Издательство

б) Переводчик и евангелисты-интерпретаторы Истинность своего переводческого кредо, сформировавшего­ся, по его собственному признанию, еще в юности, — переводить не слова, а мысли — Иероним подкрепляет ссылками не только на авторитет языческих ораторов и поэтов, но и на книги духов­ных авторов. Он приводит в качестве примера переводы пропове­дей и псалмов с греческого на латинский исповедника Хилария, который, «стараясь не следовать вялой букве и стыдясь своего не­естественного и безграмотного перевода... смысл захватывал в плен и по праву победителя переносил его на родной язык»¹. Упоми­ная одну из книг житий святого Антония, он приводит цитату, где перевод слово в слово сравнивается со слишком густой тра­вой, душащей всходы. Это высказывание неожиданным образом вызывает в памяти один из аргументов Ю. Найды в пользу «дина­мической», а не «формальной» эквивалентности. Найда полагал, что естественная для естественной (непереведенной) речи избы­точность способствует наиболее полному и точному восприятию сообщения. При соблюдении формальной эквивалентности в пе­реводном тексте оказывается слишком много новых для обычной речи заимствованных элементов, слов, оборотов речи, конструк­ций, порядков расположения и т.п. Они устраняют привычную избыточность и мешают восприятию сообщения². Нетрудно заме­тить, что переводческое кредо Иеронима напоминает современную «интерпретационную концепцию», традиционно развиваемую французской и некоторыми другими переводческими школами.
На мысль об интерпретации как основе перевода наводит ар­гумент Иеронима в пользу принятого им подхода к переводу, на который ранее исследователи его творчества особого внимания не обращали: Иероним ставит переводчика в один ряд с евангелис­тами и апостолами, т.е. с интерпретаторами речений пророков или даже Слова Господня. Перечислив предшественников, кото­рые старались передать смысл, а не следовать букве, он заключа-
¹ Hieronymus. Op. cit. P. 573.
² См.: Комиссаров В. H. Общая теория перевода. М., 1999.
77
ет: «Меня это также не удивляет и у других авторов, так как и переводчики "Септуагинты", и евангелисты и апостолы использо­вали в святых книгах один и тот же прием. У Марка {Марк 5. 41) мы читаем, что господь сказал: "талифа куми", что обозначает, добавляет евангелист, "девица, тебе говорю, встань". Но в еврей­ском речении есть только "девица, встань". Обвините евангелиста в том, что добавил от себя "тебе говорю", но сделал он это для выражения повелительного призыва»¹. Далее Иероним показывает, как Матфей интерпретировал пророчества Иеремии (Матф. 27. 9) и Захария (Зах. II. 12. 13), как Марк и апостол Павел использовали высказывания Исайи, как Лука интерпретировал ветхозаветные сюжеты. Он отмечает изменения в тексте Септуагинты по сравне­нию с древнееврейским подлинником. «Слишком долго пришлось бы перечислять, сколько переводчики Септуагинты добавили или сколько выпустили», — заключает автор Вульгаты. Однако он вовсе не критикует переводчиков Септуагинты, напротив, он апеллирует к общепризнанной версии, стараясь доказать, что даже они не смогли избежать неточностей и изменений текста оригинала.
В то же время Иероним критически высказывается в отноше­нии Аквилы, который, как известно, стремился сделать перевод буквальным: «Нужно ли, как он, с надоедливым рвением перево­дить слоги и даже буквы... чего ни греческий, ни латинский не допускают?»
Еще одна идея, которую можно вывести из высказываний Иеронима, заключается в необходимости разграничивать тексты, подлежащие переводу, и, соответственно, различать и способы перевода. Если светская литература предоставляет переводчику полную свободу действий, то тексты Священного Писания, где даже «порядок слов есть таинство», требуют иного, максимально близкого к тексту оригинала перевода. В этом можно довольно отчетливо видеть понимание древним переводчиком того, что вы­бор способа перевода зависит от функциональной характеристи­ки текста.
в) Сознание неизбежности потерь и ошибок
Иероним вполне отчетливо осознавал, что каким бы ни было содержание текста, кому бы ни принадлежало его авторство, ка­ким бы виртуозным ни был переводчик, утраты в переводе неиз­бежны. В том же письме Паммахию Иероним вспоминает, как более 20 лет назад предпринял перевод «Хроники» Евсевия и столкнулся с такими трудностями, о которых ранее и не подозревал. Он цитирует в письме строки из своего собственного предисловия
¹ Hieronymus. Op. cit. P. 574. 78
к переводу книги Евсевия, сделанному еще во время пребывания в Константинополе. В этом тексте отмечаются многие погрешности, проявляющиеся в «сбивчивой неточности и неопределенности» при переводе малопонятных мест¹. Комментаторы Иеронима склонны видеть причину этих погрешностей в недостаточном знании языков и истории, а также в крайней поспешности пере­водчика². Иероним в предисловии, адресованном друзьям Викен-тию и Галльену, и сам признается в этом. В то же время он ста­рается убедить читателей, что погрешности неизбежны в любом переводе: «Если кто-то не понимает, насколько в переводе стра­дают красоты языка, пусть он переведет Гомера слово в слово на латинский. Скажу больше: пусть он передаст его на своем соб­ственном языке, но в прозе; и тогда увидит, каким смешным ста­нет его стиль: красноречивейший из поэтов будет лишен красно­речия»³.
Иероним поражается, насколько люди не способны осознать всю тяжесть переводческого труда, состоящую в попытке совмес­тить несовместимое, найти в одном языке такие выразительные средства, которые полностью соответствовали бы формам другого языка, не уступая им, но и не превосходя их. Древнему перевод­чику нелегко видеть, как «страдают красоты языка», но совер­шенно нестерпимо видеть, что искажается смысл. Смысл для него — главная ценность. В том же предисловии, приведенном в письме Паммахию, он писал: «Трудно следовать строкам, напи­санным другим, и не уклониться где-нибудь в сторону. Очень сложно, чтобы хорошо сказанное на одном языке сохранило свой блеск в переводе. А если мысль выражена одним очень точным словом, а у меня нет ничего, что могло бы ее передать? Тогда, чтобы полностью передать смысл, я с большим трудом, пустив­шись в тягостный и долгий окружной путь, выхожу на дорогу, которая в самом деле совсем коротка. Если я перевожу слово в слово — это звучит абсурдно, если же по необходимости я совсем немного меняю строение речи или стиль, я чувствую, что нару­шаю долг переводчика»⁴.