Эмма Скотт Зажечь небеса Ефимова Е., перевод на русский язык, 2020 Издание на русском языке, оформление. Ооо «Издательство «Эксмо»

Глава девятая
Отем
«Больше никогда».
Это была моя новая клятва. Эти слова я, точно заклинание, мысленно повторяла во время перелета из Балтимора обратно в Бостон и во время автобусной поездки из Бостона в Амхерст. Мне нужно было как-то отвлечься – чем угодно, лишь бы не думать о том, как больно мне было расставаться с Уэстоном.
После того как он меня прогнал, я пробыла в больнице до утра, на случай, если бы Уэстон передумал или немного отошел от потрясения. Но он был непреклонен, и мое сердце снова разорвалось пополам: одна половина жалела Уэстона, а вторая – меня саму.
Никогда больше не позволю сделать свое сердце чьей-то игрушкой.
Никогда больше не позволю романтическим представлениям и желаниям управлять мною.
Никогда больше не позволю парню – или парням – встать между мной и моими целями.
Никогда больше я не буду любить, если не почувствую, что меня любят так же сильно.
Никаких сомнений, никаких вопросов, никакой неопределенности. Если это займет всю жизнь, так тому и быть. А между тем меня ждет работа.
Я вошла в квартиру, оставила у двери чемодан на колесиках и направилась прямо к столу. Там до сих пор были разбросаны письма Коннора. Я сгребла их в кучу, отнесла на кухню, открыла крышку мусорного ведра и замерла. Зажмурилась, снова и снова твердя свои новые клятвы. В глубине души я интуитивно чувствовала, что если сейчас выброшу эти письма, то однажды пожалею об этом.
«Они часть моей истории».
Я опустила крышку ведра и отнесла письма в спальню. Вытащила из-под кровати деревянную коробку, которую подарила мне мама, когда мне было десять. На крышке коробки было выжжено мое имя, обрамленное элегантными цветами и виноградными лозами. Внутри лежали фотографии и старые билеты в кино, письма от школьных друзей и жемчужное ожерелье, которое я унаследовала от бабушки. Я положила письма Коннора сверху. Никакого мусора, только сокровища.
Я закрыла коробку, задвинула ее обратно под кровать и вернулась к столу в гостиной. Теперь стол был чист и готов к настоящей работе.
Я включила ноутбук, расставила ручки в подставки, рядом разложила записные книжки. Завтра после работы я отправлюсь в библиотеку, искать материалы для моего проекта по возобновляемому биотопливу. Занятия в Амхерсте начнутся только через несколько недель, но я написала письмо своей научной руководительнице, сообщив ей, что наконец-то определилась с темой проекта.
Мои пальцы зависли над кнопкой «отправить», я перечитала сообщение. Хороший план. Разумный. Надежный.
«И я совершенно равнодушна к этому проекту».
Я тихо фыркнула. Следуя зову своего сердца, я получила только потери и боль. Я нажала «отправить».
Потом я написала Руби, что вернулась в Массачусетс и готова к нашему девичнику, пока подруга еще не уехала в Италию. Она не ответила. Я сидела одна в тихой, пустой квартире и слушала шепот своего сердца: оно говорило мне, что Коннор и Уэстон – особенно Уэстон – сейчас страдают. Нельзя судить их строго, они только что вернулись с войны, и, бросив их, я поступила эгоистично.
«Я их не бросала, это они меня оттолкнули».
Я стремлюсь их утешить и поддержать, но с моей стороны это игра в одни ворота. Я им не нужна. Они не хотят, чтобы я была рядом.
А навязываться я не собираюсь.
Я решила, что весенняя уборка летом вполне подойдет под мое нынешнее настроение. Начну жизнь с чистого листа и с уборки. Квартира и так выглядела неплохо – я никогда не терпела грязи и беспорядка – но я энергично принялась за работу.
Всё лето кантри-музыка, которую слушал мой брат, отвлекала меня от моих альтернативных песен с их честными текстами. Я открыла в Интернете канал, транслирующий музыку, запустила песню «Love Me Like You Mean It» и стала громко подпевать.
– Аминь, – пробормотала я, оттирая кухонные столы. Я терла долго, и в конце концов столы засияли, на них не осталось ни пятнышка. Идеальный гимн моей новой жизни.
Моей новой, пустой, спокойной жизни.
Ϛ.
На следующее утро, выйдя из душа, я заметила новое уведомление на телефоне: накануне вечером Руби оставила голосовое сообщение.
«Привет, подруга, рада, что ты вернулась. Я все еще в Бостоне, занимаюсь делами но, может быть, на следующей неделе двинусь на запад и мы сможем пересечься. Позвони мне, когда получишь это сообщение. В любое время, хорошо? Люблю тебя. Пока».
Я нахмурилась и прослушала сообщение снова. Обычно голос Руби звучал свободно и весело, но теперь стал натянутым и каким-то отстраненным.
Я перезвонила ей, молясь, чтобы больше не было плохих новостей.
Руби ответила после первого гудка.
– Привет! Спасибо, что перезвонила.
– Сейчас шесть утра, но ты ответила на звонок? – спросила я. – У тебя всё хорошо?
– Всё отлично, но… Чёрт, не знаю, как тебе это сказать, и вообще, стоило ли тебе об этом рассказывать. С другой стороны, меня не покидала мысль, типа, черт возьми, конечно, я должна ей сказать.
– Что рассказать? – переспросила я, опускаясь на кухонный табурет.
– Так. – На том конце линии раздался тяжкий вздох. – Я прилетела в Бостон вместе с Викторией и Коннором.
– Вот как?
– Да. Поначалу во время полета он всё молчал, но потом пропустил пару стаканчиков и немного расслабился. Мы болтали, и я несколько раз его рассмешила, так что теперь Виктория считает, что я послана ей небесами.
– Ладно, – медленно проговорила я.
– Она пригласила меня и моих родителей к себе домой на ужин. Коннор изо всех сил пытается держаться, и думаю, мне стоит пойти, но я хотела сначала поговорить с тобой. Кодекс лучшей подруги и всё такое.
Я молчала с минуту, пытаясь понять, что чувствую по этому поводу.
– Отем? – проговорила Руби. – Что думаешь?
– Думаю, я ревную.
– Правда?
– Немного. – Я издала короткий, слезливый смешок. – В смысле, Коннор не хочет со мной говорить. Он бросил меня, и я изо всех сил пытаюсь жить дальше. Но, конечно, я хочу знать, становится ли ему лучше.
– Не знаю, стало ли ему лучше, – сказала Руби. – Мне показалось, он довольно много пил. Виктория уговорила его вернуться в универ этой осенью, а может, просто заставила.
– Я так понимаю, он не хочет дальше учиться?
– Совершенно не хочет. И отказывается говорить об Уэсе – не хочет даже произносить его имя и замыкается в себе, если я завожу разговор на эту тему.
Я закрыла глаза. «Придерживайся своих обетов».
– В любом случае, – продолжала Руби, – я просто хотела, чтобы ты знала, как обстоят дела.
– Спасибо, Руби.
– Мои родители хотят, чтобы я навестила семью в Вашингтоне, но потом я постараюсь добраться до Амхерста. Ты сможешь прожить без меня так долго?
– Сделаю всё возможное, – ответила я, подавляя острое разочарование. Ничего. Чем дольше проживу одна, тем больше времени у меня останется для работы над проектом.
– Ты моя девочка. Люблю тебя.
– Я тоже тебя люблю. И, Руби, передай Коннору…
– Да?
«Скажи ему, что я скучаю по нему».
– Ничего.
– Ты уверена?
– Уверена, – ответила я. – До скорого.
Мы закончили разговор, но я еще несколько минут сидела, держа телефон на коленях. Мне не нравилось, что Коннор пьет, но я не могла его исправить, а он не хотел, чтобы я пыталась. Он порвал со мной, и единственное, что нужно сделать, – это принять его решение и придерживаться своих обетов.
Я надела черные брюки и белую блузку, села на велосипед и поехала в пекарню «Белый султан». Солнце только-только показалось над горизонтом, но воздух был теплым и пряным. Я катила по Плезант-авеню, которая вела прямиком в центр Амхерста, и мысленно готовила себя к встрече с Эдмоном де Гишем, моим начальником. При виде моего «решительного» лица он за шесть секунд всё поймет, и тут же примется говорить, петь или кормить меня песнями о настоящей любви.
– Здравствуйте, Эдмон, – провозгласила я, кладя свою сумку под прилавок.
В пекарне витали ароматы теплой, сладкой выпечки и свежего кофе. Когда я завязывала на талии фартук, Эдмон вырвался из дверей кухни, распевая отрывок из какой-то оперы. Облаченный в белую блузу, здоровенный француз с черными усами выглядел как пришелец из другой эпохи, где романтика была обычным делом, где мужчины и женщины объяснялись друг другу в любви, и в ту же ночь обручались, и жили в счастливом браке до конца своих дней.
– Моя дорогая девочка! – Эдмон обнял меня, и я изо всех сил постаралась не растаять от жалости к себе. – Я так скучал по тебе.
– Я тоже по вам скучала. Надеюсь, вы не слишком перегружали Фила работой.
Фил Глассман был еще одним сотрудником кафе-пекарни – теперь ему было девятнадцать, и он по-прежнему не привык к ранним подъемам, хотя работал здесь уже больше года.
– Фи! – Эдмон отмахнулся. – Филипп просто не способен перетрудиться. Он вообще почти не работает! – Эдмон рассмеялся, а потом прищурился. – А как дела после поездки? Как твоя любовь, Коннор? С ним всё хорошо?
Я кивнула и начала заполнять бокс для салфеток.
– Ему сделали операцию на локте, но он поправится. И ему не нужно возвращаться на фронт.
– Какое облегчение слышать это. А месье Тёрнер? Как поживает mon homme tranquille? Мой тихий молодой человек?
– Его ранения оказались серьезнее. – Я заставила себя посмотреть в глаза Эдмону. – Его парализовало. Он не может ходить. Врачи полагают, что он до конца жизни будет прикован к инвалидному креслу.
Будучи произнесенными вслух, эти слова обрушились на меня, подобно удару кувалды, и слезы защипали мне глаза.
– Mon Dieu¹. – Эдмон приложил ладонь к груди, глядя на меня широко раскрытыми глазами. – Мне очень больно это слышать. Больше никакого бега?
Я покачала головой.
– Больше никакого бега.
Не успела я опомниться, как оказалась в медвежьих объятиях Эдмона, и на этот раз я не противилась. Мне было нужно, чтобы меня обняли.
– Мне так жаль, – сказал Эдмон.
Я кивнула, уткнувшись лбом ему в грудь, потом ответила:
– Он жив. Они оба живы. Это самое главное.
– Oui². К тому же Уэс – сильный человек. Он преодолеет всё, что ему предстоит, и одержит победу. В этом я уверен.

– Надеюсь, вы правы, – сказала я. – И ради него, и ради Коннора.

Эдмон нахмурился еще сильнее.
– В этих словах мне слышится прощание. Что еще произошло?
Я сделала глубокий вдох и собралась с духом.
– Мы с Коннором расстались, а Уэстону предстоят недели реабилитации. Им обоим нужно сосредоточиться на восстановлении, и я им не нужна.
– Кто это сказал?
– Они так сказали. – От унижения кровь прилила к моим щекам. – Так лучше для всех нас, включая меня. Мои переживания не идут ни в какое сравнение с тем, что они пережили в бою; уверена, для меня сейчас лучше всего сосредоточиться на работе.
Эдмон выглядел потрясенным.
– Работа? А как же любовь? Как быть с ней?
– Вложу все силы в учебу, в свой гарвардский проект.
Эдмон покачал головой.
– У тебя такое романтичное сердце, в тебе столько нерастраченной любви…
– Это неважно.
– Неважно? – Если бы я плюнула в торт, Эдмон и то не выглядел бы таким шокированным. – Ma chère³, это самое главное…
– Нет, – возразила я. – Это не главное. Любовь причинила мне только боль. Я беспокоюсь о них обоих, но я должна позаботиться и о себе. И я больше не хочу об этом говорить.
Пару секунд Эдмон изучающее смотрел на меня, потом уголки его рта опустились. В кухне запищала печь, и глаза пекаря загорелись. Он устремился в кухню и вернулся с противнем свежих клюквенных лепешек.
– Поешь, ma chère. Напомни себе, что в жизни есть сладость. Настоящая любовь найдет тебя, и ты не будешь знать боли, только радость.
Примерно год назад Эдмон предложил мне такое же теплое угощение и такие же добрые слова, после того как меня предал мой бывший парень. Тогда я съела вкусняшку и попробовала начать всё сначала. Я встала на край обрыва и спрыгнула вниз, несмотря на все свои опасения, сомнения и боль, а в результате разбилась на кусочки. Дважды.
Я улыбнулась и покачала головой.
– Спасибо, Эдмон, но я не голодна.