Эхо во тьме

К сожалению, не от меня, – печально подумала Иосавеф, потому что знала, что все время была непослушной и во всем сомневающейся. Но и не от Ездры, который вечно попадал в самые нелепые ситуации. Иосавеф сжала губы – в ситуации, на которые он сам и напрашивался.
Она обняла ладонями лицо Тафаты и слегка потрепала ее по щеке.
– Они не вспомнят об этом. Они вспомнят Иерусалим. Они вспомнят Иосифа. Они вспомнят Масаду. И поэтому они отвернутся от нас, потому что мы дали кров римлянину, язычнику, и тем самым осквернили свой дом.
– Тогда мы напомним им о том, что сказал Бог, мама. Будь милосердна. Не нужно беспокоиться о том, что там говорят другие. Бойся только Бога. Мы должны угождать только Господу.
Иосавеф грустно улыбнулась.
– Мы напомним им, – сказала она, сомневаясь в том, что от этого будет толк. Но все равно, выбора у них теперь не было. Изменить уже ничего было нельзя.
Тафата поцеловала мать в щеку.
– Пойду, принесу воды.
Ездра смотрел, как дочь поднимает огромный сосуд и выходит из дома, освещаемая солнечным светом. Она сунула ноги в сандалии и, придерживая сосуд на голове, пошла по улице. Подойдя к открытой двери, Ездра прислонился к дверному косяку, глядя вслед удаляющейся дочери.
– Иногда мне кажется, что Бог специально призвал нашу дочь свидетельствовать людям о Нем.
– Если вспомнить судьбу всех пророков, то меня это совершенно не радует.
Слова жены опять больно резанули Ездру, и он закрыл глаза, прислонив голову к дверному косяку, возле мезузы. Он знал наизусть слова, которые были начертаны на прямоугольных каменных табличках. Он мог процитировать любую из десяти заповедей Священного Писания, которые были тщательно выписаны на пергаменте, чтобы их можно было хранить в мезузе, прикрепленной к дверному косяку. Он всем сердцем верил в Писание и во все изложенные там обетования… Но всего нескольких слов, сказанных этой женщиной, могли посеять в нем не дающие покоя сомнения. Неужели он подверг свою дочь опасности, оказав помощь римлянину? Неужели он подверг опасности всю свою семью?
«Помоги мне, Господи Боже…» – помолился он, затем повернулся к жене. Взяв ее руку, он поцеловал ее и положил ее на мезузу, после чего снова вошел в дом.
– Я не мог оставить его умирать там, Иосавеф. Бог простит меня. Я думал об этом.
Ее лицо стало мягче.
– Ты хороший человек, Ездра. – Она вздохнула. – Слишком хороший. – Она встала и вернулась к своей работе.
– Как только римлянин поправится настолько, что сможет самостоятельно ходить, он уйдет.
– Куда теперь‑то торопиться? Об этом все равно теперь все знают! – Иосавеф посмотрела на лестницу, ведущую на крышу. – Ты положил его на постель в скинии ?
– Да.
Женщина несколькими тяжелыми ударами размяла тесто. Этим своим поступком Ездра осквернил лучшую в доме постель. Ладно, как только римлянин покинет этот дом, пусть возьмет и эту постель с собой.