Предмет и задачи курса

Отнес полчерена медведю топором.
Разбойник мужика, как липку ободрал.
(«Крестьянин и разбойник»)
Поутру, чуть лишь я глаза продрал.
(«Бритва»)
Сравним чиновничьи выражения:
Пошли у бедняков дела другой статьей.
(«Фортуна в гостях»)
Крылов, переплавив разнородные элементы устной народной речи, создал из них «общерусский» поэтический стиль басни, близкий к народной словесности.

2. 
   Крылов свободно и широко вводит в литературное повествование синтаксические формы устной речи с ее эллипсисами, подразумеваниями, с ее идиоматическими своеобразиями.
   

Послушать – кажется одна у них душа. А только кинь им кость, так что твои собаки. («Собачья дружба»).
Велеть молчать: так власти нет.
Просил: так просьба не берет.
(«Откупщик и сапожник»)
Крылов противопоставил симметрическому однообразию синтаксической системы Карамзина экспрессивное разнообразие, красочную идиоматичность и выразительный лаконизм живого устно-народного русского синтаксиса.

3. 
   Крылов с искусством смешивает архаические и литературно-книжные формы выражения с разговорными и просторечными:
   

Тучегонитель оплошал...
Что мой ушастый Геркулес.
(«Осел»)
Так, Крылов еще до Пушкина намечает прием нового синтеза живой народно-разговорной и литературно-книжной стихий, подготовив этим Пушкину путь к народности.


Пушкинский период в развитии русского литературного языка
Язык Пушктна – это большая и сложная тема. Ей посвящено много диссертаций, монографий. Язык Пушкина исследовали как отдельные ученые, так и целые группы. Эту тему невозможно раскрыть даже в самых общих чертах в отведенное нам время. Но в этом и нет большой необходимости. Ведь история любого литературного языка не складывается из языка отдельных писателей. Конечно же, именно творчество Пушкина воплотило в наиболее совершенной форме особенности русского литературного языка этого периода и оказало огромное влияние на его развитие, но как карамзинский период в истории русского литературного языка не является результатом деятельности одного лишь Карамзина, так и пушкинский период – это не то же самое, что язык Пушкина. Поэтому в творчестве Пушкина нас будут интересовать именно те стороны языка, которые непосредственно отражают общие процессы развития литературного языка в целом. Самой острой и актуальной задачей пушкинского этапа была задача расширения состава литературного языка, демократизации норм и возвращения некоторых книжных форм.
Эта задача и нашла свое разрешение в творчестве Пушкина. Язык Пушкина поражает своим объемом в сравнении даже с такими выдающимися предшественниками, как Карамзин, Жуковский, Батюшков, Крылов. Эта необыкновенная широта литературного языка объясняется прежде всего тем, что Пушкин отказался от жестких границ для просторечия, живой, разговорной речи, которые оставило ему карамзинское направление. Стиль «элеганс», как и салонный жаргон в целом, чужд зрелому Пушкину. В отличие от Карамзина Пушкин видит основу литературного языка в родных источниках, в разговорной речи народа, в ее наиболее типичных, национально-характерных проявлениях. Обращение «к свежим вымыслам народным и к странному просторечию» Пушкин считает признаком «зрелой словесности». В обширной литературе о языке Пушкина приводится много примеров употребления им таких языковых средств, которые последователям Карамзина казались недопустимыми. Среди этих средств выделяется народно-разговорная идиоматика, фразеология, которой Карамзин чуждался, но которая в большей степени, чем иные факты языка, обладает национальной неповторимостью.
Самой сильной стороной прозы карамзинистов был синтаксис. Но стоит его только сопоставить с фразой Пушкина, и мы увидим недостаточность и односторонность реформы Карамзина и в этой области. Манерной однообразности и цветистости стиля Карамзина. Пушкин противопоставил краткость и точность, благородную простоту и разнообразие интонаций живой речи.
Борьба за национальные основы литературного языка выразилась и в отказе Пушкина от чопорной перифрастичности, свойственной «новому слогу» карамзинской школы. Пушкин боролся с «обветшалыми украшениями» языка и «вялыми метафорами».
Борьба Пушкина за народность языка неотделима от его борьбы за реалистические основы русского искусства, русской литературы. Критики «простонародности» пушкинского языка и стиля не отделяют ее от содержания.
Эту связь своего стиля с содержанием подчеркивал и сам Пушкин. Читайте, например, известное место из «Отрывков из путешествий Онегина», начальные строфы «Домика в Коломне» и др.
То, что Пушкин признавал народно-разговорную речь важнейшим структурным элементом литературного языка, не означает недооценки им книжных традиций. Характерно, что славянизмы наряду с просторечием Пушкин противопоставляет сглаженному и лишенному национально-характерных черт солонному стилю. Он писал, что письменный язык «не должен отрекаться от приобретенного им в течение веков», что «писать единственно языком разговорным – значит не знать языка». Как видим, и в отношении книжных элементов Пушкин был более терпимым, чем Карамзин и его последователи, которые отреклись как от простонародности, так и от книжности.
Таким образом, понимание состава и границ норм литературного языка у Пушкина значительно отличается от карамзинского, литературный язык здесь расширяет свои границы. По выражению Гоголя, «в Пушкине как будто в лексиконе заключалось все богатство, сила и гибкость нашего языка. Он более всех, он далее всех раздвинул ему границы и более показал все его пространство».
Следовательно, проблемы литературного языка в этот период решались на более широкой основе, чем во время Карамзина.
Но не значит ли это, что Пушкин вернулся к ломоносовскому языку. Ведь тогда и бытовая речь и высокий славенский язык были представлены шире даже, чем в творчестве Пушкина. В чем же отличие употребления этих слоев языка у Пушкина и в XVIII в.? Принципиальное отличие в употреблении разговорной речи и книжного славянского языка состоит в том, что раньше просторечие было характерной приметой жанра, оно выступало как средство характеристики, как специальное отклонение от средней нормы.
У Пушкина же народная речь раскрепощена от жанра, она проникает в разные по характеру произведения. Она уже не есть явление нелитературное, а входит основным элементом в литературный язык, отражая его нормы и органически переплетаясь с книжными элементами языка. То же самое можно сказать и о книжной речи, которая из замкнутой системы языковых фактов переродилась в один из элементов литератруного языка. Прикрепленные ранее к определенным стилям и жанрам и распределенные между ними языковые факты могут быть употреблены в одном жанре, в любом окружении и при этом органически объединены в пределах одного произведения, одного контекста. Ведь упреки в простонародности, которые приходилось выслушивать Пушкину, чаще всего были связаны не просто с тем, что он употребил то или иное слово или выражение, которое могло показаться нелитературным, а с тем, как он использует эти факты. «Девчонки прыгают заране» в «Евгении Онегине» показались неприличными потому, что они применены к дворянским барышням, тем более, что рядом существует крестьянская «дева». Если бы эти слова были использованы по-иному, они, возможно, и не остановили бы внимания критика.
В сравнении с авторами низких жанров XVIII в. Пушкин был намного умереннее в употреблении просторечия, он отбирал в литературный язык лишь то, что ему казалось наиболее национально-характерным и общенародным, отграничиваясь от массы диалектизмов, жаргонизмов и вообще явлений, резко отклоняющихся от норм разговорной речи образованного человека. Таким же путем шел и Крылов. Однако он не занял в истории литератруного языка того места, которое занял Пушкин, так как эти принципы осуществлялись им в общем только в границах басни – жанра, издавна тяготевшего к демократической народной речи. Нужен был выход в широкую литературу.
Что касается возвращения какого-то слоя книжных средств выражения, то оно не означает, что Пушкин вернулся к архаической славянщине, к старому высокому стилю, так как все, что отбирается, становится фактом общелитературного языка, а не одного только жанра. В этом Пушкин продолжает Карамзина. Таким образом, как видим, Пушкин не возрождает систему «трех стилей». Наоборот, именно в творчестве Пушкина был нанесен окончательный удар системе «трех стилей». Пушкинская широта и богатство литературного языка, свобода соединения разностилевых элементов резко уменьшали возможность функционирования за их пределами реликтов (явлений, сохранившихся от древних эпох) низкого и высокого стилей.
Но Пушкина отличает от Карамзина не только иное понимание объема включаемых в литературный язык элементов просторечия и книжных традиций. Отличие здесь не только количественное, но и качественное. Принципиальное отличие Пушкина от Карамзина состоит в том, что вовлечение Пушкиным в литературный язык языковых средств с различными стилистическими качествами не означает стирания стилистических различий. Выражая наиболее прогрессивные и жизненные для своего времени устремления, Пушкин, по словам В.В. Виноградова, «решительно восстает против полного слияния книжного и разговорного языка в одну нейтральную систему выражения». Все это означало поиски новой стилистической системы литературного языка, получившей в пушкинское время, и с наибольшей полнотой в творчестве самого Пушкина, вполне отчетливые очертания. Своеобразие этой системы состоит в том, что в рамках единого литературного языка, единой общелитературной нормы оформляются разговорная и книжная сферы, стилистические разновидности языка. Это были принципиально новые стилистические категории. Карамзинское направление не признавало книжную и разговорную речь как особые категории литературного языка. Нормы устной речи, о которых оно заботилось, рассматривались как нормы литературного языка вообще: тем самым не оставалось места для стилистических экспрессивных форм разговорности и книжности, которые можно было бы сопоставить или противопоставить чему-либо иному в пределах литературного языка. Все противопоставления вели за пределы норм литературного языка, с одной стороны, в простонародную речь, с другой, в архаику. Образование новой системы литературного языка привело к тому, что литературный язык включил в себя разговорность и книжность как экспрессивные формы, существующие рядом с нейтральными средствами литературного выражения. В таких условиях стали разграничиваться разговорно-литературная речь и нелитературное просторечие.
Новая система литературного языка особенно тесно была связана с тенденциями развития стилей художественной литературы. Реалистическое направление в литературе требовало преодоления нейтрально-стилистической однотонности, замкнутости и ограниченности литературного языка. Художник переставал быть связанным не только с теми ограничениями, которые налагали на него устарелые законы жанра (как в ломоносовский период), но также и условные требования «вкуса» (как в карамзинский период). По мнению Пушкина, «истинный вкус состоит не в безотчетном отвержении такого-то слова, такого-то оборота, но в чувстве соразмерности и сообразности».
Разрушается стена языковых условностей и ограничений, которая стояла между художником и изображаемой им действительностью, появляется возможность создания в художественном произведении стилистически разнообразных контекстов, возможность «широкого и вольного изображения характеров», свободного варьирования языковых средств в зависимости от своеобразия изображаемого, от отношения к нему автора, от своеобразия самого этого образа автора и т.д. Для Пушкина, по выражению профессора Б.В. Томашевского, «смена стилистических красок стала таким же средством движения повествования и развития идей, как и реально-логическое значение слов». Все это могло быть достигнуто в результате отказа от стилистической замкнутости, однотонности художественной речи в результате вовлечения в язык произведения новых стилистических рядов.
Стилистическое своеобразие художественного произведения осуществляется здесь средствами литературного языка, в пределах литературной нормы. Так, известно, что Пушкин скупо вовлекал в язык художественных произведений слова и выражения из диалектов, профессиональных или других жаргонов, даже в речевых характеристиках персонажей редко выходил за пределы иного, что понималось им как литературная норма.
Одним из важных явлений литературного языка пушкинской эпохи было более четкое разграничение норм прозаической и стихотворной речи. Очень остро ощущалась потребность в образовании поэтической речи, т.е. языка мысли, языка отвлеченных философских рассуждений, языка науки и политики. Препятствием к разрешению этой проблемы было господство украшенной прозы представителей карамзинизма, очень близкой по своим принципам и стихотворной речи. Традиции «поэтической прозы» были еще очень сильны и в 20 – 30-х годах. Так, Пушкина возмущало, что «у нас употребляют прозу как стихотворство: не из необходимости житейской, не для выражения нужной мысли, а только для приятного проявления формы».
В таких условиях «поэтические слова» оказались широко употребительными и в прозе. Сладостность, музыкальность карамзинисты рассматривали не только как свойство стихотворного языка, но и как свойство литературного языка вообще, того слова «элеганс», над выработкой которого они трудились. В пушкинское время соотношение этих двух типов литературного выражения заметно меняется. Пушкинская поэзия постепенно освобождается от «условных украшений стихотворства», отказывается от некоторых поэтических условностей. Проза решительно вторгается в поэзию. Пушкин решительно порывает с традициями «поэтической прозы».
Таким образом, борьба против традиции украшенной «поэтической прозы» привела в этот период к более резкому разграничению поэтической и прозаической речи, что ознаменовало отход от одного из устоев карамзинской школы.
Итак, в языке Пушкина впервые пришли в равновесие основные стихии русской речи. Осуществив своеобразный синтез основных стихий русского литературного языка, Пушкин навсегда стер границы между классическими тремя стилями XVIII в. Разрушив это схему, Пушкин создал и санкционировал многообразие националных стилей, многообразие стилистических контекстов, спаянных темой и содержанием. Вследствие этого открылась возможность бесконечного индивидуально-художественного варьирования литературных стилей. Таким образом, широкая национальная демократизация литературной речи давала простор росту индивидуально-творческих стилей в пределах общелитературной нормы. Тургенев говорил: «Нет сомнения, что он (Пушкин) создал наш поэтический, наш литературный язык, и что нам и нашим потомкам останется только идти по пути, проложенному его гением». А.Н. Островский связывал с именем Пушкина высвобождение национальной русской мысли из-под гнета условных приемов и вступление русского литературного языка как равноправного члена в семью западноевропейских языков.
Творчество Пушкина определило основные пути и нормы дальнейшего развития русского литературного языка, а также средства и способы совершенствования и обогащения его стилистической системы.
Великое значение Пушкина состоит в том, что он сумел использовать все огромное богатство русского языка, выявил такие языковые возможности, которые находились в скрытом, потенциальном состоянии, заставил проявиться всеми тончайшими оттенками. Но, с другой стороны, сама структура языка начала XIX в., его общенациональные нормы, стилистические возможности позволили в полной мере проявиться таланту писателя. Это была эпоха укрепления общелитературного языка нации, эпоха творчества и других русских писателей, оказавших огромное влияние не только на национальную, но и на мировую культуру.


Литературный язык в 30 – 40 гг. XIX века

Итак, в первые три-четыре десятилетия XIXв. завершился процесс образования русского национального литературного языка, начавшийся еще в XVII в. Мы рассмотрели основные закономерности развития русского литературного языка в карамзинский и пушкинский периоды. Посмотрим, в каких же фактах эти общие принципы нашли конкретное выражение.

Важнейшее значение для понимания изменений литературного языка этого времени представляет вопрос о судьбе старых стилистических категорий – разговорного «простого языка» и высоких элементов. Наиболее значительный материал в этом отношении представляет лексика и грамматика.
Разговорная речь, наиболее полно зафиксированная в произведениях низкого слога XVIII в., подверглась в это время дифференциации. В просторечной и простонародной лексике выделился пласт нейтральных, или разговорно-литературных элементов, который вовлекся в литературный язык. В этот период в литературном языке закрепились такие считавшиеся ранее специфически просторечными или простонародными слова, как бедняк, богач, блажь ,быт, белоручка, взбалмошный, вдоволь, вполне, жаль, жара, жеманный, заведомо, закадычный, зубоскалить, истома, истомить, мастерить, надо, надоедать, навеселе, так как и др. В это же время целый ряд старых просторечных форм типа вараксать, вдругорядь, шильничать и подобных вышел окончательно из употребления.
В отношении «высокой» лексики можно наметить три группы случаев:
1. Большое количество таких слов утратило свою «высокую» окраску, став неотъемлемым элементом литературного языка, преимущественно в книжной его разновидности: вместилище, воображение, воссоединение, восторжествовать, восприятие, скрежет, творчество, сострадание, непреодолимый, неразрывный, отвержение, благоденствие и под.
2. Многие устаревшие славянизмы употребляются еще в жанрах, продолжающих традиции высокого стиля классицизма. За пределами этих жанров определенные слои архаической лексики продолжают еще служить в поэтической речи живым средством создания высокой патетики, эмоциональности. Так, Пушкин даже в 30-е годы использует такие архаические славянизмы, как днесь, глас, вострепетать, глад, вотще, лик, ветр, зрим, древо, лобзание, чело и т.п. К середине века эти обветшалые славянизмы уходят из литературного языка.
3. Многие славянизмы сохранились в этот период в качестве особых «поэтических слов»: ланиты, очи, уста, перси, дева, младой и др. К середине века и эта группа лексики утрачивает свое значение.
Таким образом, «славянская» лексика как особая категория литературного языка к середине XIX в. отмирает: одни славянизмы перестают употребляться, другие полностью ассимилируются в составе языка, перестав быть славянизмами.
Характерным для изучаемого периода является устаревание и оттеснение на периферию литературного языка ряда вполне нейтральных ранее слов, широко употреблявшихся в разговорной речи и книжном языке конца XVIII – нач. XIX в. Это явление, по мнению В.Д. Левина, происходило в результате процесса вовлечения в литературный язык их синонимов, считавшихся просторечными или простонародными, а отчасти как следствие победы более книжного слова, закрепляющегося в языке как общелитературная нейтральная норма. Это такие слова, как наскучить, надобно, потчевать, вчерась, всякий, поутру, ввечеру, подле, ныне, нынче, особливо, следственно, нежели, дурной, худой (плохой), горница, гульбище и под.
Основные изменения в области грамматики следующие:
1. Постепенный выход из литературного употребления ряда архаических форм:
творительного падежа на –ьми в существительных: костьми, страстьми, зверьми;
родительного падежа множественное число –ыя, --ия в прилагательных женского рода,
оборота «предлог от + творительный падеж» в страдательном значении типа забыт от людей;
оборотов с кратким прилагательным: быть любиму.

2. 
   Устранение некоторых просторечно-разговорных форм; не закрепившихся в литературном языке: форм косвенных падежей в существительных на –мя (нет время вместо нет времени, на теме вместо на темени), деепричастий на –учи, --ючи: умеючи, окончания –ы у существительных среднего рода: окны, селы и пр.
   
3. 
   Закрепление некоторых форм живой речи, например: именительного падежа на – а существительных мужского рода: доктора, профессора, ударения в глаголах второго спряжения: кyрит, вaрит, крyжит и пр. вместо курuт, варuт, кружuт.
   

4. Упорядочение в употреблении некоторых форм как книжного, так и разговорного происхождения, например: -а и -у в Р.п. и на -е, -у в Пр.падеже у существительных м.рода; страдательных причастий с суффиксами -ем, -им, а также прилагательных с -я (усталый, постарелый и т.д.).
5. Устранение или ослабление к середине ХІХ в. некоторых галлицизмов в синтаксисе, например, самостоятельных деепричастных и причастных оборотов (т.е. не относящихся к подлежащему),управлений типа отметить кого (а не кому), аккомпанировать что и под.; сравнительных оборотов с предлогом против типа умнее против кого-нибудь.
В первые десятилетия ХІХ в. окончательно расспалась система искусственного книжного произношения, отличного от обиходной речи. Во всех сферах литературного употребления, в том числе и на сцене, утвердилось аканье, утратилось произношение е на месте о(ё) после мягких перед твердыми под ударением.
На всех литературных стилях 30-40-х гг. ощутимо прямое или косвенное воздействие пушкинского языка. Неизгладимая печать пушкинского стиха лежит и на всех ранних произведениях М.Ю. Лермонтова. Язык Лермонтова переполнен пушкинскими образами, метаформами и оборотами. Самый лермонтовский путь преодоления романтизма, рост реалистических тенденций в языке Лермонтова, приемы синтеза романтических и реалистических форм выражения и изображения напоминают историческую эволюцию пушкинского языка. Пушкинский стиль является для языка Лермонтова не только основной направляющей стихией, но и главной цементирующей массой.
Стремление к широкому охвату и синтезу самых разнообразных стилей художественной литературы и к их новому, оригинальному сплавлению чрезвычайно ярко обнаруживается уже в раннем языке Лермонтова. Лермонтов производит не только оригинальный отбор стилистических средств, выработанных русской и западноевропейской поэзией, не только осуществляет своеобразный синтез романтической культуры художественного слова, но и создает новые формы литературного выражения, продолжает начатое Пушкиным дело образования национального русского языка, с одной стороны, подготовляя путь для гражданской патетики Некрасова, а с другой стороны, расчищая заросли романтизма и углубляя семантическую систему русского литературного языка, приспособляя ее к новому стилю психологического реализма.
Лермонтов стремится приспособить русский литературный язык к выражению сложных психических коллизий и раздумий сильной личности, к передаче ее внутренней исповеди, ее политического протеста и ее общественных стремлений и идеалов. Для достижения этой цели Лермонтов с начала 30-х годов работает над созданием ораторского стиля, свободного от литературных архаизмов. Ярким образцом лермонтовского ораторского стиля и декламационного стиха является стихотворение «На смерть поэта».
Уже в ранних произведениях Лермонтова бросается в глаза убыль церковнокнижной традиции. Лермонтов делает дальнейший шаг за Пушкиным по пути освобождения русского языка от пережитков старой церковно-книжной традиции.
Гораздо большую роль играла в структуре лермонтовского языка западноевропейская стихия.
Сохраняя большое значение в системе многих жанров лермонтовского стиля, западноевропейские (преимущественно французские) элементы постепенно приобретают яркий национальный русский колорит и органически сливаются с живой русской стихией лермонтовского языка.
Однако и в кругу грамматических и лексических отражений западноевропейских языков Лермонтов не выступает далеко за пределы тех норм литературной речи, которые были укреплены пушкинской реформой.
Таким образом, Лермонтов окончательно порывает связи с литературным языком XVII в.
Понятно, что поток живой разговорной речи широко врывается в стиль Лермонтова с самого начала 30-х годов. Он вовлекает в систему литературного языка главным образом общегородское просторечие и общенародные формы крестьянского языка. В этом направлении он является непосредственным преемником и продолжателем пушкинской демократической реформы литературной речи. Так же, как и Пушкин, Лермонтов ориентируется на общенациональный фонд живой разговорной речи и чуждается областных диалектизмов. Из профессионально-жаргонной лексики он пользуется только картежными и военными выражениями, словарем охотничьего и живописного диалекта.
Лермонтов высоко ценил самобытность русской культуры и русского языка. Любовь к родине и родному народу сочеталась у него с тщательным, любовным изучением национальной старины и народной поэзии. Наиболее ярко это глубокое проникновение Лермонтова в дух народной поэзии сказалась в языке и стиле «Песни про купца Калашникова», в которой отразились поэтические приемы старины, разбойничьих и бытовых песен.
В истории русского литературного языка значение языка Лермонтова велико. Лермонтов подготовил путь не только Некрасову, но и Тургеневу, Л. Толстому и Достоевскому. В языке Лермонтова была окончательно и бесповоротно преодолена и отвергнута традиция литературных стилей XVIII в.
Лермонтов осуществляет тот национальный синтез повествовательного и «метафизического», отвлеченно-книжного, к которому стремился Пушкин. Лермонтов углубляет семантическую систему литературного языка, создав новые формы сжатого и образного выражения мыслей и сложных чувств.
В лермонтовском языке художественная сила и выразительность сочетаются с предельной смысловой глубиной. Лермонтовым был создан аналитический стиль изображения чувства, который затем был углублен в разных направлениях Тургеневым, Л. Толстым и Достоевским. Афористический стиль Пушкина приобретает у Лермонтова психологическую глубину, романтическую красочность и аналитическую расчлененность отвлеченного изложения.
В 30 – 40-е годы «светские стили» русского литературного языка, реформированные Карамзиным и его продолжателями, потеряли господствующее положение. Стилистические каноны, выработанные старой литературной традицией, разрушаются. Стихи уступают свою руководящую роль прозе.
Местные, диалектные разновидности крестьянского языка большей частью демократической интеллигенции 30 – 40-х годов в принципе отрицаются как материал для общелитературного языка. Даже В.И. Даль при своих симпатиях к «простонародному» языку и его областным диалектам – все же санкционирует в народной речи преимущественно то, что приходит через средний класс, т.е. через язык широких слоев городского населения, или что является непосредственно понятным в аспекте буржуазного языкового сознания. «Говор черни перенимать никогда почти не станем».
Таким образом, в процессе чистки и литературной квалификации простонародных элементов отвергаются все, что представляется узко местным, областным или испорченным и потому не может претендовать на национальную всеобщность.
В 30 – 40-е годы XIX в. происходит насыщение литературного языка элементами городского просторечия и профессионализмами. Литература теперь ориентируется на быт, на его классовые, сословные, профессиональные языковые деления.
Таким образом, границы литературного языка расширяются. Постепенно открывается доступ в литературу разным социально-групповым и профессиональным диалектам, преимущественно городского быта, таким, которые раньше были за пределами литературного языка. Среди социальных диалектов города наиболее значительными по своему составу, употребительности, многочисленности носителей и по месту в общей структуре городского просторечия был язык чиновничества, служилого люда. Диалекты письменного и разговорного чиновничьего языка в 30 – 40-е годы широко вовлекаются в систему литературного языка, особенно повествовательных и публицистических его стилей. Так, смотрим широкое пользование терминологией и фразеологией, относящейся к чиновничьей практике, в «записных книжках» Гоголя.
В 30 – 40-е годы происходит перераспределение функций и влияния между разными стилями. Перестраивается само понятие «литературы». В центре ее становится беллетристика, т.е. жанр публицистической, полухудожественной прозы, направленной на культурно-политическое и идейно-моральное перевоспитание общества. Постепенно выдвигаются на первый план стили газетно-журнальной, публицистической речи, идет напряженная работа в области «отвлеченного» публицистического, газетно-журнального языка. Создается своеобразный «интеллигентский» общественно-политический словарь.
В процессе обработки новых форм публицистичекого стиля, в процессе литературного распространения и обоснования философской и общественно-политической терминологии особенно значительна была историческая роль В.Г. Белинского.
Белинский понимал, что в процессе образования русского научно-делового и критико-публицистического языка не обойтись без иноязычных заимствований. Но, с другой стороны, Белинский признавал, что «употребление новых слов без рассчетливой осторожности может повредить их успеху», и стремился употреблять их «как можно меньше», разрабатывая неистощимые источники родного языка.
Работа над отвлеченно-философскими, общественно- политическими или литературно-эстетическими терминами и понятиями, образование ясной и выразительной фразеологии, отбор синтаксических форм, пригодных для стиля рассуждения, -- вся эта реформаторская деятельность Белинского в области критико-публицистического стиля имела громадное значение для последующей истории русского литературного языка. Белинский обрабатывает русскую литературную речь, язык прозаических жанров параллельно с Гоголем и Лермонтовым. Поэтому было бы крайне ошибочно ограничивать роль Белинского в истории русского публицистического стиля крyгом его словарных и фразеологических нововведений.
Белинский боролся за точный, простой, понятный «образованный» и хедожественно-выразительный стиль изложения всякой темы – даже научной. Он стремился демократизовать литературную речь, освободить ее от тех ограничений, которые были установлены «светскими» стилями высшего общества.
Таким образом, возделывается почва для оригинального национально-русского стиля деловой, публицистической и научной прозы. Русский язык становится способным к самостоятельному выражению сложных научных технических и философских понятий – без посредства иноязычных заимствований.
Той литературной личностью, которая в эпоху 30 – 50-х годов стояла в центре языковой борьбы, был Гоголь. К нему тянулись нити от большинства литературно-художественных стилей. Язык Гоголя отдельными своими приемами оказывал решительное влияние и на публицистические стили литературного языка.
Эпоха Гоголя была революционной эпохой в истории русского литературного языка. Обозначились принципы и премы более широкого нового национально-демократического перерождения литературной речи. По словам В.Г. Белинского, «Гоголь сделал в русской романтической прозе такой же переворот, как Пушкин в поэзии».
Новизна гоголевского стиля заключалась в свободном использовании примеси украинского «простонародного» языка. Украинский простонародный язык сочетался в творчестве Гоголя с формами русского литературно-книжного языка при посредстве стилей русской разговорной речи. Гоголь вслед за Пушкиным сближает литературный язык с живой устно-народной речью, свойственной обществу неаристократического круга. Этот национальный фонд просторечия входит и в повествовательный язык автора.
Стили просторечия в языке Гоголя соприкасались и смешивались с канцелярской, официально-деловой речью.
Официально-деловая канцелярская речь явственно проступает в языке петербургских повестей. Например, в «Портрете»: «он уже готов был признать его нарочно посланным свыше для воспрепятствования его намерению»; в «Невском проспекте»: «написать отношение из одного казенного места в другое» и т.п.
Литературно-книжный язык высших классов Гоголь считает пораженным болезнью «чужеземствования». Поэтому нормы европеизированных литературно-светских стилей отвергаются Гоголем. В «Мертвых душах» автор винит в неорганизованности русского литературного языка «европейский» антинациональный стиль «высшего общества». Отсюда понятен тот пыл сатирического негодования, с которым Гоголь клеймил «французский» стиль высшего общества и русско-французскую провинциальную манерность его чиновничьих и буржуазных имитаций.
Что касается научно-философского языка, то он представляестя Гоголю, как позднее Герцену, повторявшему эпитет профессора Перевощикова «птичий язык», -- антинациональной коллекцией терминов и темных слов. Отличительными чертами русского научного языка Гоголь признает объективизм, реализм и лаконизм. Основными источниками истинно русского научного языка, по Гоголю, должны быть церковнославянский язык и стили русского «народного», преимущественно крестьянского языка и народной поэзии.
Таким образом, в литературном язык открывается широкий доступ не только разговорной речи «среднего сословия», не только преобразованным стилям делового официально-бытового и государственного, канцелярского языка, не только разным диалектам и жаргонам города и поместья, но и «простонародному» крестьянскому и мещанскому языку с его диалектами и жаргонами.
Гоголь доводит до предела принцип смешения разных стилей литературного языка с разными диалектами устной речи. В недрах национальной речи Гоголь находит еще не использованные русской литературой залежи «коренных» русских «сокровищ родного слова».
В публицистическом языке Гоголя к середине 40-х годов ломается не только система лексики и фразеологии, но и весь строй образов, вся семантическая основа речи. Церковнославянский язык становится идеологическим центром публицистической стилистики и риторики Гоголя.
Синтез «великого» и «нового» Гоголю не удался. Последующие стили русского литературного языка были далеки от церковно-реставрационных усилий гоголевской публицистики. Даже язык славянофилов остался в стороне от публицистического стиля Гоголя. Но гоголевское «новое» победило. Упор на устную живую речь, на стили национального просторечия, на бытовой язык «среднего сословия», интеллигенции, на профессиональные диалекты и жаргоны города, на формы простонародного языка – делается лозунгом писателей-реалистов Некрасова, молодого Достоевского, Салтыкова-Щедрина, Тургенева и основой системы русского литературного языка.

РАЗВИТИЕ РУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА В СОВЕТСКУЮ ЭПОХУ. БОРЬБА ЗА ЧИСТОТУ ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА. РОЛЬ