась, подошла к нему, положила
руки ему на бедра, но он отскочил от меня. А потом повернулся, чтобы
уйти в дом, и, не глядя на меня, прошипел:
– Не смей до меня дотрагиваться, шлюха!
Мне не следовало за ним идти, надо было дать ему время прийти
в себя, но мне хотелось поскорее покончить с плохой частью и перейти
к хорошей, поэтому я направилась следом.
– Скотт, пожалуйста, просто выслушай, все не так плохо, как тебе
кажется. Все кончено. Совсем. Пожалуйста, послушай…
Он схватил фотографию, где мы сняты вместе и которая ему особенно
нравилась – я вставила ее в рамку и подарила ему на вторую годовщину
нашей свадьбы, – и запустил в меня со всей силы. Она с треском ударилась
о стену, и он подскочил ко мне, схватил за плечи, протащил через всю
комнату и швырнул к противоположной стене. Голова у меня дернулась,
я стукнулась затылком. Он наклонился надо мной, прижал руку к моей шее
и, не произнося ни слова, принялся давить на нее. Все сильнее и сильнее.
Глаза он закрыл, чтобы не видеть, как я задыхаюсь.

---

Когда чемодан был собран, я начала все из него вытаскивать
и раскладывать обратно по ящикам. Если я пойду с чемоданом, он меня
не выпустит. Мне надо взять с собой только обычную сумку и телефон.
Потом я опять передумываю и начинаю паковать чемодан заново.
Я не знаю, куда пойду, но здесь мне оставаться нельзя. Я закрываю глаза
и чувствую на горле его руки.
Я помню свое решение больше не убегать и не прятаться,
но оставаться сегодня здесь мне нельзя. Я слышу шаги на лестнице –
медленные и тяжелые. Кажется, на подъем у него уходит целая вечность.
Обычно он перешагивает через несколько ступенек, но сегодня похож
на человека, который поднимается на эшафот. Правда, я не знаю,
в качестве кого: осужденного или палача.
– Меган?
Он не пытается открыть дверь.
– Меган, прости, что я сделал тебе больно. Мне так жаль, что я
причинил тебе боль.
Я слышу в его голосе слезы. И прихожу в ярость. Мне хочется
выскочить из комнаты и расцарапать ему лицо. Да как он смеет плакать
после всего, что натворил! Я вне себя от бешенства, мне хочется наорать
на него, велеть убраться от двери, убраться от меня, но я сдерживаюсь,
потому что я не так глупа. У него есть причины выйти из себя. И мне надо
сохранить здравомыслие и ясность ума. Теперь я думаю не только о себе,
но и о ребенке. Этот скандал придал мне сил и решимости. Я слышу,
как он молит о прощении по ту сторону двери, но мне сейчас не до этого.
Сейчас я должна заняться другим.
В самом конце платяного шкафа, в нижней части трех рядов обувных
коробок с аккуратными надписями есть темно-серая коробка с надписью
«Красные полусапожки», и в ней лежит старый мобильный телефон
с номером без абонентской платы, который я купила несколько лет назад
и сохранила на всякий случай. В последнее время я им не пользовалась,
но сегодня особый день. Я собираюсь быть честной. Я не буду больше
ничего скрывать. Больше никакой лжи, никакого обмана. Настало время
папочке понести ответственность.
Я сажусь на кровать, включаю телефон и молю Бога, чтобы он
не разрядился. Экран загорается, и я чувствую, как адреналин разгоняет
кровь: у меня слегка кружится голова, чуть подташнивает, впечатление
такое, будто я под кайфом. Мне начинает нравиться происходящее,
я предвкушаю, как вытащу все наружу, как брошу ему – им всем! – вызов,
расставлю все по своим местам и покажу, чем это закончится. К концу дня

---

каждый будет знать уготованное ему место.
Я набираю его номер. Как и следовало ожидать, звонок переключается
на голосовую почту. Я набираю эсэмэску: «Перезвони мне. Это СРОЧНО!»
Затем начинаю ждать.
Я проверяю журнал вызовов. Последний раз я звонила в апреле.
В конце марта и начале апреля я звонила много раз, но все звонки остались
без ответа. Я звонила, звонила и звонила, а он просто не реагировал,
не реагировал даже на угрозы, что я заявлюсь к нему домой и все расскажу
жене. Думаю, сейчас ему придется меня выслушать. Теперь я заставлю его
себя выслушать.
Наши отношения начинались как игра. Как безобидное развлечение.
Мы изредка сталкивались с ним на улице, и время от времени он
заглядывал в галерею, улыбался и флиртовал. Но потом галерея закрылась,
и я все время проводила дома, не находя себе места от скуки. Мне хотелось
хоть какого-то разнообразия. И однажды, когда Скотта не было в городе,
я случайно натолкнулась на него в городе и пригласила выпить кофе.
По его глазам я понимала, что за мысли крутились у него в голове, и это
случилось. А потом еще раз, но я не имела на него какие-то виды.
Мне просто нравилось чувствовать себя желанной, нравилось ощущение
власти. Вот так все было – без затей и глупо. Мне не нужно было, чтобы он
уходил от жены, мне хотелось, чтобы он этого желал. Чтобы дорожил
мною так сильно.
Я уже не помню, когда начала верить, что наши отношения – это нечто
большее, что мы нечто большее и что очень подходим друг другу. Но как
только мне начало так казаться, я почувствовала, что он начал отдаляться.
Он перестал присылать эсэмэски, отвечать на мои звонки, и я никогда
не чувствовала себя такой ненужной, как тогда. Я ненавидела это
ощущение. И оно переросло в навязчивую идею. Теперь я это понимаю.
В конце концов, я действительно думала, что смогу смириться с этим,
пусть даже и не без переживаний. Но сейчас все изменилось.
Скотт по-прежнему находится за дверью. Я не слышу его, но чувствую.
Я иду в ванную и опять набираю номер. Звонок снова переключается
на голосовую почту, и я набираю номер еще и еще раз. Потом я шепотом
оставляю сообщение. «Возьми трубку, или я приеду. На этот раз я не шучу.
Мне надо с тобой поговорить. Ты не можешь меня не выслушать».
Какое-то время я стою в ванной, положив телефон на край раковины.
Я жду, что он зазвонит. Но экран упорно не желает загораться
и поблескивает серым. Я расчесываю волосы, чищу зубы и накладываю
немного косметики. Кожа на лице постепенно принимает обычный цвет.

---

Глаза по-прежнему красные и горло болит, но выгляжу я прилично.
Я начинаю считать. Если я досчитаю до пятидесяти, а телефон так и будет
молчать, я поеду к нему и постучусь в дверь. Телефон не звонит.
Я засовываю телефон в карман джинсов, быстро прохожу через
спальню и открываю дверь. Скотт сидит на лестнице, обхватив руками
колени и опустив голову. Он не смотрит на меня, и я быстро прохожу мимо
него и бегу по ступенькам вниз, едва дыша. Я боюсь, что он схватит меня
сзади и толкнет. Я слышу, как он поднимается и кричит вдогонку:
– Меган? Ты куда? Ты идешь к нему? Внизу я оборачиваюсь и говорю:
– Никакого «его» больше нет, понятно? Все кончено.
– Пожалуйста, подожди, Меган. Не уходи!
Я не хочу слышать, как он юлит, не хочу слышать мольбу в его голосе
и жалость к себе. У меня для этого слишком болит горло, будто кто-то влил
в него кислоту.
– Не ходи за мной, – хрипло отвечаю я. – Если ты за мной пойдешь,
то больше никогда меня не увидишь. Это понятно? Если я обернусь
и увижу тебя, ты больше никогда меня не увидишь!
Захлопывая входную дверь, я слышу, как он зовет меня.
Какое-то время я жду на тротуаре, чтобы убедиться, что он не пошел
за мной, потом иду по Бленхайм-роуд, постепенно замедляя шаг. Я дохожу
до дома номер двадцать три, и тут решимость меня покидает. Я не готова
вот так с ходу начать разговор. Мне нужна минутка, чтобы собраться
с силами. Несколько минут. Я прохожу мимо дома, мимо подземного
перехода, мимо станции. Добираюсь до парка и там набираю его номер
еще раз.
Я говорю ему, что нахожусь в парке и буду его тут ждать, а если он
не придет, то мне придется самой прийти к ним домой. Это его последний
шанс.
Вечер просто потрясающий: время чуть позже семи, но еще тепло
и светло. На качелях и горке играют детишки, а их родители стоят
в сторонке и оживленно болтают. Тут все кажется таким спокойным
и чудесным, что, глядя на них, мне невольно становится больно, что мы
со Скоттом не будем приводить сюда свою дочурку. Я не могу представить,
что мы способны быть такими же счастливыми и довольными жизнью.
Теперь уже не могу. После того, что я сделала.
Утром я не сомневалась, что рассказать обо всем было лучшим
решением, вернее, не лучшим, а единственным. Больше никакой лжи,
никаких тайн. А потом он поднял на меня руку, что только подтвердило
мою правоту. Но теперь, когда я сижу здесь одна, а Скотт дома,

---

взбешенный и с разбитым сердцем, мне уже не кажется, что я поступила
правильно. Я проявила не силу, а безрассудность, и только сделала всем
хуже.
Возможно, смелость нужна мне вовсе не для того, чтобы сказать
правду, а исключительно для того, чтобы уйти. И это связано не с
внутренним стремлением все изменить, тут дело в другом. Для нашего же
с ней блага сейчас самое время уйти, уйти от них обоих, от всего этого.
Может, сбежать куда-то и укрыться там и есть для меня наилучший выход.
Я поднимаюсь и обхожу парк. Мне хочется, чтобы телефон зазвонил,
и я боюсь этого звонка. В конце концов, я даже рада, что он не звонит.
Я принимаю это за знак и иду к выходу, в сторону дома.
Я как раз миновала станцию, когда увидела его. Он шел быстрым
шагом
от
подземного
перехода,
сгорбившись
и
сжав
кулаки.
Я окликнула его, даже не успев подумать.
Он поворачивается.
– Меган! Какого черта… – На его лице злость, но он машет рукой,
чтобы я подошла. – Пошли, – говорит он, когда я приближаюсь. –
Мы не можем тут разговаривать. У меня там машина.
– Я просто хотела…
– Мы не можем тут разговаривать! – чеканит он. – Пошли! – Он тащит
меня за руку и добавляет уже мягче: – Мы куда-нибудь отъедем, ладно?
Туда, где сможем поговорить.
Я сажусь в машину, оборачиваюсь и смотрю в ту сторону, откуда он
появился. Подземный переход не освещен, но мне кажется, что там,
в темноте, кто-то есть и этот кто-то провожает нас взглядом.

---

Рейчел