Предмет и задачи курса
Lektsii professora Mezenko A M
| «Сподоби, господи, вечер сей без побоев до пьяна напитися нам».
«Изведи из непотребного пьянства душу мою». «Величаем тя, кабаче веселыи и безкручинны, и чтем дурость твою и со глупостию». |
|
Служба «Сподоби, господи, в вечер сей без греха сохранитися нам». «Изведи из темницы душу мою». «Величаем тя, пророче божии, и чтем святую память твою» |
Примеры показывают, что автор «Праздника» сохраняет не только синтаксическую модель, но и некоторые церковные слова.
Лексика, используемая в «Празднике», по своей тематической принадлежности прямо противоположна лексике, характерной для церковно-религиозных произведений. Фонетические и морфологические признаки церковнославянского языка проявляются здесь крайне непоследовательно: как правило, они сосуществуют с тождественными элементами, свойственными русскому языку.
Сатирические «панегирики» кабаку, написанные по образцам церковнославянской письменности, перемежаются контекстами, в которых даются бытовые зарисовки современной автору действительности. Нельзя утверждать, что эти описания производятся с максимальным использованием народно-разговорной речи. Напротив, в некоторых случаях, например, в многократном употреблении форм аориста, как будто сказывается влияние книжно-письменного языка. В то же время сугубо бытовые, житейские описания явно контрастируют с архаичными грамматическими средствами. Этот контраст, эта кажущаяся несовместимость формы и содержания создает комический эффект.
Реалистические описания, отнюдь не свойственные церковной литературе, в «Празднике» не единичны. Элементы реализма здесь проявляются и в красочных описаниях внешности посетителей кабака. Если «панегирики» кабаку основаны главным образом на метафорах и эпитетах, то в «Празднике» живость описанию придают сравнительные обороты, создающие зрительное впечатление, сравним: «аки жуки выползли, пищат, что щенята, просят денежки на чарку, а инои на хлеб подает; белые руки, что ожоги; рожи, что котельные дна; зубы светлеют, глазы пиликают, горлы рыкают, аки псы грызут».
Влияние разговорной речи в «Празднике» сказывается не только в грамматике и лексике, оно проявляется и в тексте за счет введения в него многочисленных рифмованных прибауток, поговорок: «когда сором, ты закроися перстом», «взявши кошел, да под окны пошел» и т.д.
Церковнославянская и народно-разговорная стихии выступают достаточно отчетливо и нередко в контрастном сопоставлении, что и составляет художественное достоинство «Праздника» как произведения пародийного.
Стилевая неоднородность, пестрота грамматических форм, тематическое разнообразие лексики, свойственные «Празднику кабацких ярыжек», были достаточно показательны для эпохи XVII века вообще, когда происходил процесс становления норм национального русского языка.
Как распространение литературного языка на новые жанры приводило к проникновению в его состав элементов живой речи, так расширение функций демократического стиля литературного языка способствовало дальнейшему сближению его с книжным языком. В разных произведениях этот процесс обнаруживался в различной степени. Так, «Повесть о Савве Грудцыне» отчетливо тяготела к церковнославянскому языку, хотя ей и не чужды некоторые элементы живой речи; другая повесть этой эпохи – «Повесть о Карпе Сутулове» -- написана языком, близким к живой речи, но с некоторыми славянизмами. Если же обратиться к «Повести о Фроле Скобееве», то по языку и по стилю своему она примыкает уже к светским повестям; славянизмы в ней представлены в ничтожном количестве, зато встречаются западноевропейские заимствования: публикация, персона, квартира, реестр и др. Что же касается «Повести о Горе-Злосчастии», то язык ее характеризуется своеобразным соотношением церковно-книжных элементов с живым разговорным общенародным языком. В «Повести...» много церковно-книжных штампов: Не прельщайся, чадо, на злато, сребро, не збирай богатства неправого; [не] буди послухъ лжесвидhтельству...
Вместе с тем эта «Повесть...» обнаруживает сильное влияние устной поэзии: «Беспечальна мати меня народила, гребешкомъ кудерцы расчесывала, драгими порты меня одhяла и отшедъ подъ ручку посмотрила, хорошо ли мое чадо въ драгих портах, а въ драгихъ портах чаду и цhны нhтъ».
Это прямо восходит к песням, былинам, возникшим задолго до появления «Повести...».
Обилие нелитературной лексики показывает преобладание литературного языка нового типа: легота, безпроторица, братчина.
В грамматическом строе наряду с правильными старыми грамматическими формами отмечаются нарушения норм книжного языка.
Синтаксису характерно изобилие безличных оборотов, свойственных разговорному, а не литературному языку, а также повторов (ясти – кушати стало нhчево, пошелъ, поскочилъ доброй молодецъ по круту по красну по бережку по желтому песочику).
Очень пестрым выглядит язык появившихся в России с 70-х годов XVII в. переводных драматических произведений (особенно в репликах «низких» или комических персонажей), где церковнославянские элементы причудливо перемешиваются с живым просторечием, элементами приказного языка и иноязычными заимствованиями.
Несколько особенно стоит язык и стиль произведений известного деятеля раскола протопопа Аввакума, автора знаменитого «Жития». Широкая народная крестьянская струя сливается здесь с многочисленными элементами церковнославянской речи, роль которых, однако, ограничивается тем, что они выступают как источник традиционно-церковной фразеологии, часто как прямые или косвенные цитаты из священного писания. Аввакум прямо называет свой язык «просторечием», «природным», т.е. исконным русским языком, противополагая его и виршам философским», т.е. языку книжников, усваивавших западную культуру, языку латино-польской книжности. «Не поZазрите просторечию моему, -- пишет Аввакум – понеже люблю свой русской природной язык, виршами философскими не обык речи красить, понеже не словес красных Бог слушает, но дел наших хощет». Необходимо помнить, что «просторечие» противополагается «красноречию», а не вообще церковнославянскому языку. Вероятно, в понятии просторечия сочетались стили разговорно-бытовые русского языка и церковнославянская, но не «высокая», не витийная стихия. «Природной русской язык» в понимании Аввакума и вмещался в эти границы.
Просторечные выражения, вовлекаясь в систему литературного языка, подставляются под церковнокнижные формы, скрещиваются с ними и придают им конкретно-бытовой облик, например: держись за христовы ноги (81), бог старый чудотворец; полны сети напехалъ бог рыбы и др. Вместе с тем церковнославянская фразеология, оказавшись в непосредственном соседстве с просторечными выражениями, в их смысловой атмосфере теряет свою высокопарность, ассимилируется с разговорной речью: «Логин же разжегая ревностью божественного огня, Никона порицая, и через порог в алтарь в глаза Никону плевал».
Отсюда возникают: смысловой параллелизм церковнославянского языка и просторечия; прием стилистических сопоставлений, перевода речи с одного стиля на другой.
Таким образом, во II половине ХVII в. процесс распада системы церковнославянского языка хотя и далек еще от завершения, но происходит довольно интенсивно. Старые стилистические отношения обнаруживаются в том, что произведения, находящиеся на крайних полюсах стилистической системы языка, еще достаточно резко отличаются друг от друга. Но важно то, что между ними можно обнаружить различные промежуточные, переходные типы, где разрушение церковнославянского языка зашло уже очень далеко.
В фактах церковнославянского языка, которые широко употребляются в самых различных произведениях литературы, надо видеть в одних случаях процесс усвоения наиболее устойчивых и жизнеспособных элементов книжного языка и в других случаях только следы отживающих церковно-книжных традиций. Следовательно, уже в это время стихийно поставлена проблема отбора из церковнославянского языка живых элементов, способных к дальнейшему развитию в системе складывающегося национального литературного языка, их отражение от обветшавших, обреченных на умирание славянизмов.
Download 0.66 Mb.
Do'stlaringiz bilan baham:
