Эхо во тьме

«Какую удивительную власть может дать взятка, – подумал Прим, улыбаясь про себя, – а также страх перед тем, что какая‑то информация может быть предана огласке».
Этим утром агент Юлии сообщил ему, что она требует полного отчета. Прим знал, как отвлечь ее внимание, заставив ее думать о чем угодно, но только не о текущем положении ее состояния.
И сейчас он продолжал действовать в этом направлении, плетя свои сети.
– Так транжирить деньги, – продолжал он, качая головой. – Просто представить себе невозможно. Хотя… Ты не допускаешь мысли о том, что твоя мать попала под влияние этой твоей иудейки и стала христианкой ?
Юлия испытала боль от такой мысли. Ее мама – христианка? Если это так, то для нее закрыта еще одна дверь.
Прим видел ее выражение лица и знал, что шаг за шагом наносит ей раны, все более и более глубокие. Он хотел, чтобы она лежала перед ним, а стервятники клевали ее тело.
– А что касается интересов твоего брата здесь, в Ефесе, то все свои корабли и склады он передает в распоряжение верных работников твоего отца. Все свое имущество он передает в руки двух управляющих, Ореста и Силы.
Прим пожевал еще один кусочек деликатеса и, скривив физиономию, выплюнул его на поднос. Потом он налил себе фалернского вина, самого лучшего вина из Капуи, и глотнул, чтобы промыть рот. Проглотив вино, он продолжил:
– Все это наводит на мысль о том, что твой брат вернется нескоро, если вообще вернется. Думаю, что он решил посетить места своей любимой покойной Хадассы. – Подняв кубок, как бы для тоста, Прим с улыбкой посмотрел на Юлию. – Пусть же его отплытие поможет тебе избавиться от твоего чувства вины, моя дорогая, – сказал он, наслаждаясь ее мучениями. Он радовался той боли, которую видел в ее глазах. А его новости действительно стали для Юлии настоящим ударом. И скрывать эту боль она уже не могла.
Юлия встала и вышла из триклиния. Дойдя до своих покоев, она опустилась на диван и вытащила из складок блестящей туники свиток. Дрожащими пальцами она провела по печати. Печать была совершенно нетронутой. Ее глаза наполнились слезами. Марк к этому посланию, скорее всего, даже не прикасался.
Иудея! Зачем ехать в такое далекое и неспокойное место, если Прим не прав и если все дело не в этой несчастной девчонке?
Юлия глубоко вздохнула. Почему Марк не может забыть Хадассу? Почему он не может забыть того, что произошло? Она закусила губу, ей хотелось плакать от невыносимых мук. Но что толку от слез? Разве кого‑то волнует, что с ней происходит?
Если бы она знала, чем все закончится, она, конечно же, не пошла бы на такой шаг. Почему Марк не может простить ее? Она же его сестра, его плоть и кровь. Разве он не знал, как она всегда любила его, что она любит его по‑прежнему? Она только хотела, чтобы между ними все стало так же, как в те времена, когда они были еще детьми, когда казалось, что они всегда будут вместе, что бы ни случилось. Неужели он забыл, как они были близки друг к другу, как они могли без конца говорить друг с другом обо всем на свете? Она никому и никогда в жизни не верила так, как ему.
«Если не считать Хадассы», – вдруг прошептал ей внутренний голос.
Эта непрошеная мысль пронзила Юлию невыносимой болью. Она закрыла глаза, испытывая острое желание вычеркнуть из памяти все воспоминания, которые теперь нахлынули на нее… Воспоминания о тех днях, когда она была любима, любима по‑настоящему. «Нет. Нет. Я не хочу думать о ней. Не хочу!»
Ее окружила тишина, которая принесла с собой тьму.
Юлия сжала в руке небольшой свиток. «О Марк, – сокрушенно шептала она, – ты же обещал мне когда‑то, что будешь любить меня, что бы я ни сделала». Тишина ее покоев давила на нее своей тяжестью. «Ты же обещал, Марк!» С чувством безысходности она смяла свое последнее послание к брату и бросила его в жаровню. Пергамент занялся огнем и быстро превратился в пепел.
Юлия сидела, чувствуя, как рушится ее последняя надежда на прощение со стороны брата.
«Ты же обещал…» Она плакала, закрыв лицо руками и раскачиваясь взад‑вперед.