Предмет и задачи курса

Литературно-письменный язык Московского периода
(язык великорусской народности)


Новый этап в развитии русского общенародного и литературно-письменного языка начинается со II половины ХIV в. и связан с формированием централизованного государства вокруг Москвы. Феодальная раздробленность сменилась новым объединением восточнославянских земель на северо-востоке, явившимся причиной образования великорусской народности, в состав которой постепенно вливаются все носители русского языка, находившиеся под властью татаро-монголов. Параллельно в ХIII - XV вв. те части восточнославянского населения, которым удалось избежать татаро-монгольского завоевания (на западе), входят в состав литовско-русского княжества, на территории которого образуется западно-русская народность, вскоре распавшаяся на белорусскую (под властью Литвы) и украинскую (под властью Польши) народности. Таким образом, когда-то единая древнерусская народность разделилась на 3 восточнославянских: великорусскую, белорусскую и украинскую. Причина этому делению – феодальная раздробленность, татаро-монгольское завоевание и захват западных земель Литвой и Польшей.
Письменный литературный язык всех восточнославянских ветвей в XIV-XV вв. продолжал развиваться на той же общей основе древнерусского языка и до XVII в. оставался единым, распадаясь лишь на зональные варианты.
В процессе формирования великорусской народности и ее языка видную роль играет Москва, которая быстро росла и развивалась благодаря выгодному географическому положению у перекрестка двух водных торговых путей с юго-запада (из Киевской земли) на северо-восток и с северо-запада (из Новгорода) на юго-восток (в низовье Оки и Волги). Период татарского владычества тоже оказал благоприятное воздействие на рост Москвы, т.к. московские князья сумели сделать татаро-монгольских ханов орудием своей объединительной политики. Московское княжество было больше других удалено от мест военных действий. Поэтому оно стало очень быстро заселяться бежащими переселенцами с северо-запада, с новгородских, тверских, ростово-суздальских земель, а также с юго-востока: из Рязанского княжества и в какой-то степени с Украины. Таким образом, население Московского княжества было смешанным. А поскольку длительное время Московское княжество было в экономической и политической зависимости у Ростово-Суздальского, то господствующий класс, бояре, были по происхождению в основном северянами. Московские князья сумели переманить к себе (1380 г.) и главу русской церкви (митрополита Петра) которая получила независмость и самостоятельность еще в эпоху Ярослава Мудрого. Правда, сам центр духовного управления переселился в Москву только в ХIV в., а вместе с ним и группы церковников. Единственной опорой раздробленной Руси становится единство религии. А поэтому церковная письменность приобретает исключительно большое значение. В это же время церковная литература достигает наивысшего расцвета. В руках церковников оказывается просвещение, государственная переписка. Они (церковники) занимаются вопросами политики, экономики, науки, культуры.
А теперь давайте посмотрим, кто же составлял ведущую группу церковников? Известно, что в Москве церковная верхушка была ростово-суздальской, а значит и сохраняла тот облик языка, который сложился в Ростово-Суздальском княжестве. Что же это за облик? Оказывается, руководящая группа церковников Ростово-Суздальского княжества была южнорусской, киевской, и следовательно принесла на север какие-то традиции киевской живой речи. Посадское и крестьянское население также постоянно обновлялось и расширялось. (закрепощение крестьян еще не произошло). В феодальную эпоху ремесленники были основной производительной частью населения. Поэтому каждый феодал старался привлечь в свой город как можно больше мастеров не только русских, но и из далеких зарубежных земель. Отсюда в посадах были все условия для взаимодействия русских диалектов между собой, а также взаимодействия русского языка с иными языками и восточной, и западной групп.
Традиционные воззрения на язык Москвы состоят в том, что высокие достижения культуры, в том числе и языковой, Киевской Руси были сохранены в северо-восточных княжествах (Новгородском, Ростово-Суздальском, Тверском), а затем приумножены в Москве, когда Москва подчинила себе остальные феодальные княжества. В старой литературе существует мнение, что не только в XIII-XIVвв., но даже и в XVII в. правящие Московские классы говорили на языке с ярко выраженной северной диалектной окраской. Те черты языкового строя, какие сейчас характерны для Москвы, черты южнорусского происхождения, по этой концепции, проникли в язык московского населения поздно, постепенно преодолевая сопротивление правящих кругов и вытесняя северные языковые черты.
Б.А. Ларин противопоставляет традиционным воззрениям на язык Москвы свою точку зрения. Он считает, что и северный облик московской речи, более тесная связь с севернорусскими народными говорами характерна для Москвы с ее возникновения и до тех пор, пока Москва сохраняла сначала зависимость от Ростово-Суздальского княжества, а потом, пусть и независимое политически, но зависимое культурно, положение конкурента, борющегося за господство и верховную власть. Но в тот период, когда московские князья окончательно подчинили себе другие русские княжества и когда Москва из таможенного пункта превратилась в центр государства, язык жителей Москвы существенно изменился, потому что иным стало само население Москвы. Огромный приток населения южнорусских княжеств характерен для Москвы только в самом конце XIV в., и главным образом в XV-XVI вв., и возрастающий удельный вес южнорусских диалектных черт в московской речи относится к этому, уже более позднему периоду.
Происходило смешение не только севернорусского наречия с южнорусским, но и этих двух с западнорусскими говорами. Этот процесс влиял на становление национального русского языка. Киевское государство, которое складывалось в течение четырех-пяти веков, послужило основой для образования единой русской народности и упрочения общих черт всех восточнославянских языков. Московское же государство, образование которого тоже заняло 4-5 вв., создало основу для русского национального языка. Начало этого процесса можно отнести ко II половине XV в.
Московский говор становится диалектной основой языка всей великорусской народности, и по мере включения тех или иных русских земель в состав формирующегося централизованного Московского государства черты ведущего говора распространяются на всей великорусской территории. Этот же среднерусский смешанный говор превращается в диалектную базу для литературно-письменного языка, обслуживающего потребности всей великорусской народности. Древнерусский литературно-письменный язык, пересаженный на новую почву, образует московскую разновидность письменного языка, первоначально развившуюся рядом с другими его ответвлениями. По мере расширения территории Московского государства все ответвления письменного языка постепенно вытесняются московской разновидностью, в особенности после введения книгопечатания, с конца XVI в. Другие же разновидности древнерусского литературно-письменного языка, развившиеся на территории Литовского государства и Польши, затем становятся истоком постепенно формирующихся параллельно с языком великорусской народности, белорусского (с XV в.) и украинского (с XVI в.) языков.
Литературный язык Москвы сохранил свои наиболее существенные признаки, выработанные в предшествующие периоды его развития. Славянизмы киевской поры продолжали в этот период существовать на правах книжных средств языка, хотя какое-то их количество могло за это время проникнуть в живую речь.
Однако главным для понимания судьбы литературно-письменного языка в этот период оказывается история живой разговорной речи, в окружении которой он функционировал. Собственно, история литературно-письменного языка в это время и заключается прежде всего в том, что вследствие изменений, происшедших в живой разговорной речи, он стал в иные к ней отношения.
Изменения, произошедшие в русском языке в XIII-XIV вв., были весьма существенными. Особенно важно отметиь, что они коснулись в этот период не только словарного состава языка, но и грамматики: так, 1) произошла утрата категорий двойственного числа; 2) перестроилась система прошедших времен глагола и более четко стали оформляться видовые значения глагольных основ; 3) произошла наметившаяся уже очень рано перегруппировка типов склонения существительных; наряду с этим наблюдается и много частных изменений, затрагивающих отдельные формы, например, 4) утрачивается особая звательная форма, 5) выравниваются основы на заднеязычный согласный в тех формах, где происходило чередование заднеязычных с з, ц, с; 6) изменились некоторые формы личных и возвратного местоимений.
Все эти изменения нашли отражение в книжно-славянском типе языка, но непоследовательное; старые формы не только продолжали употребляться (хотя не редко и неправильно, с ошибками) в письменности параллельно с новыми, но в большинстве памятников книжно-славянского типа языка оказались явно преобладающими. Эти нейтральные ранее формы вошли теперь в число специфически книжных, чуждых живой речи средств русского литературного языка.
Таким образом, в литературном языке XIV – XVII вв. оказалось значительно больше специфически книжных, чуждых живой речи элементов, резко возросло количество стилистически ограниченных сферой книги средств языка. Кроме старославянизмов, исконно отличавших книжный письменный язык от живой речи, в этом ряду оказалось множество исконно русских, но устаревших к этому времени или устаревших в течение этого периода языковых фактов. Важно, что эти архаизмы слились по своим стилистическим качествам со старославянизмами, перестав отличаться от них, хотя генетически это не старославянизмы: общность их стилистической окраски обусловлена самим фактом их чуждости живой речи того времени, их принадлежности только литературному языку.
Результатом этого большого количества «старославянизмов» в письменности явилось резкое отделение книжно-славянского типа языка от живого разговорного языка, с одной стороны, и от народно-литературного типа языка, с другой. Эта разновидность литературного языка потеряла живые связи с народным языком своего времени, обособилась от него.
Разговорный язык Москвы, московский говор становится основой «делового» языка Москвы.
Формирование централизованного государства вокруг Москвы кладет конец ранее существовавшим изолированным многочисленным удельным княжествам. Это политическое и экономическое объединение разрозненных прежде русских земель повлекло за собою развитие и обогащение разнообразных форм деловой переписки.
Если в период феодальной раздробленности удельный князь, владения которого иногда не простирались далее одного населенного пункта, мог ежедневно видеться со всеми своими поддаными и устно передавать им необходимые распоряжения, то теперь, когда владения Московского государства стали простираться от берегов Балтики до впадения Оки в Волгу и от Ледовитого океана до верховий Дона и Днепра, для управления такой обширной территорией стала необходима упорядоченная переписка. А это потребовало привлечения большого числа людей, для которых грамотность и составление деловых бумаг стали их профессией.
Вначале письменное дело было привилегией духовенства, но постепенно писцы стали вербоваться из светских людей. Но в силу инерции языка термин, которым называли себя эти светские по происхождению и образу жизни чиновники, сохранился. Словами дьяк, подьячий продолжали называть писцов великокняжеских и местных канцелярий, получивших вскоре наименование приказов.
Дела в этих учреждениях вершились приказными дьяками, выработавшими особый «приказной слог», характеризовавшийся 1) близостью к разговорной речи простого народа, 2) связями с киевскими традициями и тенденциями, проявлявшимися в сохранении отдельных традиционных формул и оборотов.
Главная черта делового языка Москвы – его общегосударственный характер и значительная степень обработанности и нормализованности. Этот язык противопоставлен не только книжно-славянскому типу литературно-письменного языка, но и в значительной мере языку местных деловых письменностей, отражавших диалектную раздробленность языка феодальной Руси. Наличие мощного централизованного государства, даже при отсутствии еще подлинных национальных связей, обусловило победу московской нормы делового языка над местными, областными тенденциями в письменности.
К XV – XVI вв. относится составление новых сводов судебных постановлений, например, «Судебник» Ивана III (1497 г.), «Псковская судная грамота» (1462 -- 1476 гг.), в которых, опираясь на статьи «Русской правды», фиксировалось дальнейшее развитие правовых норм.
Неотъемлемой принадлежностью приказного слога стали такие слова и выражения, как челобитная, бить челом (просить о чем-либо). В челобитных много однотипных и повторяющихся конструкций с союзом и. Глагол-сказуемое обычно стоит на конце. Характерными признаками челобитных является также самоуничижение челобитника, восхваление адресата и упоминание его полного титула, употребление однотипной формулы «бьет челом холоп твой» или «бьет челом раб твой». Посмотрим, как начинается Малая (или вторая) челобитная Ивана Пересветова:
«Государю, благоверному великому царю и великому князю Ивану Васильевичу всеа Русии бьет челом холоп твой государев Ивашко Семенов сын Пересветова, чтобы еси, государь, пожаловал меня холопа своего, велел службишка моего посмотрети...»
В деловой письменности появляются термины, отражающие новые социальные отношения (брат молодший, брат старейший, дети боярские), новые денежные отношения, сложившиеся в московский период (кабала, деньги и т.д.).
В этот исторический период особенное распространение получает слово грамота в значении «деловая бумага, документ» (хотя это слово заимствовано из греческого языка в ранний период и имело это же значение).
Особенности делового языка Москвы можно проследить также на языке грамот, которые дифференцировались в зависимости от жанрового своеобразия на духовные и договорные.
В духовных грамотах больше употреблялось книжных церковнославянских и архаичных элементов. В договорных преобладало то новое, что появилось в литературном языке XIV-XV вв. В языке грамот существовали устойчивые элементы, которые историки и юристы называют формуляром: начальная и конечная формулы. Так, договорные грамоты, как правило, начинались формулой, в которой указывалось, кто был свидетелем и кто их скрепляет грамоту своей подписью. Существует и еще одна формула: Бог, святая Богородица будут защищать всех, кто будет оспаривать ее значение. Вот, например, как начинается грамота Галицкого старосты Бенка 1398 г. «а се я пан. бенко староста галицькии и снятиньскии сверчю то своим листом. каждому доброму кто на сеи. лист узрить. или перед кым будеть чтюн...»
Как видим уже из этого отрывка, в договорных грамотах элементы архаично-книжного характера представлены слабо. Наоборот, в духовных грамотах наблюдаем сочетание элементов архаическо-книжных и разговорно-бытовой речи. Сравним духовную грамоту Московского князя Ивана Даниловича Калиты 1327-1328 г.
Бoльший интерес, чем духовные грамоты, имеют светские жалованные, правовые, опасные, отводные. Правовые – юридический документ с решением суда. (Правая грамота Троицкому Сергиеву монастырю на Верхний и Долгий наволоки в Костромском уезде (1490 г.) Отводные – ими закреплялись поземельные и имущественные отношения (отводная грамота Кирилову монастырю на деревню Петроковскую (1448 г.). Опасная грамота – пропуск на въезд и выезд из Москвы. (Опасная грамота Феодосия Новгородскому архиепископу Иоане для приезда в Москву (1462 г.)
По мнению некоторых исследователей (например, О.В. Горшкова), большинство слов, употребленных в языке московских грамот, не является специфичным для делового языка, они известны и другим разновидностям литературного языка. Специфической является фразеология.
Московские грамоты и другие памятники деловой письменности фиксируют появление в языке складывающейся в тот период великорусской народности новых слов, неизвестных языку более ранних эпох. Так, исследователи (например О.В. Горшкова) приводят слова крестьянин (раньше смерд), пашня, платье, кружево, ожерелье, атлас, бархат, мельник, лавка,дервня, изба и т.п. Среди этих слов есть и тюркизмы, проникшие в живую речь русских людей (алтын, деньга).
Отчетливо обнаруживается близость делового языка к народно-разговорной речи в грамматике.
В синтаксисе приказного языка отмечают такие черты живого языка, как господство старых народно-разговорных так называемых паратаксических форм связи, где различные смысловые отношения между предложениями выражены простым присоединением их друг к другу с помощью союзов и, а, иногда с указательными местоимениями и повторением определяемого, слова, частые повторения предлогов (у Саввы, из их села из Федоровского).
Наконец, характеристика приказного языка будет неполной, если не упомянуть о богатейшей юридической, государственной терминологии, которая не только отражалась, но в значительной мере вырабатывалась в деловой письменности Москвы – названия родного рода актов и документов, наименования официальных лиц, названия штрафов и повинностей и т.д.
Таким образом, будучи основанным на живой народно-разговорной речи Москвы ХIV-XVII вв., отражая в той или иной степени особенности развития московского говора, приказной язык не был в то же время механическим слепком живой речи; он представляет собой определенный тип литературного языка, и, как всякий литературный язык, он вырабатывал свои особенности, свои нормы, обусловленные характером письменных жанров, в которых он функционировал, и не всегда совпадавшие с бытовой речевой практикой.
Определенный уровень нормализованности и обработанности делового языка мог бы быть наглядно продемонстрирован при сравнении деловых памятников с частной перепиской того времени, где просторечие, не скованное никакими нормами литературности, отражается более явно и непосредственно.
По мнению Д.Д. Левина, относительная литературная обработанность, нормализованность и общегосударственный характер московского приказного языка превращали его постепенно в такую силу, которая бы со временем могла вступить в единоборство за права литературности с церковнославянским языком, и явились фактами, обеспечившими его влияние и вне сферы деловой письменности.
Ведь господство в письменности церковнославянского языка было основано в значительной степени на том, что он, по выражению Л.П. Якубинского, оказался «носителем языкового единства в строящемся едином государстве. Он мог бы уступить свою роль только такому литературному языку, который тоже овладел бы этим качеством.
Признаки влияния языка деловой письменности на другие области литературы обнаруживаются довольно рано.
Итак, этот язык, с одной стороны, все более и более проникался речевыми чертами деловой письменности, приближавшейся к разговорному языку народа, с другой -- подвергался искусственной архаизации под воздействием второго южнославянского влияния. (Первое южнославянское влияние относится к тому периоду, когда пришла впервые на Русь вместе с крещением церковнославянская письменность). Со II половины XIV и особенно в XV в. возобновились прерванные в эпоху татарского ига культурные связи с южнославянскими землями. Развивались оживленные сношения между русскими, болгарскими и сербскими книжниками в монастырях Константинополя и Афона. Кроме того, в это время в связи с турецкими завоеваниями, завершившимися взятием в 1453 г. Константинополя, в Россию переселились и некоторые высокоодаренные южнославянские писатели (из них известный митрополит Киприан, Григорий Цамвлак, Пахолий Логофе), оказавшие определенное влияние на литературное развитие Московского государства. Москва усвоила те архаизаторские тенденции, которые были характерны для южнославянской литературы XIII - нач. XIV вв. Так, интенсивно проводилось исправление по южнославянским образцам богослужебных книг, к тому времени значительно изменившим под пером многочисленных переписчиков свой первоначальный облик. Южнославянское влияние приводило к еще большему преобладанию церковнославянских слов и форм в книжной письменности, способствовало сохранению в письменности архаических элементов языка.
Заметно отразилось оно и на орфографии древнерусских текстов, например, в отсутствии йотации при а после гласных (добраа, моеа), в возрождении буквы A в смешении Ъ и Ь, в употреблении надстрочных знаков и т.д.
Наконец, в значительной степени под влиянием образцов южнославянской литературы, особенно житий, получает распространение и развитие пышной, украшенный риторический слог, признаки которого мы видели уже в произведениях киевского периода и который характеризуется сейчас русскими книжниками как извитие, или плетение словес.
Несомненно, однако, что южнославянское влияние не могла бы быть таким действенным в этот период, если бы оно не оказалось полностью созвучным внутренним тенденциям развития русской литературы, связанным со специфическими чертами идеологической и культурной жизни Московского государства. А таковыми оказались идея единства русской земли, рост и укрепление централизованной монархии, стремление возвеличить прошлое и настоящее Московской Руси и возвысить образ великого князя, а затем царя, возникновение и развитие идеи о Москве как о новом центре православного мира, «Третьем Риме», широкое развитие житийного, публицистического, исторического жанров. Все это и определило быстрое усвоение того торжественного, риторического стиля, отличающегося крайней пышностью и великолепием, живописностью и украшенностью, стиля книжного, архаического и насыщенного старославянизмами в лексике, морфологии, синтаксисе.
Яркими приметами этого стиля являются, помимо пристрастия к старославянизмам и архаическим формам, обилие сложных слов искусственного книжного характера (типа благодатноименный, свhтлозрачный, доброразумичен и т.д.), широкое употребление отвлеченной лексики с книжными, церковнославянскими словообразовательными элементами, тавтологические обороты книжного типа, чрезвычайная сложность синтаксического построения, обильная цитация из священного писания, нагромаждение синонимических конструкций или близких по смыслу слов и выражений, сложные изысканные сравнения и перифразы.
Образцы этого книжно-литературного стиля можно найти в житийном, публицистическом, историческом жанрах. Остановимся подробнее на публицистике. Особенности публицистического стиля выступают в гневно-обличительном тоне повествования, в употреблении слов общественно- политического смысла типа богатети от слез и от крови роду человеческого. Первым публицистом XVI в. был И.С. Пересветов (см. «Сказание о Магмете- Сантане»).
Ярко представлены элементы публицистического стиля в послании Ивана Грозного Курбскому (1564 г.), который поступил, по выражению Грозного; «собацкимъ измененнымъ обычаемъ».
Послание написано в полемическом тоне, много метафорически употребленных слов, сравнений, элементов церковно-богослужебных стилей:
«Ты же, тела ради, душу погубил еси, и славы ради мимотекущия, нелепотную славу приобрел еси. Разумей же, бедник, от какой высоты и в какову пропасть душею и телом сшел еси!»
Или